Стоящий у Солнца - Алексеев Сергей Трофимович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
– О картах никто не знает! – отрезал Русинов. – Это мое открытие, и я не собирался делать его достоянием всех.
– Если о них знаю я, то могут узнать и другие.
– Ты прав, – согласился он, пытаясь понять, каким образом Авега-второй мог получить информацию о картах.
– Поэтому все твои карты и расчеты ты уничтожишь в присутствии нашего человека, – приказал Авега. – Это одно из условий искупления вины.
– Хорошо, я могу это сделать, – проговорил Русинов после паузы. – Но виновным себя не считаю. Сегодня я открыл закономерность «перекрестков Путей», завтра это сделает кто-то другой… Настало время открытия арийского космоса. И этому никто не сможет помешать. Пришел срок Северной цивилизации!
– Нет, не пришел еще срок! – заявил Авега. – И все твои изыскания, все утверждения не что иное, как вредные домыслы. Они способны вновь ввергнуть арийские народы в катастрофу, вызвать отрицательную реакцию человечества. Нам уже достаточно одного мамонта, который отбросил будущее мира на сто лет назад. Мы не хотим повторения этой печальной истории.
– Этот мамонт – Гитлер? – Русинов потрогал повязку, машинально стараясь убрать завесу с глаз, но в ответ получил рычание собаки.
– Рудольф Гесс, – не сразу назвал Авега. – Полузнания обычно заразительны, поскольку окружены завесой загадочности и романтики. Этим обязательно воспользуются, и даже самое благодатное зерно может упасть на ниву, возделанную, например, Альфредом Розенбергом. А результат известен… Ты уверен, что твоими теориями не воспользуются силы тьмы?
– Не уверен, – вымолвил Русинов.
– Поэтому второе условие искупления вины – полный отказ от своих убеждений, – определил Авега. – И публичное признание несостоятельности своих выводов. – «Сокровищ ВарВар» не существует в природе. Ты понимаешь меня?
– Понимаю, – с трудом выдавил Русинов и ссутулился. – Я должен убить свое дитя?.. А если я не выполню этого условия?
– Мы будем вынуждены наказать тебя.
– Я не военный преступник… Я ученый!
– Ничего, мы наказываем и ученых.
– Можно узнать, кого вы наказали?
– Известного тебе Льва Николаевича Гумилева.
– Его-то за что? Лев Николаевич – святой человек…
– Было за что…
– Принимаю, – после паузы вымолвил Русинов. – Мне ничего не остается…
– Скоро бы ты сам пришел к этой мысли, – успокоил его Авега. – Нельзя всю жизнь гоняться за призраками.
– «Сокровища Вар-Вар», возможно, и призрак… Но ты, Авега? Ты не плод моего воображения? Ты существуешь?
– Да, я существую. – Он коснулся руки Русинова. – Можешь потрогать меня…
Его рука была сухая и теплая, привыкшая к работе, как у плотника или землекопа.
– Если существуешь ты, значит, сокровища такая же объективная реальность. Да, я могу отказаться от своих теорий, опровергнуть себя публично, если это нужно для вашего дела… Но я не успокоюсь, пока не разгадаю загадку этих сокровищ! Пока не увижу собственными глазами, пока не пощупаю рукой, как твою руку!.. Я знаю, каким будет твое третье условие – уехать отсюда и никогда не возвращаться. Так вот я – не уеду!
– Уедешь!
– Нет! – Русинов вскочил – незримый пес сделал прыжок к нему, дыхнул в рыке на запястье руки. – Я удостоился чести разговаривать с тобой лишь потому, что приблизился к вам вплотную. Вы не могли избавиться от меня, не сделали сумасшедшим в Кошгаре. Вам не удалось использовать власть и арестовать, допустим, за кристалл. Потому что нашли нефритовую обезьянку!.. Вы же понимаете, что отделаться от меня невозможно. Я не спрашиваю вас – кто вы? Мне это неинтересно. Знаю, что вы – благородные люди и совершаете подвиг. Я не стремлюсь приобщиться к вашему миру, хотя желаю этого. Вы не пустите меня, потому что избираете себе товарищей сами… Но я смогу отказаться от своих убеждений лишь после того, как найду им подтверждение.
– Зачем это тебе, Мамонт? – Авега приблизился к нему, отвел собаку. – Ты изгой, и всякие знания не утешат тебя, а вызовут целый поток нового и пустого любопытства. Ты станешь метаться еще больше. В конце концов тебя объявят сумасшедшим. Зачем тебе это?
– Не хочу оставаться изгоем, – на выдохе проговорил Русинов.
– Но ты не можешь быть гоем, хотя я вижу твое желание стать полезным и искупить свою вину.
