Убить в себе жалость - Нестеров Михаил Петрович (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
Она еще раз осмотрела его, задержав взгляд на татуированной груди, руках, короткой прическе, в очередной раз поймала его открытый бесцеремонный взгляд.
Пожалуй, дело может принять другой оборот. Меняясь в лучшую или худшую сторону — пока думать об этом рановато, — план Валентины приобретал масштабный характер.
Сощурившись, она посмотрела Грачевскому в глаза.
— Идет. Работа предстоит долгая и сложная. О том, что она опасная, старайся не думать — крепче спать будешь. Но только учти, Вова, слушаться будешь меня беспрекословно. Хоть раз отворотишь нос в сторону, и мы с тобой распрощаемся. Согласен?
Грачевский, кивая, усмехнулся: он в три часа ночи пришел с определенным предложением и вот сам же принимает его. Хотя нет, он просто соглашался на условия, поставленные Валентиной. Ему понравился взгляд женщины: хищный, мстительный.
Их рукопожатие чем-то походило на плакат советских времен, где белая рука жмет черную. Сейчас пальцы Валентины сомкнулись на синей руке.
20
Сегодня Грачевский был одет празднично: белая полинялая рубашка, хорошо отутюженные полушерстяные брюки, светлые носки и туфли. И в таком виде стал еще больше походить на человека с уголовным прошлым. Если бы даже удалось уничтожить наколки на его руках, все равно выдал бы взгляд голубых глаз.
Вот таким выражением глаз на зонах выигрываются молчаливые поединки и урезаются чьи-то шансы на воле, подумала Валентина, пропуская гостя в комнату.
Ее пробуждение совпало с шумом на лестничной клетке, который быстро стих. Сдвигая тюлевую занавеску, она выглянула в окно: Грачевский провожал мать на работу, неся в руках сумку. О чем-то оживленно переговариваются, жестикулируя свободными руками. Володя уже в новом "прикиде", его сутулую спину обтягивает белая рубашка.
Валентина улыбнулась. Но улыбка тотчас сошла с ее лица. Пожалуй, она не вправе втягивать Грачевского в это опасное мероприятие, сама играет с огнем и парня может погубить.
Стандартное выражение "стал на путь истины" не подходило к нему. Он завязал с прошлым, но не сумел приспособиться к настоящему — именно так, приспособиться. Если бы у него была возможность устроиться на работу, завести новых друзей, сойтись с какой-нибудь одинокой женщиной, он стал бы другим человеком.
Ему было плохо, Валентина понимала его состояние. Жил в городе, а тем не менее его жизнь походила на деревенскую, в которой напрочь отсутствует досуг. Ему некуда пойти; может быть, он стеснялся своего вида, исколотых рук, а может быть, и нет, но зато другие издали обходят его стороной, смотрят либо откровенно пренебрежительно, либо с опаской. Он, как никто другой, умеет разбираться в людях, этому его научила зона, он читает в каждой паре глаз отношение к себе и молча пережигает внутри ненависть и к себе, и к окружающим. Хотя кто сказал, что он ненавидит окружающих? Нет, скорее всего он смотрит на них с осуждением, и себя ненавидеть у него нет видимых причин.
Все эти противоречия родились в груди Ширяевой лишь по той простой причине, что, кроме матери Грачевского, никто не пытался понять его — от обычного нежелания, нехватки времени. Сидит он на корточках возле матери с тяжелой от вина головой и провожает людей глазами, они проносятся мимо, как скорые поезда.
А вот вчера его словно подменили, его глаза никогда не покидала осмысленность, но смотреть стали яснее. На него вдруг обрушился досуг, за которым окровавленный труп девочки и изуродованное тело парня. Дико, что человек почувствовал вкус к жизни при виде кровавого беспредела. Он не стал ни лучше, ни хуже, просто встал с корточек, а жизнь — нет, она продолжает топать гусиным шагом, оставляя за собой кровавые следы.
Грачевский, проводив мать, поднялся на второй этаж и позвонил в дверь судьи.
— Иди на кухню, — распорядилась Валентина, встречая гостя в халате, а сама прошла в ванную.
Пока она приводила себя в порядок и одевалась, Грачевский приготовил завтрак. Валентина с недоумением смотрела на два бутерброда неаппетитного желтого цвета. Невольно скривившись, она спросила:
— Что это?
