Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (читаем книги .txt) 📗

С момента поселения в хоспис прошло дня четыре или пять, точно не скажу. Я немного приспособился к здешним порядкам и уразумел главное: законы, которые действуют в мире, оставленном за забором, в хосписе не имеют ровно никакого значения. Все, что происходило вокруг, напоминало смутное похмелье, когда человек с болезненным напряжением пытается отличить явь от сновидения. Я еще сохранял способность оценивать ситуацию более или менее трезво, но сознавал, что окончательное смещение сознания куда-то в тупиковое пространство — всего лишь вопрос времени. Пока я проходил начальный курс терапевтического, оздоровительного лечения, утром и вечером мне делали уколы, притуплявшие эмоциональные реакции. Сердце не болело, душа не тосковала, и я радовался каждому новому дню, как неурочному празднику, отпущенному судьбой. Медленный, неуклонный слом психики сопровождался приятными ощущениями: будто я раз за разом все необратимее сливался с изначальной общечеловеческой матрицей вселенского знания. Или иначе: по чьей-то доброй или злой воле приближался к купели Господней.

— На вас жалоба, сэр, — укорил старший наставник, как бы распушив, затем примяв воображаемые волосы на голом черепе, — Нехорошо.

— От кого жалоба?

— Не догадываетесь?

Я изобразил предельное напряжение ума.

— Не могу представить, Зиновий Зиновьевич. И серьезная жалоба?

— Серьезнее не бывает… Извольте объяснить, сэр, где вы были сегодня ночью?

— Как где? У себя в комнате, меня же запирают.

— А вот и нет. — Наставник торжествующе хлопнул в ладоши. — Не у себя в комнате и каким-то образом запоры отомкнули… Жалоба от мойщицы Макелы. Знаете такую?

— Да. Черная, здоровущая. Мы с ней приятельствуем.

— Обидели бедную женщину, сэр. В пятом часу утра ворвались в девичью спаленку, набросились, порвали бязевую рубашку с рюшами и изнасиловали. При этом выкрикивали похабные слова типа: «эфиопка», "сука", "б…" Как прокомментируете, сэр?

То, что я услышал, могло быть как правдой, так и вымыслом. К этому дню я уже ни в чем не был уверен. Но отвечать следовало искренне и по возможности чистосердечно. С Макелой, как и с ее подругой, Настей, у меня установились теплые, дружеские отношения, среди дня они обязательно выкраивали минутку, чтобы забежать ко мне поболтать, выкурить по сигарете. После дезинфекции у меня на теле вскоре проступили странные темно-багровые пятна, как при проказе. Женщины сперва перепугались, потом принесли баночку черной желеобразной мази с резким запахом, обработали пятна — и буквально на наших глазах воспаленные участки кожи сморщились, обросли струпьями и, когда струпья отвалились, просияли металлическим блеском, словно в разных местах на кожу наложили серебряные заплатки. Мойщицы пояснили, что это хороший знак. Значит, обошлось. Оказывается, последствия дезинфекции иногда бывают роковыми. Привыкший к грязи организм реагирует на очищение неадекватно, в нем образуются пробоины, медицинское название «свищ-адаптус», и в таком виде клиент становится непригодным для генетической реконструкции. Происходит естественная выбраковка исходного материала. Честно говоря, мне было приятно видеть, как обрадовались добрые женщины, когда убедились, что беда миновала.

— Не помню, — признался я. — Вы же знаете, господин Робентроп, как действуют препараты в сопровождении электрошока. У меня и раньше были мозги набекрень, а уж теперь полная каша. Я даже не уверен, что сейчас разговариваю именно с вами, а не с кем-то другим из обслуживающего персонала.

Старший наставник энергично почесал у себя в паху.

— У вас, сэр, экзамен на носу. Очень важный. На управляемость. А вы… Ну-ка, напрягите мозжечок. Врет Макела или нет?

— Думаю, не врет. Но скорее всего, говорит не правду.

— Тонкое замечание, ценю. — Наставник осклабился в одобрительной ухмылке, и я осмелился задать вопрос:

— Господин Робентроп, а что мне грозит в случае, если изнасилование имело место?

— Ах вот что вас беспокоит? Да ровным счетом ничего. Напротив, зачтется в положительные очки. Разумеется, потребуется некоторая установочная корректировка, поэтому факт мы должны установить точно. По возможности. Вы готовы к очной ставке, сэр?

— Безусловно.

