Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна (читаем книги бесплатно txt, fb2) 📗
Дуня важно кивнула ему и вопросительно посмотрела на сухопарого литовца, немца и шведа. Олехно Судимонтович демонстративно развернулся и вышел вслед за Борецкой, а вот швед с немцем обозначили легкий поклон, признавая победу боярышни.
— Я хотел бы заказать эти предметы, — с большим акцентом произнес герр Ханау, тыча пальцем в шары и кий, — чтобы показать их дома. Кто мастер?
Его грубоватый голос был услышан притаившимися в уголке мастерами и старший сам подошёл. Но их быстро оттеснила новгородская элита, желая потрогать бильярдный стол и ударить кием по шарам.
Боярин Овин не выпускал вой кий из рук и ждал нового соперника. Ревниво следящая за общением мастеров с иноземцами Дуня, вынуждена была отступить к Евпраксии Елизаровне. Ей оставалось только довериться слову ремесленников, пообещавших ей вернуть деньги, если в ближайшие дни будет хотя бы пяток заказов на стол и шары с киями.
Мотя ни на шаг не отставала от подружки. Но надолго они не остались одни.
— Не забыла тебя Марфа, — хмыкнула приятельница Кошкиной. — Могла бы взглядом убить — убила бы!
— То дела давно минувших дней, — со вздохом ответила Евпраксия Елизаровна и тихо пояснила, увидев вопросительный взгляд подопечных: — Мы с Марфой были подругами и обе влюбились в юного московита, но замуж за него вышла я.
Приятельница Кошкиной хмыкнула, услышав столь короткое объяснение, но добавлять ничего не стала. По её разумению ни к чему девочке было знать об утонувших в Белом море двух сыновей Марфы от первого мужа. Тогда близкие думали, что она с горя уйдет в монастырь, но Марфа вышла замуж во второй раз. Тогда много сплетничали об этом, а она, вновь став матерью вскоре овдовела. Вот со второго вдовства и началось восхождение Марфы Борецкой. И юной гостье не объяснишь, что пережила в своё время молоденькая Марфа, как осознавала свою беспомощность и как расправляла плечи, чтобы стать той, кто она есть сейчас.
Дуня же думала о том, что ненавидеть всю жизнь подругу, которую выдали замуж за понравившегося обеим юношу — странно. Неужели за долгую жизнь не было других событий, которые заставили бы померкнуть подростковые беды.
— Евпраксиюшка, — позвал сестру Захар Григорьич Овин. Он посмеивался, наблюдая с долей превосходства за развернувшейся борьбой за второй кий. — Не ожидал от тебя и твоих отроковиц такой славной придумки! — похвалил он, крепче сжимая кий, в ответ на попытку выдернуть его из его рук
— Евпраксия, — оттеснил Захария Григорьевича другой посадник, после неудачной попытки завладеть кием, — давно Борецкую не выставляли на посмешище. Жди беды от неё.
— А ты не пугай! — рассердился брат Кошкиной, отталкивая соперника плечом.
— А ты не зевай! — парировал доброжелатель и подмигнув юным боярышням, уступил место другим желающим пообщаться.
Дуня прислушивалась к разговорам, стараясь понять, как сейчас настроены новгородцы, и с удовольствием услышала правдивые подробности своей прошлой встречи с иноземцами. Наконец-то всё было рассказано так, как было.
На какое-то время ей показалось, что правда восторжествовала над злыми слухами, но эта тема быстро сменилась.
Сначала Дуне показалось это естественным. В конце концов ситуация не стоила выеденного яйца, но чем дольше она прислушивалась, тем становилось очевиднее, что в толпе есть те, кто дирижирует направлением бесед.
Взять того же поляка, запомнившегося ей с прошлого раза тем, что он держался Олехно Судимонтовича. Литовец ушел, а вокруг красавца собралась большая группа парней и все слушают его, раскрыв рты.
Дуня начала прохаживаться среди новгородцев, Мотя следовала за ней по пятам. Боярышни остановились возле Селифонтова, эмоционально расписывающего о перспективах жизни под рукой Литвы. Тема была старой и всем знакомой, но в свете последних событий актуальной.
Селифонтов на все вопросы о помощи Казимира в предстоящей войне с московским князем уверено отвечал, что, если новгородцы покажут, что могут дать отпор, то Казимир не подведёт. «Ужо он покажет угнетателю и тирану!» — уверял слушателей Селифонтов.
