Из России за смертью - Рогожин Михаил (мир книг TXT) 📗
Нинка не сдохла. Совсем наоборот. Она вырвалась из-под Рубцова, со стоном и хрипом опрокинулась на спину и со всего маху опустила ноги ему на плечи. Это был вызов. И Рубцов принял его. Теперь уже не он, а она впивалась крупными твердыми ногтями в его шею и грудь. То с гневом отталкивала от себя, то снова притягивала к себе, расслабляясь под его тяжестью. Рубцов больше не думал о мести, не думал о Нинке и мулате, вообще не думал. Мычал от собственной неспособности обрести желанное освобождение от сволочных Нинкиных рук, с новой необузданной силой притягивавших его, от лужи пота на ее теле, хлюпающей при каждом движении.
— Еще! Еще! — умоляла Нинка.
Комок подступил к горлу Рубцова. Он еле проглотил слюну, забившую рот, и почувствовал, что умирает. Нинка кричала, беспорядочно целовала его тело, хватала, обнимала. «Миленький... миленький...так...так...»
Рубцов пришел в себя, валяясь на прохладном полу. Над его лицом слегка покачивался рыжий локон.
— Какая же ты блядь... — прохрипел он.
— Блядь, — эхом отозвалась Нинка, — но люблю тебя.
— А мулат?
— Что мулат?
— Он целовал тебя в баре.
— А ты видел?
— Видел...
— Я хотела тебя испытать.
— Врешь! Чего меня испытывать? Я не МИГ-29. Рубцов уже не вникал в разговор, который вел со своей несколько минут назад ненавидимой женой. Он находился в полной прострации. И ему было хорошо. Легко. Спокойно. «И Нинка — нормальная баба... ну, блядь...» — без эмоций подумал подполковник и заснул тихим, легким сном. Нинка дрожащей от бессилия рукой провела по его лицу.
Рубцов не отреагировал.
САБЛИН
Ужин проходил в неспешной деловой обстановке. Геннадий Михайлович оказался человеком неразговорчивым, но умеющим слушать. А генерал Саблин нуждался в высокопоставленных слушателях. Иногда Комиссаров разряжал сгущавшуюся атмосферу политических прогнозов легкими анекдотами типа: "Вызывают Абрамовича в КГБ и строго спрашивают: почему он везде ругает Советскую власть?
Испуганный Абрамович честно отвечает: «Я ругаю?! Что вы! На хрена она мне нужна!» Недопиваемый коньяк маслянисто плескался в рюмках при каждом стуке генеральского крупного пальца по дубовой столешнице.
— Поймите, — в который раз убеждал Саблин и так согласных собеседников. — Если мы не будем поддерживать руководство МПЛА-ПТ, то социализм в Анголе обречен. Дайте технику, ее же девать некуда! Афганистан закончился, Хусейн все равно все не проглотит. Сама логика борьбы подсказывает, что нужно увеличивать противостояние на Юге Африки. Пока там еще в нас верят.
— Ну, так недалеко и до открытого вмешательства, — перебил его Комиссаров.
Геннадий Михайлович достал толстый старинный деревянный мундштук, инкрустированный серебром, неторопливо вставил в него сигарету без фильтра из тех, что курят солдаты. Дым от «Примы» вызывал у генерала тошноту. Он курил «Кэмел». Но в данной компании о вкусах спорить не приходилось. Геннадий Михайлович закурил и важно принялся прохаживаться по комнате. Нельзя сказать, что слова Саблина производили на него какое-то воздействие. Все генералы в принципе делятся на две категории — одни хотят воевать, другие хорошо жить в мирной обстановке. Саблин из первых, самых опасных. С ним необходимо обращаться как с реактором: вовремя не остановил — и пошли неконтролируемые процессы. Хотя иметь такого генерала в обойме просто необходимо. И не здесь, в Москве, где он подобно степному скакуну застоится и потеряет кураж, а там, в Анголе или в другой точке, требующей активных действий. Судя по разброду в самом Союзе и непредсказуемости политики президента, боевой генерал на запасных путях крайне полезен. Геннадий Михайлович остановился возле Саблина, обдав его дымом говенных сигарет.
— Думаю, вам следует прямо отсюда связаться с Луандой и отдать приказ о начале операции.
