Опыт предпринимателя - Довгань Владимир (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
инстинктами, превращение тела в супероружие.
Мне нравится выражение: добро должно быть с кулаками. Не согласен с заветом: если тебя ударили по левой щеке – подставь правую. Если тебя оскорбляют, унижают твою семью, близких, ты обязан драться до последнего, иначе превратишься в раба. А бокс как раз – сильнейший, совершеннейший вид единоборств.
Меня радовали мои успехи на ринге, но появилось и беспокойство. На лекциях (я тогда учился в политехническом институте), во время домашних занятий я чувствовал, что голова не только шумит, но и болит. Конечно, этого следовало ожидать. Бокс – спорт экстремальный. Сила удара боксера-тяжеловеса достигает восьмисот килограммов. Если на голову не раз и не два обрушивается такая нагрузка, то немудрено, что она заболит. Да и тело страдает. Любой боксер-профессионал с годами начинает жаловаться: ноют мышцы, суставы, напоминают о себе все ушибы и переломы. Даже я, позанимавшись незначительное время, начал чувствовать неладное.
Когда я служил в спортроте, в ходу были шутливые прозвища, которые шли от предмета занятий: «велики» – велосипедисты, «железки» – штангисты. А вот боксеров называли «пробитыми», имея в виду состояние их голов. Однажды в праздничной новогодней речи замполит высказал такое пожелание: «Надеюсь, что в следующем году наших боксеров перестанут звать „пробитыми“. Конечно, мы разразились хохотом. Как боксеров ни называй, суть дела не изменится: их головы – уязвимое место.
Я вынужден был признать, что бокс больше отбирает, чем дает. Поскольку голова была мне особенно нужна, я перешел на другой вид единоборств – каратэ. Это самый умный, интеллигентный спорт, наполненный духовностью и философией.
Я познакомился с ним еще в советские времена, когда занятия каратэ были запрещены, а редкие энтузиасты изучали его подпольно. Я объясняю этот запрет тем, что тоталитарному режиму нужны были люди унифицированные, послушные, ставящие на первое место интересы коллектива. А философия единоборства, в частности школы «Шитокан каратэ-до», делает ставку на индивидуальность, силу духа, развитие личности. Каратэ учит быть большим человеком, большим воином. А может быть, все гораздо проще: власти опасались злоупотреблений боевыми искусствами.
Как могут чесаться кулаки у сильного, умелого бойца, я испытал во время срочной службы. Первый год был для нас звездным. Мы победили в соревнованиях по гребле на первенство Вооруженных Сил, взяли все «золото». У нас началась замечательная жизнь: нам часто давали отпуска, спортивные сборы проходили на шикарных турбазах. Это нас и погубило. Мы зазнались, расслабились, стали меньше тренироваться и на второй год, в Ростове, в тяжелой и жестокой борьбе потеряли все титулы.
В то время в ЦСКА действовало неумолимое правило: побежденную команду расформировывали, а спортсменов отправляли дослуживать по разным частям, в захолустье. Помню, приказ об этом поступил в мой день рождения, когда мне исполнилось двадцать лет. Мы отметили круглую дату в кафе. Веселья не было, поздравления перемежались словами прощанья. Мы точно знали, что расстаемся надолго, если не навсегда.
Уныние – это еще полбеды. В новой части, находившейся в лесу под Казанью, меня ждал настоящий ад: агрессия, злоба, унижения, издевательства, постоянные драки. Мне повезло еще, что я был рослым и сильным и меня сразу приняли в свою компанию спортсмены – земляки из Тольятти, два Александра: штангист Воробьев и боксер Огольцов.
Я недоуменно спрашивал: что вы делаете, зачем деретесь? Но Воробьев, старослужащий, знаток армейской жизни, надо мной посмеялся: «Подожди, пройдет пара месяцев, и ты начнешь лупить всех направо – налево!». К сожалению, Воробей оказался прав. Ужас и проклятие армии оказались в том, что я начал драться еще раньше, через месяц. Иначе о меня начали бы вытирать ноги.
Боевой учебы и других полезных занятий у нас не было. Единственное, что мы для себя сделали, – отремонтировали спортзал и стали проводить тренировки по боксу. Кроме того, мы ежедневно часами сидели в курилке. Этот способ убить время меня даже радовал. При нас могла начаться драка, кого-то били, окунали в унитаз, но это уже не было событием.