Гость молча указал ей на стул и посыпал желтую смесь солью. На столе лежала пачка сливочного масла, яичный белок в тарелке. Валентина догадалась, из чего сделан бутерброд, однако откусила с опаской. И зря — бутерброд с яичным желтком и маслом оказался очень вкусным.
— Ты умеешь водить машину? — спросила хозяйка, подхватывая с тарелки ломтик колбасы.
Гость неопределенно пожал плечами.
— На автопогрузчике работал.
— Когда же ты успел?
— Да выбрал время… Работал на "железке", МЧ-3 — погрузочно-разгрузочная станция. Сахар выгружал, сгущенку, крахмал, фантики от конфет.
— Чего?
— Фантики, — повторил Грач, прихлебывая кофе. — В рулонах.
— Приворовывал, наверное.
— Да не без этого.
— Стало быть, машину водить не умеешь, — констатировала женщина, — и правил дорожного движения не знаешь.
— А чего их знать? — удивился Грачевский. — Зеленый — вперед. Красный — стой. Желтый — подпрыгивай от нетерпения на месте.
Валентина усмехнулась и велела соседу принести паспорт.
— Учиться и сдавать экзамены времени у нас нет, придется права покупать.
— Я не знал, что у тебя есть машина.
— У меня нет, а у тебя будет. Иди сюда. — Женщина подвела гостя к зеркалу, расстегнула верхние пуговицы на его рубашке, чтобы была видна часть татуировки. — Ты извини, Володя, но посмотри на свою рожу и скажи, какая машина тебе больше подойдет.
— Мне бы подошел гужевой транспорт, — честно признался Грач.
Валентина посмотрела на часы.
— Однако рано ты пришел, придется мне тебя выгнать. — И добавила строже: — Ровно в десять часов встречаемся в торговом центре "Атлант".
21
Ирина Архипова допустила маленькую промашку, докладывая Рожнову о том, что его вызывает Венедиктов. На часах без четверти девять; как всегда, Ирина появилась в офисе раньше начальника. Не заходя в кабинет, Михаил Константинович отдал кое-какие распоряжения и отправился на встречу с генералом. Ирина вынуждена была связаться с Венедиктовым.
Может быть, совсем не обязательно, зная, что их разговор не прослушивается, она перестраховалась:
— Сергей Васильевич? Это секретарь Рожнова. Я передала Михаилу Константиновичу, что вы звонили сегодня и просили его прийти.
Венедиктов не звонил ни сегодня, ни вчера. Накануне вечером он встречался с Ириной у нее дома. "Незапланированная встреча", — улыбаясь, объяснил он, как всегда, появляясь без предупреждения.
За его улыбкой крылось многое, например — он в очередной раз безошибочно "угадал", что хозяйка дома и одна.
Он передал ей обычный набор — бутылку бренди и коробку конфет — и по-хозяйски расположился в кресле.
Ему нравилось, что Ирина всегда извинялась перед ним, если была в халате, и шла переодеваться. Этот, казалось бы, неуместный ритуал — для него. Он выпьет пару рюмок, она слегка пригубит коньяк и даст ему расстегнуть на себе блузку, чувствуя, как он заводится.
Генерал не мог преодолеть смущения, чтобы попросить хозяйку надеть джинсы. Лишь раз ему довелось держать Ирину в объятьях и сантиметр за сантиметром обнажать ее стройное тело, освобождая от тугих джинсов. Завелся так, что чуть было не испортил дело в самом начале. Он шептал ей: "Подожди", а сам едва сдерживался.
В тот раз и Ирина получила то, что хотела, а не то, на что обычно рассчитывала.
Да, с переодеванием — это здорово, подумал генерал и представил себе иную ситуацию. Ирина в банном халате сидит напротив, вот она хлопнула рюмку, подмигнула: "Ну что, поперли?" — и брякнулась ему на колени, давая развязать узел на поясе.
Вообще-то тоже ничего, улыбнулся генерал, но Ирина не была развязанной, все у нее выходило женственно.
"Переодетая" Архипова глазами спросила: "Чему ты улыбаешься?" — он ответил, что вспомнил анекдот. И добавил: "Про Вовочку". Пришлось экстренно вспоминать и рассказывать о том, как Вовочка прибежал домой и с порога крикнул, что получил пятерку, на что мать, не скрывая слез, сообщила: "Горе у нас: твой брат Саша бомбу в царя кинул".