Наставник нажал красную кнопку на пульте, и в комнате, будто ждала за дверью, мгновенно возникла мойщица Макела. Вид у нее был не совсем обычный: черные космы спутаны, на толстых губах кровь и праздничный комбинезон белого цвета разодран до пупа. Мы оба, и я и наставник, невольно залюбовались богатырскими статями амазонки. Лунообразные могучие груди, необъятный мускулистый живот, уходящий в заросли розоватых, подкрашенных волос. Робентроп-Ломота, чтобы собраться с мыслями, вцепился зубами в свою кисть. Спросил строго:

— Макела, у тебя что, не было времени привести себя в порядок?

— Пусть все видят, — ответила мойщица.

— Конечно, пусть видят. Но профессор отрицает. Не возводишь ли ты напраслину, девушка?

Эфиопка посмотрела на меня с таким отвращением, словно увидела червяка, залезшего под юбку.

— Стыдно, Толян. Зачем нахрапом лезть? Я тебе разве отказывала?

— Ничего не помню, Макелушка. Честное слово.

— Ах не помнишь? И как обзывался, не помнишь? И как кровь пил?

— Я? Кровь пил?

— Как докажешь? — спросил Робентроп, рванув себя двумя руками за бороду.

— Чего доказывать… Свидетель есть. Настя со мной была. Кликнули Настю. Подруга явилась быстро. Поклонилась по земли, как положено, старшему наставнику и сразу набросилась на меня:

— Ая-яй, сынок, как ты мог! Рубашечка бязевая, новехонькая, напополам разодрал. Вену прокусил. А меня, меня за что?

— Тебя тоже изнасиловал?

— Хуже. Я вас разнимала, так ты, сыночек, в ухо мне кулачищем двинул. Перепонка лопнула. Я ведь теперь оглохла на одно ухо. И это за все хорошее, что мы с Макелушкой для тебя сделали.

— Что вы для него сделали? — заинтересовался Робентроп.

— Известно что. — Мойщица смутилась. — Его списать хотели, а мы не дали. Поручились за него перед Гнусом.

— Давно ли у вас такие полномочия поручительские? Мойщица Настя вспыхнула:

— Вы, господин Ломота, большой человек, но нам с Макелой не начальник. У нас другое переподчинение. Нечего зря пугать.

— Пошли вон отсюда! Обе! — рявкнул Робентроп и затрясся, будто в конвульсии. — Буду я тут слушать ваши дерзости!

Мойщицы послушно потянулись из комнаты, Макела на пороге обернулась, игриво обронила:

— Вечером придешь, Толенька? Постельку стелить?

— Как получится, — ответил я неопределенно. Робентроп долго не мог успокоиться, бегал по комнате из угла в угол, жевал рукав. В конце концов достал из ящика стола плоскую стеклянную фляжку с яркой этикеткой, на которой был изображен череп с перекрещивающимися костями. Сделал два крупных глотка из горлышка. Желтый лик прояснился. Мне не предложил, хотя я надеялся. Уж больно череп заманчивый. Запыхтел, развалясь на стуле.

— Какие все-таки твари! Вот она, вечная проблема низшего звена. При любом режиме одинаковая. И ведь ничего не поделаешь: без них не обойтись. Кому-то надо делать черную работу. Но каковы амбиции! Каков гонор! Вам доводилось слышать подобное, сэр?

— Что именно? — Я действительно не понимал причину его раздражения.

— Как что? У них другое переподчинение! Надо же ляпнуть. Да мне пальцем достаточно шевельнуть, чтобы их перебросили в анальный сектор. Со всеми вытекающими последствиями, понимаете?

— Не совсем.

— Ну и не надо понимать. — Он немного остыл, задышал ровнее. Еще отхлебнул из фляжки. — Ладно, будем считать, факт изнасилования установлен. Так?

— Получается, так.

— Какой сделаем вывод? Не отвечайте, вывод напрашивается сам собой. Полагаю, хирургическое вмешательство нам не повредит. Такая легенькая, необременительная кастрация под местным наркозом. Чик — и никаких хлопот. Или есть возражения?

— Кастрация — меня? — уточнил я.

— Не меня же, сэр. Все мои проблемы в этом ключе давно позади. Я прежде, помнится, тоже безумствовал… Впрочем, если вас устраивает положение наложника у похотливых тварей, то пожалуйста. С операцией можно повременить. Больше того, вы, сэр, идеально подходите для индивидуальной программы: "Размножение интеллигента в неволе". Правда, ее курирует барон Голощекин, с ним не так просто столковаться.