Сальватор - Дюма Александр (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗

– Успех, дорогой Петрюс! Успех!

– Какой успех? – спросил Петрюс.

– Когда я говорю «успех», – продолжал Робер, – я должен говорить это с восторгом.

– О чем это ты? Ну, говори же скорей! – попросил Петрюс с улыбкой. – Ведь если у тебя успех, я должен аплодировать. Если у тебя восторг, я хочу разделить его с тобой.

– Как это – какой успех? Как это – какой восторг?! Ты что же, забыл уже о том, что сегодня утром я читал свою пьесу артистам театра «Порт-Сен-Мартен»?..

– Я не мог этого забыть, поскольку ничего не знал. Значит, говоришь, восторженный успех?

– Успех огромный, друг мой! Они все с ума посходили. Во втором акте Данте встал и пожал мне руку. В третьем Беатриче поцеловала меня. Ты ведь знаешь, что роль Беатриче исполняет Дорваль. Наконец, когда чтение закончилось, все, кто слушал: актеры, директор, режиссер, суфлер – все бросились обнимать меня.

– Браво, мой дорогой!

– И я пришел к тебе поделиться моей радостью.

– Спасибо. Твой успех меня радует, но ничуть не удивляет. Мы ведь с Людовиком предсказали его тебе.

И Петрюс вздохнул.

Вернувшись в мастерскую, где он не был несколько дней, и увидев снова все те предметы искусства и фантазии, которые с таким трудом были здесь собраны, Петрюс подумал, что ему придется всего этого лишиться. И радость Жана Робера заставила его горестно вздохнуть.

– Слушай! – сказал Жан Робер. – Ты вернулся из Сен-Мало очень грустным, и теперь мой черед спросить тебя: «Что случилось?»

– А я, в свою очередь, должен ответить: «Ты что же, забыл?»

– О чем?

– Признаюсь тебе, что при виде всех этих вещей, всех этих безделушек, всех этих сундуков и предметов мебели, с которыми мне придется расстаться, у меня пропадает смелость и саднит сердце.

– Ты сказал, что расстаешься со всем этим?

– Конечно.

– Значит, ты собираешься снять меблированную комнату? Или собираешься уехать путешествовать?

– Как, ты ничего не знаешь?

– Что именно?

– Сальватор ничего тебе не говорил?

– Ладно, в таком случае давай лучше поговорим о твоей пьесе.

– Нет, черт возьми! Давай поговорим о причинах твоего вздоха. Не может быть и речи о том, что я буду продолжать оставаться веселым в то время, когда ты грустен!

– Дорогой мой, в ближайшее воскресенье я продам все это.

– Как это – продашь?

– Очень просто.

– Ты продаешь свою мебель?

– Милый, если бы это была моя мебель, я бы не стал ее продавать.

– Объяснись.

– Она станет моей только в том случае, когда я заплачу за нее. А я продаю ее для того, чтобы заплатить.

– Понимаю.

– Ничего-то ты не понимаешь.

– Ну, тогда разъясни мне.

– Честно говоря, мне стыдно рассказывать лучшему другу о своих слабостях.

– Еще чего! Давай, выкладывай!

– Ладно, дорогой мой. Дело в том, что я просто-напросто попытался разорить своего отца.

– Ты?

– Да, моего доброго и достойного отца! Но я вовремя остановился, друг мой. Через месяц было бы слишком поздно!

– Петрюс, друг дорогой, у меня в ящике стола лежат три бумажки с подписью Гара [8]. Эта подпись – не только одна из самых разборчивых, но и самая уважаемая из тех, кого я знаю. Они в твоем полном распоряжении.

Петрюс пожал плечами и положил руку на плечо друга.

– А как же твое путешествие? – спросил он.

– Прежде всего, дорогой Петрюс, мое путешествие было бы слишком грустным, если бы я знал, что ты грустишь. А кроме того, у меня впереди репетиции, представление.

– И кое-что еще, – с улыбкой добавил Петрюс.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Жан Робер.

– А разве с улицей Лаффит все кончено?

– А! Боже милостивый! Почему там все должно быть кончено? Там все так же, как и у тебя на бульваре Инвалидов. Неужели все кончено?

– Тихо, Жан!

– Но ты меня озадачил. Ты отказываешься взять у меня эти несчастные три тысячи франков, с которыми я не знаю что делать.

