Удар Молнии - Алексеев Сергей Трофимович (книга жизни TXT) 📗
— Это не я хочу! — неожиданно закричал Миротворец. — Жизнь заставляет!
— А что ты кричишь? — весело уцепился Глеб. — Я ведь могу уйти и остаться.
— Извини, — буркнул он, жалея о срыве. — Ты должен понимать, какое гнусное дело делаю…
— Мир — разве это гнусно?
— А с кем мириться? С этими?.. Ладно, что я должен сделать, чтобы ты ушел и не вернулся?
— Сдать мне всех террористов.
— Это не серьезно!
— В таком случае задача упрощается, — тут же переключился Глеб. — Меня интересует, по сути, один вопрос, ответ на который ты знаешь. Но вопрос существенный: я не верю, что «мир любой ценой» всего лишь рекламная кампания для тебя как политика. Это палка о двух концах, — слишком дешевая популярность и мизерный, сиюминутный эффект. Тебя отблагодарят матери солдат, которых ты вернешь по домам живыми и здоровыми. Получишь какую-нибудь премию международного фонда… Надеюсь, на благодарность Чечни и славу национального героя Ичкерии ты не претендуешь. Насколько я представляю, ты не та фигура и слишком значительная личность, чтобы довольствоваться малым. Однако же взялся за это… гнусное дело? Кому это нужно? И если тебе, то зачем?
— Почему вы говорите мне «ты»? — вдруг возмутился Миротворец.
— Ответно, — ехидно заметил Глеб. — Я не ваш подчиненный.
— Да, впрочем, какое это имеет значение, — пробасил Миротворец, явно волнуясь. — У меня привычка… Мне нравится ваша жесткость, это я заметил еще в Приднестровье. — Он стал рассматривать Глеба так, словно увидел впервые. — Сколько вам лет?
— Лет мне тридцать два. Но не уходите от вопроса, иначе я не уйду из Чечни.
— И давно вы… стали задаваться такими вопросами?
— Специфика службы, — уклонился Глеб. — Психология, аналитика и прочие модные дисциплины.
— А пора бы в генералы, подполковник!
— Не везет, — стал прибедняться Глеб. — Только за Диктатора дважды представляли досрочно к полковнику. Первый раз когда в плен взял, второй — когда… В общем, ни разу не присвоили.
— Ну, это дело поправимое, — уверенно заявил Миротворец с намеком и, как показалось Головерову, умышленно сосредоточивая внимание на его судьбе: упорно уходил от ответа!
— Так зачем этот мир любой ценой? Зачем нужна и кому — Россия униженная, опозоренная и кровью умытая, говоря высоким штилем? — напомнил Глеб.
— Кому нужна? Мне, тебе, всем, — заговорил отрывисто, властно. — Всем, кому нужна Россия сильная, с мощной государственной системой и стойким иммунитетом к параноидальному сознанию. Если хотите, Чечня — это прививка оспы, чтобы болезнь не изъязвила лицо. И она сделана! Больно, неприятно — да. Мучение, страх, позор, слезы унижения и кровь — это все русскому народу. Иначе его не встряхнуть от летаргического сна и сновидений о светлом будущем. Вы не представляете себе глубины ямы, куда загнали нацию; вы не ощутили на себе завораживающие голоса сказочников, которые увели народ от реальности и жестокости бытия. Нация поделилась на два типа характеров — горлопаны и мечтательные лентяи. В таком состоянии нечего делать в третьем тысячелетии. Да, я хочу мира любой ценой, позорного и унизительного. И пока чаша сия не будет испита до дна, Россия не опомнится. Да, я ведаю, что творю, и нахожусь в здравом уме. И какую ношу взваливаю на себя — тоже знаю и представляю.
— И когда нация очнется — призовет вас?
— Уверен в этом. Я приду и тогда призову вас.
— Меня конкретно?
— Честных офицеров и вас конкретно.
— Извините, откуда такая уверенность? — серьезно спросил Глеб.
Миротворец снисходительно улыбнулся краешками губ — впервые! И, странное дело, с улыбкой он показался сильным и красивым.
— Вы хорошо знаете древнерусскую литературу? — спросил он. — Например, «Слово о полку Игореве»?
