Дань смельчаку - Хиггинс Джек (первая книга txt) 📗
Шон О'Хара. Лучший психиатр с Харли-стрит. Мне следовало догадаться.
Шейла произнесла:
— Шон? Шейла Уорд беспокоит. Да, да, снова Эллис. Думаю, тебе сейчас же нужно приехать сюда. Дело совсем плохо, так плохо, что хуже некуда. Он только что пришел совершенно невменяемый и сказал, что видел вьетконговцев на болотах. Видимо, регрессия. Вьетнамские воспоминания. — Последовала пауза, показавшаяся мне вечностью. — Нет, со мной все в порядке. Чуть раньше я позвонила Максу Сен-Клеру. Он тоже скоро будет здесь.
После того как она повесила трубку, я пинком распахнул дверь. Когда Шейла вскрикнула, эрдель подскочил ко мне, оскалив зубы в сантиметре от моей ноги.
Она схватила его за ошейник и оттащила в сторону. Я усмехнулся:
— Итак, я сломался — окончательно и бесповоротно, так? Вьетнамская регрессия? Так вот я вам покажу! Я покажу, что видел своими глазами то, что сказал! Не только покажу, но и докажу!
В подставке для зонтиков возле входной двери у меня стояло несколько дробовиков. Я взял шестнадцатимиллиметровый, повесил на шею пояс с патронташем и выскочил из дверей, пока Шейла старалась утихомирить пса.
В лицо мне — холодный и жгучий — ударил дождь. Это все происходило по-настоящему, наяву, и, вдохнув в легкие сырой соленый воздух, я отправился по тропе.
В Шойбернессе снова стреляли — глухой грохот тяжелых орудий, как и до этого, — а сквозь жилы ползла холодная уверенность, наполнявшая меня яростью, совсем другой, контролируемой, сильно отличавшейся от налитой кровью глазной, с которой я выскочил из дома. Произошло ли все, что я видел, в действительности? И если произошло, то — когда?
На мгновение мне удалось подавить хаотичный поток мыслей. Когда-то мне удалось выжить в такой стране, где умирали настоящие мужчины и ничто им не помогало. Не для того я прошел через вьетнамский ад, чтобы тупо помереть в болотах на побережье Северного моря. Вариант с собакой я не мог объяснить и далее не старался, но вот те двое... Они должны были быть настоящими, потому что иначе все настолько страшно, что даже думать об этом невозможно...
Шестнадцатый калибр, одноствольный, с передергивающимся затвором, вмещал в магазин шесть патронов 662. Смертоносное оружие, если бить с небольшого расстояния. Быстро зарядив ружье, я через некоторое время сошел с дорожки и пошел по предательски мягкой тропке через топи. Один неверный шаг в сторону мог завести вас в такую трясину, которая в момент проглотила бы даже слона.
Идти надо было как можно осторожнее, но не потому, что я боялся болота. Из-под ног в разные стороны разбегались дикие утки, чирки, кряквы. Чуть сильнее наступишь на покачивающуюся тропу, чуть спугнешь болотную братию — и она разлетится, оглашая воздух тревожными кличами, предупреждая всех и вся, что здесь крадется врат.
Но покамест вся эта мелочь пряталась по кусточкам, не вылетая в дождь, — я слишком много времени провел в дельте Меконга, чтобы пугать дичь: для нее я был «своим». Я выжил благодаря тому, что перехитрил вьетконговцев в навязанной ими же игре. Они были неплохо выдрессированы, но не так, как я. Они ждали меня здесь, на болотах, — ждали, пока я не объявлюсь. Ждали, пока я не совершу ошибку, — как делали всегда. Что же, я был согласен поиграть. Я спрятался в толще кустарника и камышей, подготовив шестнадцатку, и принялся ждать — как делал множество раз до этого — звука, малейшего шепота, намека на чужеродное присутствие.
Никто не приветствовал меня по возвращении из Вьетнама, никто не чествовал «героя» — общественное мнение было настроено против, и я обнаружил, что завис в атмосфере недружелюбия, как и множество других наемников, участвовавших в различных кампаниях с сорок пятого года.
