День между пятницей и воскресеньем - Лейк Ирина (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT, .FB2) 📗
— Я страшно опаздываю. Мне нужно торопиться. — Руки у матери дрожали, она была ужасно напряжена и все время говорила и говорила, не останавливаясь. — Нужно торопиться, я уже так опоздала, я так опоздала. Где моя юбка? — Она вдруг остановилась, кинулась к шкафу, начала вытаскивать все с полок, выдвигать ящики.
Мила просто закрыла лицо руками. Она знала, если сейчас вмешаться, начнутся слезы, истерика, давление, скорая…
— Юбка с красными цветами! — Мать обернулась к ней, брови насуплены, губы плотно сжаты. — Юбка! С красными! Цветами! — Она двинулась на нее. — Это вы ее брали? Вы с Верой ее надевали? Отвечай! Она мне нужна! Я не могу лететь без этой юбки! Где моя юбка с красными цветами? Почему вы таскаете мои вещи без спроса? Почему вы такие бессовестные и безответственные?
— Мам… — Мила попыталась взять ее за руку. — Ну какая юбка? С какими цветами? У тебя нет цветастых юбок, ты же любишь все спокойное, однотонное. Давай возьмем вон ту, серенькую?
— Никаких сереньких! Ты что, не понимаешь, куда я лечу? Ты не понимаешь?!
Мила едва удержалась, чтобы не сказать, что она действительно не понимает.
— Юбка с красными цветами! Где она?! — Мать перешла на крик.
— У тебя ее нет…
— Прекрати! Ты нарочно меня злишь! Вы все нарочно это делаете! Чтобы меня не пустить! Верните мне юбку! Мне нужно на аэродром! Я не могу без нее лететь!
Мила глубоко вздохнула и услышала, как по лестнице поднимается сестра. Она, конечно, все слышала.
— Мам, что случилось? — Вера появилась на пороге. — Мы сейчас все найдем. — Она говорила очень спокойно, врач объяснил, как нужно общаться с мамой в такие «острые моменты». — Мы сейчас все сложим, ничего не забудем, все как следует упакуем, поедем в аэропорт или как там правильно? На аэродром. Только ты не волнуйся, пожалуйста. Поедем на аэродром, сядем в аэроплан и полетим далеко-далеко…
Мать посмотрела на нее очень внимательно и вдруг остановилась.
— Кто вы? — тихо спросила она, перевела взгляд на Милу и спросила: — Кто эта женщина? Ты ее знаешь?
— М-м-м… — У Милы как будто заныл зуб. — Прилетели… — тихо сказала она почти про себя, а потом добавила громко: — Мама, это Вера! Ты сама только что про нее говорила, что она таскает твои юбки. Это Вера, мам. Твоя дочь!
Вера недовольно зыркнула на нее, за эти годы она настолько устала, что готова была изображать кого угодно, лишь бы избежать истерик.
— Моя дочь? — Мать еще сильнее нахмурила нарисованные бровки и подошла к Вере ближе. — Вы не моя дочь, — четко произнесла она и ткнула в нее тоненьким острым пальцем. — Вот она — моя дочь! — Палец резко метнулся в сторону Милы. — Она — моя дочь Людмила, а других дочерей у меня, извините, нет. И вы — самозванка! Вас кто-то нанял! Вы нагло пришли сюда и говорите ерунду, чтобы меня запутать! Вы считаете, я глупая старуха? Древняя глупая старуха? Аэроплан! Мне что, триста лет? На аэродроме самолеты, а не аэропланы, к вашему сведению! И вы со мной никуда не полетите! Я лечу одна! А вас я не знаю! Мила, прогони ее! Ее кто-то нанял, чтобы меня злить. Она чужая.
— Да-да, меня наняли, — быстро сказала Вера, а Мила в очередной раз поразилась реакции сестры. Она знала, как это больно, когда мать вела себя вот так и переставала их узнавать, но Вера держалась как заправская актриса. — Меня наняла ваша дочь, Людмила, — продолжала она. — Но не для того, чтобы вас злить, конечно. Я…
— Она водитель такси, — быстро нашлась Мила.
— Ты заказала мне такси до аэродрома? — Мать вдруг сразу растаяла. — Спасибо, моя милая. Вот, видите, — повернулась она к Вере, — какая заботливая у меня дочь, — и тут же насупилась: — А что, мужчин-водителей не было?
— Мам, ну ты же современная женщина, ты же сама все знаешь и про самолеты, и про эмансипацию. — Мила поднялась с пола. — Может, отложим сборы и сначала поужинаем? И тебе еще нужно выпить таблетки.
