Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич (прочитать книгу txt) 📗
Андрей зажег новую сигарету, включил, протянув руку, заранее заряженную всем необходимым кофеварку, а потом встал и энергично прошелся по комнате, разминая затекшие ноги. Он чувствовал подъем и желание работать – не просто работать, а гнать галопом, с трудом поспевая неуклюжими пальцами за бешено несущимися мыслями. Так бывало – раньше почаще, теперь намного реже, – когда работа сдвигалась с мертвой точки и начинала идти словно бы сама по себе, без его участия. Это напоминало езду на тяжелых санях – сначала их приходилось мучительно, с кряхтением и руганью сквозь зубы, толкать в гору, а потом, перевалив гребень, оставалось только запрыгнуть в них и мчаться с ветерком, надеясь, что на пути не подвернутся какое-нибудь дерево или валун. Марта в их лучшие дни почти всерьез утверждала, что это происходит, когда у него «открываются чакры», – дескать, преодолев некое сопротивление, он устанавливает прямую одностороннюю связь с космосом и черпает вдохновение прямо оттуда, из высших сфер. И иногда Андрею начинало казаться, что так оно на самом деле и есть.
Из ванной доносилось размеренное, как метроном, действующее на нервы шлепанье капель, падающих в раковину из протекающего крана. Водопроводчик спешил на вызов уже третий день и все никак не мог добраться до квартиры Андрея. Липский подумал, что такая оперативность заслуживает вознаграждения в виде хорошего пинка под зад. Более конструктивная идея – просто выйти в прихожую и плотно закрыть дверь ванной – осталась неосуществленной, потому что он неосторожно посмотрел на свое рабочее место.
Освещенный лампой участок захламленного письменного стола с тихонько шелестящим ноутбуком притягивал взгляд. Клавиши властно манили к себе, и Липский не стал сопротивляться. Передвинув тлеющую сигарету в угол рта – как всегда, в левый, потому что привык именно так, а не иначе, – он вернулся за стол и занес ладони над припорошенными пеплом клавишами.
«В связи с последним вопросом хочется вспомнить о судьбе тогдашнего министра внутренних дел СССР Бориса Карловича Пуго. Почему именно его? Напомню, что ушедший со станции «Москва-Сортировочная» 20 августа опломбированный вагон сопровождали военнослужащие внутренних войск МВД. Кроме того, Б. Пуго был единственным членом ГКЧП, для которого провал путча ознаменовал конец не только политической и административной карьеры, но и жизни. 22 августа группа, выехавшая на дом к Пуго для его ареста, обнаружила его лежащим на кровати в спальне без признаков жизни. Его жена лежала рядом; в момент прибытия группы она была…»
Андрей непроизвольно вздрогнул, когда стоявшая в полуметре от него кофеварка вдруг разразилась астматическими хрипами, кашлем и сипением. Из сливного конуса повалил горячий, со злыми брызгами пар и в подставленную чашку, журча, потекла витая струйка жидкости, цветом напоминающей торфяную жижу. Нетерпеливо морщась, Липский дал ей стечь, нажатием клавиши выключил кофеварку и переставил чашку на заменяющую салфетку сложенную газету. Оставленные на поверхности стола горячим донышком белесые кольца свидетельствовали о том, что свободный журналист Липский относится к породе людей, склонных запирать сарай после того, как оттуда увели лошадь. На кончике сливного конуса вздулся коричневый пузырь, как будто прятавшийся внутри лилипут-стеклодув вознамерился изготовить пивную бутылку темного стекла. Пузырь беззвучно лопнул, превратившись в коричневую каплю, которая тихо упала в поддон кофеварки. Андрей осторожно, боясь обжечься, отхлебнул из чашки, крякнул и продолжил писать с того места, на котором остановился:
«…еще жива, но через час, не приходя в сознание, скончалась в больнице. По официальной версии, Б. Пуго выстрелил в жену, после чего застрелился сам. Однако, по словам входившего в состав группы Г. Явлинского, пистолет, из которого были застрелены супруги, лежал на прикроватной тумбочке – там, куда мертвый министр физически не мог его положить. Тот же источник утверждал, что в комнате было обнаружено не две, а три гильзы. Через месяц находившийся в квартире в момент самоубийства девяностолетний тесть Б. Пуго якобы признался, что пистолет на тумбочку положил он. Зачем он это сделал и почему молчал целый месяц, остается только гадать – он сам, его дочь и его зять ныне находятся в местах, с которыми нет устойчивой телефонной связи и откуда никто не может явиться для повторной дачи показаний. Как бы то ни было, обстоятельства смерти министра внутренних дел Пуго в свете истории с опломбированным вагоном представляются…»
Из прихожей, снова заставив его вздрогнуть, послышалась переливчатая трель дверного звонка. Звонили настойчиво – сначала с короткими паузами, а потом и вовсе непрерывно, – и Андрей без труда, даже не закрывая глаз, представил себе пьяненького сантехника, который стоя, как лошадь, дремлет перед его дверью, используя кнопку звонка в качестве дополнительной точки опоры.