— К сожалению, — развел руками Головеров. — Но сюжет помню со школьной скамьи…
— Со школьной скамьи, — передразнил Миротворец. — У меня эта книга последние годы — настольная… Прочитал массу исследовательской литературы, да врут ведь. Врут или не понимают души и логики русского человека… Игорь заведомо знал, что потерпит поражение и умышленно повел дружину в ловушку. Он жаждал плена и позора, потому что отлично знал, что может объединить народ, хотя не изучал… модные дисциплины. Победы развращают русского человека. К сожалению, это так. Вспомни, после чего в России появились декабристы. Когда замаячил призрак коммунизма?.. Да, уверен, призовут именно меня. И только потому, что я готов на самопожертвование. Появится кто-то еще, кроме меня, более сильный и мужественный — пусть идет он. Но пока я не вижу никого на горизонте. У руля государства — откормленные мальчики, эдакие обломовы, вставшие с диванов к государственным рычагам, и толпа рыжих вороватых горлопанов. Эх, мать твою… — выругался он, снова перейдя на «ты». — Знал бы, как мне мерзко возиться с этой гнусью! Смотрю в эти наглые звериные шары — кровь закипает. Тебе что, ты стрелок. Завалил и ушел…
— Не буду валить, оставляю их тебе, — заверил Глеб. — Мирись… Но кроме одного. Одного я не отдам!
— Всех отдашь!
— Нет, этого — ни за что. Да ты с ним не вел переговоров.
— Назови имя?
— Имя не назову. Скажу лишь, что он не чеченец, а птица столичная.
— А если это мой человек?
— Это не твой человек, — отрезал Глеб. — Да я сомневаюсь, человек ли?
Миротворец молча и нехотя согласился, заговорив о сроках, за которые Глебу надлежало убраться из республики.
— Тебя сновидения не мучают? — неожиданно спросил Головеров, прощаясь.
— О светлом будущем? — еще раз, последний, улыбнулся он.
— А мне — хоть спать не ложись, — пожаловался Глеб. — Раньше все женщина снилась, Марита, из Приднестровья. Теперь — Диктатор. Неужели я опять согрешил?
Он повесил этот вопрос над головой Миротворца, подхватил сумку, фотоаппараты, спрятал глаза за черными очками и, с американской улыбкой раскланиваясь с клерками и охраной, оставил резиденцию Правительства Чечни, в просторечии именуемую гостиницей аэропорта Северный, и ее, стало быть, постояльцев, а еще точнее — пассажиров задержанного рейса…
* * *
Кастрата настигло возмездие — обязательство перед дедом Мазаем, Отечеством и собственной совестью было исполнено и следовало идти домой. Не ко временному пристанищу, где он полулегально жил уже больше года, а к порогу своего настоящего дома на московской улице в виде однокомнатной квартиры на втором этаже. Если, конечно, юный участковый не захватил ее за это время и не прописался.
Можно и нужно было уходить, однако Глеб вернулся в свою деревню Умарово, которую война пощадила и разве что пополнила новыми разноплеменными жителями — беженцами; вернулся в среду для существования и работы более чем благоприятную, вернулся и надолго утратил решительность.
Наталья в первый же день почувствовала его настрой, но ни о чем не спрашивала, а у него не поворачивался язык сказать, что уходит…
До этого момента Глеб считал, что ему повезло, хорошо и надежно устроился, адаптировался к среде и почти легализовался, однако, стоило представить, что сейчас вот все и кончится, как засосала под ложечкой тоска, отдаленно напоминающая тоску по Марите.
А все произошло опять будто бы случайно. В начале зимы прошлого года Головеров рыскал в районе Бамута, отыскивая логовище Диктатора и его пути движения. Спал где придется, ел что Бог пошлет и уже слегка одичал, грешным делом, завшивел и по виду ничем не отличался от примученного войной и жизнью местного жителя. И вот однажды вечером, в самую слякотную пору, когда по проселкам и ходить-то было невозможно из-за глубокой и вязкой грязи, заметил одинокую женскую фигуру, нагруженную двумя клетчатыми сумками. Она едва тащилась и, кажется, высматривала безопасное местечко, чтобы пересидеть ночь. Глеб незаметно приблизился к женщине и был обескуражен: по виду и одежде это была жена богатого чеченца — не шутка, — настоящая соболья шуба до пят, правда сзади и по полам уделанная в грязи, не менее роскошная шапка, золото на пальчиках поблескивает. И по лицу непонятно, то ли обрусевшая чеченка, то ли терская казачка — чернобровая, тонкий профиль, слегка впавшие щеки, полные яркие губы. Всякая женщина в Чечне прежде всего являлась ходячей выставкой состоятельности мужа. Сам может в дерюжке ходить, но жену так оденет, что московским красавицам не снилось…