– Гой – это состояние духа?
– Духа и разума.
Русинов опустился на лавку и несколько минут сидел молча.
– Альфред Розенберг извратил эти качества, – объяснил Авега. – И сделал их расовым признаком истинных арийцев. Гесс прекрасно знал, что это не так, но согласился с ним. Таким образом, они создали политическую партию, не имеющую ничего общего с Северной цивилизацией, как ты ее называешь. Все изгои не ведают рока и потому заменяют его партийным единством и братством. Но никому не удавалось избегнуть рока!
– Однажды Авега мне сказал. – Русинов оживился. – Сказал одну фразу… Я долго не мог истолковать ее. «Рок тебе – не соль носить на реку Ганга, но добывать ее в пещерах».
– Он тебе так и сказал? – неожиданно послышался из глубины помещения низкий женский голос.
– Да! – Русинов машинально встал.
– Подойди ко мне! – велела женщина.
Он смело пошел на голос и вдруг понял, что в помещении находятся еще несколько человек, – они расступались перед ним, давая дорогу. Через семнадцать шагов Русинов остановился.
– Ближе, – сказала она.
Сделав еще четыре шага, он встал, чувствуя, что женщина на расстоянии вытянутой руки.
– Повтори еще раз, – попросила она тоном более мягким.
– «Рок тебе – не соль носить на реку Ганга, а добывать ее в пещерах».
– Почему ты об этом никому не сказал?
Русинов понял, что все диалоги его с Авегой, записанные в отчетах и на магнитных лентах, известны гоям-хранителям.
– Это касалось лично меня, – пояснил он. – И никак не относилось к тому, чем я занимался в Институте. Мне так казалось… Велел посмотреть на солнце, затем спросил, куда указывает луч солнечного пятна…
– Довольно, – оборвала его женщина. – Откуда у тебя эта вещь?
– Я не вижу какая…
– Та, которую ты назвал нефритовой обезьянкой.
– Мне ее передала Ольга Аркадьевна Шекун, сестра Андрея Петухова, – ответил Русинов.
– Она рассказала тебе, каким образом к ней попала Утешительница?
– Да, незадолго до смерти…
Женщина молчала, и у Русинова возникла шальная мысль – не Лариса ли это? Не дочь ли Петухова, уведенная отцом в сорок четвертом году?
– Кто еще, кроме тебя, видел Утешительницу? – спросила женщина.
– Иван Сергеевич Афанасьев, мой друг, которому я полностью доверяю. – Он помедлил и добавил с требовательностью: – Верните мне эту вещь.
– Зачем?
– Она утешает мой разум.
– Пусть Утешительница останется у нас, – решила она. – Это опасное свидетельство, не нужное пока изгоям. А взамен я утешу твой разум иным средством. Поедешь со мной.
Русинов ощутил на предплечье мужскую руку. Сейчас же последовал приказ:
– Иди рядом!
Это был уже другой человек. Русинова вывели из помещения – над Уралом вставало солнце: перед глазами стояло белое пятно. Они долго шли по косогору, без дороги, по мокрой от росы каменистой земле, пока не очутились на лесовозном волоке, возле грузовой машины. Провожатый открыл перед ним дверцу, велел забираться в кабину. Сам же сел за руль.
– Давай позавтракаем, – вдруг предложил он как-то уж очень по-свойски. Зашелестел газетой и сунул в руки бутерброд с маслом и колбасой.
Русинов с удовольствием стал есть.
– На, держи! – Провожатый подал в руку пластмассовый стаканчик с чаем. – Всухомятку-то, поди, не очень лезет…
Этот бытовой разговор о пище сейчас казался странным и неестественным после допроса, хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Они позавтракали и ждали еще минут сорок, прежде чем пришла женщина.
– Поехали, – распорядилась она, усаживаясь в кабину, которая оказалась просторной даже для троих.
Русинов старался сориентироваться по солнцу, однако вовремя спохватился и перестал вертеть головой: всякие его попытки сейчас узнать более положенного насторожили бы гоев. Он не видел их лиц, и повязка, кроме всего, существовала как гарантия остаться неузнанными, если придется встретиться где-то в другом месте и при других обстоятельствах. Он был изгоем – чужим для них, непросвещенным, темным, ибо «гой» с древнего арийского языка переводилось как «имеющий в себе свет», «несущий свет, лучистый», и потому в сказках всякому доброму молодцу при встрече задавался вопрос: «Гой ли ты есть?» Утратившему светоносность человеку вместо посоха-луча полагалась клюка, сучковатая палка – опознавательный знак всякого путника-изгоя, обреченного брести по миру без Пути.