Досадливо крякнув (до чего же не вовремя!), он встал и под несмолкающее электронное пиликанье вышел в прихожую, с порога бросив прощальный взгляд на уютно освещенный низко опущенной лампой стол с компьютером, который с прежней властной настойчивостью манил его к себе.
Оставив в покое посуду, про которую было точно известно, что она никуда не убежит, Женька подошел к окну, чтобы посмотреть, на что так уставился Шмяк, – уж очень необычно, даже жутковато он сейчас выглядел. Строго говоря, в этой ситуации следовало бы позвать кого-нибудь из медицинского персонала, но Шмяк пока что не собирался падать на ковер и отдавать концы – так, по крайней мере, показалось Женьке.
Во дворе, в паре метров от парадного крыльца, стоял густо облепленный грязным снегом красный минивэн с черно-желтыми шашечками на борту и оранжевым плафоном с буквой «Т» на крыше. Его боковая откатывающаяся дверь была открыта. На недавно очищенных от снега и уже успевших покрыться тонким слоем свежей пороши цементных плитах дорожки стояло инвалидное кресло какой-то мудреной, доселе невиданной конструкции – судя по некоторым признакам, не простое, а самоходное, на электрической тяге. У него были колеса с толстенькими шинами и сверкающими хромированными спицами и удобно изогнутое по форме тела, прямо как в гоночном автомобиле, сиденье из стеганой кожи. Женьке немедленно захотелось на нем прокатиться; изобретательный ум пятнадцатилетнего подростка тут же начал прикидывать различные варианты осуществления этой идеи, но Женька заставил себя выкинуть блажь из головы: можно было не сомневаться, что главврач Семен Тихонович обо всем узнает (потому что не надо забывать о камерах наблюдения, которыми буквально нашпигованы и здание пансионата, и прилегающая к нему территория), и то, что он узнает, ему, мягко говоря, не понравится.
Двое мужчин, один из которых был приятель Женьки, охранник Николай, а другой – незнакомый коренастый мужик в ярко-оранжевом пуховике и косматой волчьей шапке, на руках вынесли из машины и бережно усадили в кресло его владелицу. Это была хрупкая, чтобы не сказать тощая, дама лет под шестьдесят – то есть, с точки зрения Женьки Соколкина, глубокая старуха, которой уже поздно заботиться о здоровье и избавляться от вредных пристрастий. Она была одета в длинное черное пальто с пушистым воротником из чернобурки и шапку из того же меха, поверх которой был повязан белый пуховый платок. На руках у бабуси были белые вязаные варежки с каким-то узором, а на ногах – лаковые полусапожки. Эта легкая не по сезону обувь слегка удивила Женьку, но потом он сообразил, что ноги у старухи парализованы и ничего не чувствуют, и перестал удивляться.
Куда более достойной удивления была реакция Шмяка на прибытие этой безобидной старушенции. Женька готов был спорить на что угодно, что Шмяк испугался до полусмерти. Его странное поведение давно наводило на всякие мысли и подозрения, и, увидев, как он таращится в окно, Женька, грешным делом, ожидал обнаружить во дворе источник серьезной опасности – в зависимости от того, какими делами ворочал на воле Шмяк, либо полицейскую группу захвата, либо компанию вооруженных бандитов в черном джипе. Но там не было никого, кроме парализованной бабуси в самодвижущемся инвалидном кресле, ее спутника в мохнатой шапке и Николая, пугаться которого у Шмяка не было никаких причин. Вариантов объяснения Женьке виделось два: либо причиной испуга стал приехавший со старухой тип в оранжевом пуховике, либо Шмяк, который сегодня пьянствовал с самого утра, допился наконец до белой горячки, и ему начали мерещиться черти – для разнообразия не по углам, а снаружи, во дворе.