— Мне нужно на аэродром! — отчеканила мать.
Сестры переглянулись, Вера незаметно кивнула.
Это был ритуал, к которому они уже успели привыкнуть. Почти каждую неделю ближе к выходным их мать начинала беспокоиться, волноваться, говорить о какой-то важной поездке, о том, что она опоздала, а потом переходила к активным действиям — из кладовки выволакивался чемодан, она упаковывала вещи и требовала, чтобы ее немедленно везли «на аэродром». Поначалу дочери пытались ее успокаивать, разубеждать, уговаривать, но это приводило только к слезам и переживаниям. Видеть маленькую худенькую маму такой растерянной и расстроенной, ее вздрагивающие плечи, узловатые пальчики, которыми она вытирала слезы со щек совсем как ребенок, было невыносимо. Один из врачей (господи, сколько их было за все это время, и каких только не было, девочки не жалели ни времени, ни денег на лучших специалистов) рассказал, что в таких случаях ни в коем случае нельзя сопротивляться желанию больного человека. Стремление куда-то уехать типично для людей с болезнью Альцгеймера, им часто кажется, что их забыли где-то в дороге, и им нужно вернуться на свою станцию или добраться до своего «аэродрома». В некоторых домах для престарелых, говорил он, даже специально ставят автобусные остановки, чтобы люди могли прийти туда и ждать своего автобуса. На фальшивой автобусной остановке. Ждать автобуса, который никогда не придет. Но от этого многим становится лучше.
На фальшивой остановке тоже есть надежда.
Тогда сестры стали подыгрывать матери, тем более что все остальные способы борьбы с этими вспышками и приступами «сборов в дорогу» были давно перепробованы. Если дома были их мужья, то водителя такси изображал Дима или Слава. Мама беспрекословно усаживалась с ними в машину, и они отправлялись в дорогу, в аэропорт. «На аэродром?» — громко уточнял «водитель», когда они усаживали маму на заднее сиденье, и все «провожающие» радостно махали ей в окошко. Она кивала, высоко поднимала острый подбородок, встряхивала редкими кудряшками, словно гордый воробушек, и «такси» отправлялось в аэропорт. На самом деле, оказавшись на заднем сиденье, мама мгновенно успокаивалась и почти сразу засыпала от усталости, становилась трогательной и хрупкой. Так что в аэропорт они, конечно, никогда не ездили, было достаточно проехать пару раз по их коттеджному поселку. Правда, иногда мама бушевала не на шутку, и как-то раз Вере пришлось даже сделать целый круг по кольцевой дороге — мама угомонилась, только когда увидела указатель на аэропорт с нарисованным самолетом. Увидела и тут же заснула.
Как-то однажды она вдруг отказалась садиться в машину Веры — сестры не успели вовремя убрать с заднего сиденья детские кресла, и мама не поверила, что это такси. Тогда Дима раздобыл где-то оранжевые «шашечки» и теперь лепил их на крышу машины каждый раз, когда они — взрослые дети — разыгрывали очередной спектакль.
Что было в этот момент в голове их мамы, какие истории там прятались, девочки не знали, но им хотелось, чтобы ей стало легче. И наверное, эти спектакли были нужны и им самим. На самом деле Лидии Андреевне несказанно повезло и с ее девочками, и с их мужьями, потому что за всем, что бы они ни делали, была любовь. У Лидии Андреевны были очень хорошие дети.
Николай. Тогда
Николай ехал по огромному городу, удобно устроившись на заднем сиденье дорогого автомобиля. Это был его автомобиль, комфортный и быстрый, у него был собственный водитель, да и город этот уже очень давно стал для него своим, тут ему было спокойно, он гордился этим городом. Не дорогой машиной, не своим достатком и достижениями, а именно городом, потому что таким красивым этот город стал во многом благодаря и ему. Давным-давно и, правда, не сразу город разрешил ему стать тут своим, он поверил в него. Николай не обманывал ожиданий. Для него всегда было так важно — чтобы в него кто-то верил.