– Дорогой мой, дело вовсе не в этом, хотя в одном ты прав: тысячи экю будет вовсе недостаточно.

– Тогда давай сделаем так: расплатись моими тысячью экю с самыми нетерпеливыми кредиторами. Других попроси подождать до моего представления. На другой же день после премьеры мы отправимся к Порше и получим от него десять тысяч франков, если нужно, и безо всяких процентов!

– Кто такой этот Порше, друг мой?

– Уникальный в своем роде человек. Как rаrа avis [9] у Ювенала. Отец-кормилец всех писателей, настоящий министр изящных искусств, которому Провидение поручило раздавать гениям премии и вспомоществования. Хочешь, я пойду к нему и скажу, что мы с тобой пишем пьесу? Он за это одолжит тебе тысяч десять франков.

– С ума сошел? Да разве я пишу пьесы?

– Я знаю, ты не столь глуп. Но я напишу ее сам.

– Ну да, а я разделю с тобой деньги.

– Ладно! Ты вернешь их мне в любой момент, когда сможешь.

– Спасибо, дорогой. Но момент, когда я смогу, может наступить слишком поздно или не наступить вовсе.

– Да, я понимаю. Ты предпочитаешь обратиться к какому-нибудь еврею из племени Леви: обычно их заставляют ждать без малейшего угрызения совести, ибо они своего все равно не упустят.

– Ни к какому еврею я обращаться не стану, друг мой.

– Черт! Черт! Черт! Что ж, теперь видно, что искусство имеет свои пределы. Как! Драматург, который в состоянии создавать ситуации и находить выходы из них, усложнять или упрощать интригу, человек, уверенный, что может создать комедию, равную произведениям Бомарше, трагедии, не хуже Корнеля, драму, не уступающую драмам Шекспира, сидит, закутавшись в шерсть своего барана, словно ворона, которая хочет походить на орла! Надо же! Человеку нужны какие-то двадцать пять, ну тридцать тысяч франков, у него есть руки, голова, сердце, которые позволят однажды заработать и большую сумму, но именно теперь он временно не знает, откуда их взять! Что же делать?

– Работать, – раздался из глубины мастерской чей-то мягкий и звонкий голос.

По этому единственному слову можно было догадаться, кто был тем добрым гением, который пришел на помощь нерешительному художнику и оказавшемуся в затруднительном положении драматургу.

Это был Сальватор.

Приятели обернулись одновременно. При этом Жан Робер испытывал чувство радости, а Петрюс – признательности. Они оба протянули руки навстречу прибывшему.

– Добрый вечер, мэтры! – сказал он. – Кажется мне, что вы обсуждали великий вопрос, который волнует человечество: «Возможно ли жить, не трудясь?»

– Именно так, – сказал Петрюс. – И великому труженику Жану Роберу, который в свои двадцать шесть лет сотворил больше, чем многие члены Академии в сорок, я отвечаю: «Нет, сто раз нет, дорогой друг».

– Как? Наш поэт расхваливал леность?

– Добейтесь приема у Каво, дорогой мой: вы будете сочинять по песне в месяц, в квартал, даже в год, и никто не будет требовать с вас большего.

– Нет. Он просто предложит мне свой кошелек.

– Не соглашайтесь, Петрюс. Если уж вы хотите принять услугу от друга, то я требую, чтобы им был я.

– Я ни от кого ничего не приму, друг мой, – сказал Петрюс.

– Уверен в этом, – ответил Сальватор. – Именно поэтому, зная, что вы все равно откажетесь, я и не стал вам ничего предлагать.

– Значит, – сказал Жан Робер, обращаясь к Сальватору, – вы полагаете, что мы должны все это продать?

– И безо всяких колебаний! – ответил Сальватор.

– Тогда продаем, – решительно сказал Петрюс.

– Продаем, – повторил со вздохом Жан Робер.

– Продаем! – словно эхо, повторил донесшийся из глубины мастерской четвертый голос.

– Людовик! – воскликнули трое друзей.

– Итак, мы что-то продаем? – спросил молодой врач, приближаясь к друзьям с распростертыми объятиями и с улыбкой на устах.

– Да.

– И могу я узнать, что именно?

– Наше сердце, скептик! – сказал Жан Робер.