Дуня слушала — и не могла поверить, что ничем не подтвержденным словам старосты верят. Памфил Селифонтиевич ловко агитировал за войну, за Казимира и не забывал учить правильному мнению о московском князе. Он, как и Борецкая, развешивал смысловые ярлычки на князей, на ситуацию, и повторял, повторял, повторял.
Дуня сама слышала от новгородцев, что Иван Васильевич относится к ним с уважением, но Селифонтов всё же добился от своих собеседников согласных кивков, как по поводу славного и всем лепого Казимира, так и по поводу ужасного Ивана Васильевича. Пройти мимо такого боярышня уже не могла.
— Искушаешь словом, Памфил Селифонтиевич? — ласково спросила она. — Капелька лжи тут, капелька там… и вот уже всем грезится, что прекрасный Казимир мчится на белом коне на помощь новгородцам! Ай, как славно!
— Не лезла бы ты туда, где ничего не понимаешь.
Дуня беззаботно рассмеялась, как будто староста удачно пошутил и, небрежно махнув рукой, чуть понизив голос, сочувственно бросила:
— Судя по всему, Казимир тебе сказал, что ему своих буйных голов девать некуда и поэтому новгородскую рать должно бросить под ноги московской, — она начала загибать пальцы, — тверской, псковской и касимовской дружин.
Прислушивающиеся к её словам новгородцы притихли.
— А коли выползете победителями из-под такого ратного молота, то он, так уж и быть, придёт, пожалеет выживших, потому что ему не хватает быдла для своих магнатов, — жестко завершила она.
— Ах ты… Неправда!
— Правда, правда, — снисходительно усмехнулась, намеренно выводя Селифонтова из себя.
— Ты! Московский выкормыш!
— Я московская боярышня и горжусь этим! А ты гордишься, что стал литовской личинкой?
— Почему личинкой? — недоуменно спросил один из собеседников Селифонтова.
— Ну не красивой же бабочкой! — возразила Дуня. — Сначала побудет личинкой при чуждом дворе, потом наподличает до куколки, а дальше… — она даже подняла вверх палец для важности, — расцветёт до бабочки!
— Ишь ты! Придумала же!
— А может станет опарышем, — вдруг буркнул другой собеседник старосты, и все засмеялись.
Дуня выгнула бровь. Оказывается, не все поддались сладким речам и просто затаились. Селифонтов прожигал её яростным взглядом, но она не дала ему высказаться:
— Под гнётом чужой веры не так-то просто раскрыть крылья, и полёт будет недолговечен.
— Так и рука московского князя тяжела, — вдруг высказался один из посадников.
— Так и новгородцы не медовые пряники! — парировала Евдокия. — Но сейчас вам всё ещё предлагают идти плечом к плечу, а вот потом — горе побежденным!
— Не первый раз воюем с Москвой и не последний, — оптимистично буркнул другой важный новгородец.
Дуня посмотрела на него и криво улыбнулась. Наверное, он что-то почувствовал, потому что задор истаял, а лицо его стало настороженным.
А Дуня с тоской подумала о том, что огромная республика из-за таких вот недалеких оптимистов уже опустела людьми. И что Москва больше не станет сюсюкаться с Великим Новгородом, потому что внешняя политика меняется на глазах.
Османы захватили не только Константинополь, но и итальянские колонии в Крыму, а это повредило основным торговым связям Москвы, и прежнее разделение торговых отношений с Новгородом больше не работает.
До сих пор князь пытался идти дипломатическим путем, но больше добра и согласия не будет. И Борецкая как раз это понимает, как и то, что сегодняшней Новгородской республике не выжить без вхождения в состав сильного государства.
Жаль, что она выбрала Литовско-польское княжество. И жаль, что республика в некотором смысле повторяет судьбу римской империи, прогнив на самом верху.
— А мне обидно за люд новгородский! — со злостью выпалила Евдокия, сжимая кулаки. — За что им лить кровь раз за разом?
— За свободу! — тут же ответили ей.
— Московский князь объединяет исконно русские земли, чтобы все мы стали единым, цельным, сильным государством. Поэтому ему важно, чтобы везде были одинаковые законы, и он настаивает на их соблюдении.
