Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (читаем книги .txt) 📗
— У-у, — сказал я. — Вкусно!
В дверях замаячили дежурные санитары.
— Меня зовут Надин, а вас?.. Да брось ты свою помойку, старикан. Объясни, что здесь происходит? Где я?
Ох как хотелось поговорить с ней, но я не мог рисковать.
Слишком много сил потратил на то, чтобы стать таким — счастливым и с тайной в душе. Сейчас я не мог ей помочь.
— Кушай тюрю, Яша, — продекламировал я с умильной гримасой. — Молочка-то нет.
— Что за бред? — спросила Надин презрительно. — Вам нравится изображать придурка?
Юное лицо пылало праведным гневом и недоумением, а рука судьбы уже протянулась к ней. Санитары, что-то жуя на ходу, приближались. Столовая отрешенно чавкала. С кухни донесся истошный вой официанта, как будто его окунули в кипящий котел.
— Держись, — произнес я, почти не разжимая губ. — Держись, девочка. Вдруг уцелеешь.
Двое санитаров в тельниках выдернули ее из-за стола, как репку из грядки, хохоча, поволокли из столовой. Один тянул за волосы, другой поддавал носком под ребра. Последний раз сверкнули остекленелые девичьи очи. И такая сразу навалилась пустота, что есть расхотелось. Вяло добрал остатки каши и обрадовался, когда ко мне вдруг подсел Курицын. Никогда прежде он этого не делал.
— Что ж, сударик мой, любезнейший Натан Осипович, допрыгались, кажется, голубчик?
— Почему?
— Дак все видели. Надоумили хулиганку фортеля выкидывать, с вас и спрос.
— Не надоумливал, — возразил я. — Вообще первый раз ее вижу.
— Ой ли? Про вас давненько слава идет. Дескать, неугомонный вы человек. С Анатолием Борисычем соревнуетесь по дамской части. К лицу ли вам это как бывшему Лаперузе.
— Что с вами, Олег Яковлевич? — обиделся я. — Какой я Лаперуза?
Писатель поправил ворот арестантской блузы, посуровел.
— Попрошу вернуть, сударь мой!
— Что вернуть?
— Книгу, переданную для ознакомления. Жалею об этом. Видно, не в коня корм. Еще потянут с вами за компанию.
— Так я же не дочитал.
— И не надо дочитывать. У вас и времени теперь нет.
— Хорошо, сейчас принесу.
Накаркал, старый ворон. Не успел подняться к себе, в коридоре наткнулся на старшего наставника. Громадный аки шкаф, локтем задвинул меня в угол за неработающие телевизор. Всем туловищем ходил ходуном.
— Не подведите, сэр. Богом Христом молю.
— Рад стараться, господин Робентроп. А что надо сделать?
— Сам приехал. Немедля желает вас видеть. Я сразу понял, о ком речь. Гай Карлович Ганюшкин директор «Дизайна-плюс», мифическая личность. Вот и грянул судный день. Ну и хорошо.
— Не понимаю вашего беспокойства, господин Робентроп. — Я попытался уклониться от вращающихся, как поршни, конечностей. Не раз, бывало, неосторожным движением он выбивал у меня кровь из сопатки.
— Ответственейший момент, сэр! Ответственейший! Босс — великий человек, отец родной. Это надо восчувствовать. Но мы еще не готовы показать товар лицом. Я понимаю, отчего такая спешка. Мерзкие, подковерные интриги, им надо, чтобы я оплошал. Фактически это заговор. И знаете ли, сэр, кто за ним стоит?
— Зиновий Зиновьевич, может, пройдем в комнату? Так вы меня совсем затолкали.
— Заткнитесь, сэр!.. Если подкачаете, нам обоим несдобровать. У босса голубиное сердце, но с лоботрясами он беспощаден. Иначе нельзя. Иначе начнутся разброд и шатания, как в прежние времена.
Я видел, что наставник не в себе, но не понимал, чего он боится, что могло грозить ему, давным-давно перевоплощенному. Этот вопрос сам собой сорвался с языка.
— Расчлененка. — На мгновение он перестал дергаться. — Переход в новую конфигурацию. Много мук. Очень много мук. А из-за чего? Да все из-за того, сэр, что поганый япошка норовит повсюду расставить узкоглазых. Он, видите ли, не доверяет аборигенам, мы в его представлении недочеловеки. А сам-то он кто? Ну скажите, кто он сам-то?