Едва ему исполнилось шестнадцать, он убежал из дома, не выдержав больше бабкиного вранья, вечного притворства и жестокости. Почти целый год после смерти мамы он старался. Старался сохранить хотя бы такую семью, ведь это все равно была семья, а он был мужчиной. Он старался заботиться о бабке, делал уроки, а все свободное время, даже по ночам подрабатывал где придется. Он очень не хотел бросать школу, хотя бабка ежедневно пилила его за это, обзывала дураком и говорила, что от учения нет никакого толку, говорила, что он вечно гуляет и шляется, а он так сильно уставал, что, придя домой, сразу падал на продавленную старую кровать со скрипучей металлической сеткой и хотел только спать, но рядом, как привидение, тут же возникала бабка. Она никогда не гладила его по голове, не спрашивала, где он был и что делал, не говорила, что для него готов обед или ужин, она всегда произносила одни и те же два слова: «Денег принес?» И если денег не было, потому что… да потому что иногда их просто не было, и не из-за того, что пятнадцатилетнему мальчишке хотелось газировки, и в кино, и в парк с ребятами, а потому что вечно потный и чуть пьяный «старшой» местных шабашников мог взять и не заплатить за то, что они с мужиками полночи разгружали вагоны, или обвинить их в том, что кто-то украл мешок комбикорма, или выдать вместо зарплаты бутылку самогона на шестерых — тогда Коля просто разворачивался и уходил. Пить он не хотел, хотя многие из его ровесников не брезговали выпивкой. Однажды они подкараулили его и избили в кровь, чтобы проучить, ради горстки мелочи, да и просто со злобы. Так что, да, бывало, он не приносил домой денег. И тогда бабка заводила гнусавым голосом одну и ту же «пластинку» о том, что мать Николая, его мама, добрая, светлая и такая красивая, «сызмальства была проституткой», шлялась по кустам и «давала» всему поселку, и «принесла тебя, заплевыша, в подоле». Фантазия у бабки была богатая, а вот сердца, наверное, не было. Он очень часто пытался объяснить себе, почему она была такой, почему ей нравилось говорить все эти гадости, нарочно делать ему больно, нарочно давить на самое дорогое, нарочно так сильно унижать маму. Она же понимала, как это больно? Или нет? Он так и не смог разобраться и решил, что у бабки не было сердца. Не было, и все. Наверное, оно полагается не всем людям. Он слушал бабкины стенания, старался не плакать, вставал и шел на кухню готовить себе ужин — хлеб с солью, иногда пара картошек и луковица. Стакан молока, если повезет, но чаще — просто воды. Бабка волоклась за ним, пересказывая поселковые сплетни и проклиная вечную жару. Ей всегда было жарко, летом или зимой, она всегда жаловалась на духоту и требовала, чтобы он открывал форточку или махал на нее полотенцем. Из форточки едва дуло, и тогда она начинала вторую из своих излюбленных «арий», про вентилятор. Не зря же она стерпела позор и не выгнала из дому гулящую дочь? Не зря же она не выгоняла теперь и ее непутевого сынка? А он-то, похоже, весь в мать, весь в мать… Ох, горе-горюшко. Так и знала она, так и чувствовала. Хорошо, хоть не девка, в подоле не притащит. Хотя, может, приведет еще к ней в дом какую-нибудь дрянь подзаборную, кто ж еще на него польстится. Приведет, как пить дать, приведет, а ей на старости лет придется опять надрываться и опять обо всех заботиться. Мало она хлебала позора? Мало она надрывалась? А? Так неужели неблагодарный внук не может купить бабушке такую мелочь, такую безделицу — вентилятор?! Он не мог. Вентилятор стоил дорого. Он ничего не отвечал, и бабка распалялась все больше, заставляла его сильнее махать на нее мокрым полотенцем, разыгрывала приступы астмы, которой у нее никогда не было, требовала, чтобы он садился рядом с ее кроватью и махал на нее всю ночь, раз он такой никчемный, раз не может купить вентилятор. Раз он такая неблагодарная дрянь… Николай старался не слушать, никогда не оправдывался, но однажды попытался робко спросить, а куда деваются все те деньги, которые он ей отдает? Бабка размахнулась и отвесила ему подзатыльник. Больше вопросов он не задавал, но про себя думал: ладно, квартплата, электричество, за дрова, за уголь, но все равно ведь должно же было оставаться? И куда подевались все деньги, которые всю жизнь отдавала ей мама, работавшая на трех работах, а не «гулящая где попало» и «дающая» всему поселку, — ему было всего пятнадцать, но различать правду и ложь он научился очень рано. В ложь он не верил, он чувствовал ее за версту. Его мама все время работала, потому что бабка все время требовала от нее денег. Может, если бы мама работала меньше, с ней ничего бы и не случилось. И у мамы, в отличие от бабки, было сердце, которое взяло и не выдержало.