Наша троица никогда не пасовала перед опасностью. В схватках мы были страшны и свирепы. Буйства сдерживал только страх перед тюрьмой и дисциплинарным батальоном, да и то не всегда.
Однажды вечером мы сидели в курилке, мечтали о дембеле, играли на гитаре. Заходит солдат-первогодок по фамилии Карпека – все лицо в крови. Такой был неуклюжий паренек, который никак не вписывался в суровую действительность. Такие часто встречаются: непронырливые, нешустрые, слабые. Над ними постоянно издеваются, начиная с детского сада. А уж в армии-то они обязательно попадают под пресс негодяев и подонков.
У нас лирическое настроение, сидим с гитарой, добродушные, веселые, с голыми торсами, в армейских трусах по колено, кирзовых сапогах. Каждый – косая сажень в плечах, сильные, крепкие воины. Огольцов спрашивает у рыдающего мальчишки: «Ну, Карпека, доложи, что произошло?». Бедолага боится сказать: в армии не принято жаловаться. Тогда Воробей, просидевший на гауптвахте 108 суток в году, пригрозил: «Давай, выкладывай, а то я тебе тоже наваляю, будешь знать!».
Солдатик со слезами рассказывает, что он был в кухонном наряде, накрывал столы. На одном столе у стройбатовцев не оказалось куска масла. Подозрение пало на Карпеку, хотя украсть это масло он никак не мог. Ему эта крамольная мысль даже в голову не
28могла прийти, настолько он был запуган. А стройбатовцы взяли и избили парня, отыгрались на нем.
В армии не принято заступаться за молодых – сам выживай! Но в тот раз мы загорелись праведной местью и бросились бить обидчиков Карпеки. Представьте картину: три коротко постриженных амбала в одних трусах с устрашающими воплями несутся по плацу, клацая подкованными сапогами.
Врываемся в казарму и устраиваем побоище. Конечно, избиение Карпеки было только поводом выместить на ком-то нашу собственную злость и ненависть, выплеснуть на других все гадкое, что накопилось в нас за время службы. Драка была своеобразным лекарством от царящего вокруг кошмара.
Стройбатовцев было сотни две, а нас только трое. Но мы были здоровенные лбы, на голову выше большинства противников. На нашей стороне были внезапность и дерзость нападения, боевой азарт и ощущение правоты. Несчастных сковал ужас перед опытными, свирепыми бойцами, не знающими пощады.
Мы устроили форменное избиение младенцев: стройбатовцы начали в ужасе выпрыгивать из окон. Плохо пришлось тем, кто не успел. Наши пудовые кулаки крушили их, как отбойные молотки. Поле боя покрылось перевернутыми, искореженными кроватями. В воздухе мелькали тумбочки, табуретки. Жутко кричали и выли пострадавшие.
Кто дрался, знает жуткое упоение боя: адреналин перехлестывает через край, бушуют звериные инстинкты, глаза налиты кровью. Беда была рядом – увечье или труп.
Мы с Огольцовым одумались. Драться больше не хотелось. Можно было не сомневаться, что стройбатовцы больше не тронут ребят нашей батареи. Но Воробьев останавливаться не хотел и напал на паренька совершенно другой весовой категории, раза в три легче. Борьба была неравной: два-три мощных удара рукой и ногой – и несчастный рухнул на пол. Но Воробьеву все было мало, сила его ударов нарастала. Мы с Огольцовым, разгоряченные боем, поначалу смеялись над неуемным другом. Но после стало не до смеха, парень уже еле дышал. Я заглянул в лицо Воробьева: глаза бешеные, звериные, пена по краям рта.
Я понял, что с земляком не все ладно, нужно его оттаскивать. Мы схватили его за руки, но он вырвался и опять набросился на бездыханного парня. Тогда мы вдвоем прыгнули на взбесившегося штангиста и скрутили его. Я держал его за волосы и сжимал горло, но даже так Александр пытался напоследок хотя бы ногой достать свою жертву.
...Мы занимались единоборствами в укромных местах – на лесных полянах, в оврагах, подвалах до или после работы и, конечно, по выходным. Мы получали наслаждение и счастье, фантастический заряд энергии от занятий.