— Господин Робентроп, — я удачно увернулся от пролетевшего мимо уха локтя, — скажите, чего вы от меня ждете, и я сделаю все, что в моих силах.
— Ничего не надо делать. Первая готовность. Абсолютная невменяемость. Будьте самим собой, сэр.
— Понял. Не извольте сомневаться, сэр.
Вместе поднялись на третий этаж, в заповедные места.
Если кого-то туда уводили, обратно он уже, как правило не возвращался. Охранник в холле, которого я прежде не видел, огромный негр в форме американского морпеxa велел поднять руки и обоих прозвонил миниатюрным приборчиком на эбонитовой ручке. После чего забрал у меня сигареты, расческу и очки.
— Очки-то вам зачем? — заблажил я, но Робентроп пребольно двинул коленом под зад.
Через минуту очутились в кабинете, который поражал роскошью обстановки: старинная мебель из черного дерева, ковры, аглицкие гардины на окнах, на стенах развешены портреты американских президентов, включая почему-то царя Бориса. Народу — битком, и в основном знакомые лица: координатор Джон Миллер, притулившийся на подоконнике, японский товарищ Су Линь, директор хосписа Харитон Данилович Завальнюк, которого я видел первый раз, но узнал по портрету, стоящему в комнате у Макелы с Настей: они перед сном на него молились. Был еще знаменитый телеведущий с рыбьими усами и со сладкой фамилией, штук пять распутных девок, известный во всем мире преступный авторитет Барковский, находящийся вроде бы под следствием в Матросской Тишине. Блудливо, как всегда, улыбающийся руководитель фракции "Правый кулак" Немчинов, почему-то обнаженный по пояс, еще несколько незнакомых, судя по осанке, влиятельных и важных господ; и среди всех, естественно, выделялся сам Гай Карлович — и благодаря тому, что восседал во главе длинного, с мраморной столешницей стола, и из-за своей примечательной внешности: смуглая, свекольного цвета морда с угольно-черными маленькими глазками и воткнутым в нее бледно-голубым носярой, постоянно к чему-то принюхивающимся. Конечно, как и все россияне, я знал, что это лишь одно из обличий великого человека: внешность он менял так же часто, как политические взгляды, но с этой ипостаcью показывался на людях довольно давно, с тех пор как после выборов нового царя резко переместился из либерального крыла в ультрапатриотический лагерь.
Нашлось в комнате местечко и для меня — высокий стул с привинченными к полу железными ножками, к нему вездесущие, невесть откуда взявшиеся санитары сноровисто меня прикрутили, обмотав датчиками, к коим за время пребывания в хосписе я привык, как лесной гуляка привыкает к комариному гудению. Меня лишь смущало, что столько больших уважаемых в обществе людей собрались, похоже, с единственной целью: поглазеть на столь незначительную персону.
Гай Карлович обратился ко мне в дружеском тоне, примерно как следователь, начинающий допрос злодея, про которого заранее все известно.
— Так как, говоришь, тебя зовут, паренек? Как положено, я назвал полностью имя, отчество и фамилию, род прежних занятий, домашний адрес и пол. Получилось четко, по-деловому, так что я сам себя похвалил. И публика в комнате одобрительно загудела. В тот же момент сбоку установили телевизионную камеру, и я совсем приободрился. Гай Карлович располагался довольно далеко, на другом конце кабинета, но слышно его было так, как если бы он дудел в ухо.
— Что ж, молодец, Иванцов, — похвалил он. — Теперь скажи, чего ты хочешь? Я имею в виду, есть ли у тебя пожелания к дирекции?
Вопросец был с двойным дном, но я ответил не раздумывая:
— Надоели видения, ваше сиятельство. Хотелось бы поскорее угомониться.
— Ишь ты… А знаешь, зачем ты тут?
— Конечно. Для размножения. По-научному, для клонирования. В русле глобализации.
К Ганюшкину подскочил усатый телеведущий и что-то разгоряченно зашептал, игриво вздымая зад. Сначала Гай Карлович слушал благосклонно, но вдруг резко оборвал:
— Да насрать на твоего зрителя!.. — и снова обернулся ко мне:
— Как думаешь Иванцов, какая в тебе особая ценность, если из миллионов выделили именно тебя?
— Компьютерная выборка. По совокупности параметров. Хозяин вопросительно посмотрел на Су Линя, сидевшего от него по правую руку.