Хорошо, что генерал сидел и руки его спокойно располагались на животе. Иначе стало бы ясно, каким неожиданным было поступившее предложение.
Для них и это не являлось секретом! Больше говорить не о чем — он под мощным колпаком... Генерал невольно, словно нажал на кнопку ускоренной перемотки, прокрутил в голове события последних месяцев службы. И ничего компрометирующего не нашел. Поэтому нет резона полностью плясать под их дудку. Стоит один раз подчиниться этим людям, и они уже не отстанут. Саблин встал и, по-военному подтянувшись, дал понять, что не собирается превращаться в агента.
— Я подумаю над вашими предложениями. А сейчас позвольте мне отбыть домой.
Комиссаров засуетился:
— Да, да, разумеется. Нам показалось, раз договоренность обозначилась, то чем быстрее вы начнете действовать, тем лучше. К тому же отсюда удобно связываться со всем миром.
— И все-таки я должен все обдумать, — отчеканил генерал.
— Ваше право, Иван Гаврилович. Но вряд ли будет правильным решением новая встреча с Советовым. Хотя — мы предупредили, вам решать. Всего доброго. Приятно было познакомиться, — Геннадий Михайлович с достоинством удалился.
Комиссаров печально вздохнул ему вслед и посмотрел укоризненно на Саблина.
— Вот вы, генерал, капризничаете, а, между прочим, о вас искренне заботятся.
— Благодарю. Я понял.
— Э, да ничего вы не поняли. Думаете, больше дел нет или генералов недостаточно, раз мы сами на вас вышли? Ошибаетесь. И того, и другого — хватает. Очевидно, вас настораживает наша осведомленность? А какие уж тут тайны, раз одно дело делаем. Скажу вам по секрету, что Геннадий Михайлович неспроста появился на нашей встрече. Вами интересуются серьезно...
— Это и настораживает, — строго отрубил генерал, — я не привык работать под присмотром. Я офицер и коммунист. Подчиняюсь уставу, совести и партии. Вся моя жизнь — пример тому. А сейчас вижу сплошные интриги и понимаю, в каком плане меня хотят использовать!
— Помилуйте, в каком? — несколько обиженно удивился Комиссаров.
— Генштаб не хочет ссориться с Шеварднадзе, ЦК — с генштабом, вы — со всеми вместе, и каждый в отдельности пытается навязать мне свои правила игры. Не получится!
Комиссаров подождал, пока генерал несколько поостынет, и серьезно, глядя ему в глаза, произнес:
— Время нынче сложное, и Родине в любой момент понадобится человек, обладающий высшим моральным авторитетом...
Генерал аж несколько ссутулился. Было ясно, что Комиссаров неспроста говорил эти слова. Неужели у них дошло до этого?
— Не понял, — протянул Саблин.
— А мне показалось, вы восприняли советы Геннадия Михайловича.
Главное ведь остается между слов.
— Я человек прямой, и со мной крутить не стоит. Почему вам можно верить, а Советову нельзя? Советов — мой непосредственный куратор, от него зависит политическая окраска ожидаемых в Анголе событий. На вас же нигде даже сослаться нельзя.
— Конечно, нельзя. Вас решили поддержать не потому, что кубинцам в Анголе помогать некому. На вас пал выбор как на одну из кандидатур, способных спасти отечество от развала и хаоса.
Генерал замер почти по стойке «смирно».
— Сами видите — социалистическое отечество в опасности, — тоном, не терпящим возражений, продолжал полковник. — На каждом углу говорят о военном перевороте. Но армия внутри страны деморализована. Офицеры предпочитают выходить на улицу в гражданке. Генералитет занят организацией глухой обороны от газетных писак. В стране нет боевого духа, есть болтовня и кивание друг на друга. Командование перепугано. Если завтра народ потребует от армии навести порядок — кто возглавит эту святую миссию? Генштаб?
— С ума сошли?! — сдержанность покинула генерала, и он протестующе замахал руками. Но опомнился и скромно предположил:
— В военных кругах много известных и уважаемых генералов.
— Много. Но не те. Лучший вариант — афганцы. Согласен, однако большая часть населения их уже боится в связи со всякими межрегиональными конфликтами. Считают, что люди, проливавшие кровь там, не остановятся перед выбором и здесь.