Дед попытался было забыть прошлое, так как имел слабость к медалькам, а их у меня — честное слово — было предостаточно. Но ничего не вышло. Старик большей частью сидел в кресле с глазами на мокром месте, уставившись в пространство и не произнося ни слова. Проведя с ним десять пренеприятнейших дней, я уехал, оставив его на попечение тех, кому это было нужно больше, чем мне. Уехал в Лондон.
То, что произошло дальше, не могло не произойти. Я начал скатываться все ниже и ниже — ежедневная бутылка скотча и пьяное бормотание по вечерам. Необходимость самоуничтожения. Старые друзья, которые поначалу еще пытались изобразить подобие радости, вскоре научились меня избегать. Казалось, ничто не остановит меня от падения в никуда вниз башкой.
А затем в моей жизни снова появился Черный Макс и снова спас мою жизнь, когда я сползал по стенке возле салуна в западной части Милнер-стрит, возле Кингз-роуд, из какового меня для своего — да, если быть честным, и для моего тоже — блага вышвырнул хозяин.
Я только-только сделал первый шаг, по стенке, когда к тротуару подкатила замечательная «альфа-ромео» Джи-Ти Велоче, цвета весенних нарциссов. Позвавший меня голос раздался из другого, темного конца бесконечного туннеля, из моих снов:
— Эллис? Эллис, ты ли это?
Открыв глаза, я понял, что на это ушли все мои силы, и с трудом смог сфокусировать взгляд. Макс был в парадной форме и возвращался в гостиницу — как выяснилось позднее — с приема, устроенного в американском посольстве.
— Дождит, Макс, — сказал я. — Смотри, медальки заржавеют.
Его хохот потряс улицу до основания.
— Черт побери, Эллис, как я рад тебя видеть!
Я чувствовал абсолютно то же самое. Как встарь: Тай Сон сквозь дождь и нашу первую встречу я помнил до мельчайших подробностей. И расплакался, как дитя. Видимо, в ту секунду Макс понял, насколько мне плохо.
И снова шел дождь, укрывая топи развевающейся занавесью. Где-то вдалеке встревоженно поднялись с воды птицы, и я услышал взревевший мотор машины.
Я пробрался сквозь заросли камышей и залез на вершину близлежащей дамбы. Это мог быть единственный человек. Я мельком увидел «альфа-ромео» — смазанное желтое пятно в серости утреннего полусвета, — когда она свернула с боковой дороги на грунтовую тропу, ведущую через топи. Я побежал по дамбе, делая поправку на ветер, только потому, что она в три раза сокращала путь по болотам, спрыгнул с дальнего конца и по колено в воде помчался, прижимая «шестнадцатку» к груди.
Я прекрасно слышал рев мотора, перекличку встревоженных птиц, и тут наступила внезапная тишина. Я тут же понял, что произошло, — понял так ясно, словно это уже когда-то со мной происходило.
Выскочив из тростника, я увидел в сорока ярдах правее «альфу-ромео». Один из вьетконговцев стоял посреди тропы, направив автомат на вылезающего из автомобиля Сен-Клера, одетого в форму и собственный вариант генеральского плаща: типа английского зимнего, с меховым воротником.
Он возвышался перед своим противником, упершись руками в бока. Вьетконговец угрожающе повел автоматом. Дальнейшее показалось мне чисто инстинктивным действием, солдатским рефлексом, ибо мне почудилось, что вьетнамец хочет застрелить Сен-Клера.
Когда приходится стрелять по живой мишени, дробовик является смертельным оружием на расстоянии в двадцать ярдов, а у меня их было целых сорок, — по крайней мере, хоть я и нарывался, но надеялся, что таким образом дам возможность генералу спастись.
Я побежал, во всю глотку выкрикивая боевой клич самураев — банзай! — способный расколоть мир надвое, стреляя на бегу с бедра.
Вьетконговец растерянно развернулся, послав очередь вслепую, — пули вспороли землю справа от меня.
Больше возможностей у него не было, потому что Сен-Клер сзади схватил его в удушающий захват и повалился на спину, подняв колено, чтобы упереться противнику в позвоночник и переломить его.
С другой стороны «альфы» выступил из тростников еще один Вьетконговец. Прокричав что-то упреждающее, я выпустил еще один бесполезный заряд. Сен-Клер, перекатившись, схватил автомат первого вьетнамца и в едином плавном движении выпустил по камышам длинную режущую очередь, — его противнику пришлось отпрыгнуть назад в поисках укрытия.
