Мессия - Щупов Андрей Олегович (читать книги полные txt) 📗

— Я не назову кода. У меня его нет. Я — тот, кто прекратит этот балаган и прекратит немедленно. Боюсь, не самым вежливым образом, но… — Он развел руками и твердо утвердил их на трибуне, — другого выхода я не вижу.

С моего места было видно, как председательствующий суетливо шарит рукой под столом. Возможно, он пытался отключить микрофон, но у него ничего не получалось. Подчиняясь неслышимой команде, от стены отделились двое и стремительно метнулись к Виктору. Я невольно привстал, но моей помощи не потребовалось. Виктор вскинул ладонь, и они остановились.

— Не пытайтесь помешать мне. Я все равно выполню то, что задумал.

В зале зашумели. Кто-то протестующе затопал ногами, послышался свист. Председательствующий торопливо склонился над микрофоном.

— Прошу соблюдать спокойствие! Это всего лишь недоразумение… Вальский, вы в зале? Кажется, за порядок отвечаете вы?

Размахивая сухонькими кулачками перед президиумом выскочил пожилой флэттер. Насколько я понял, он выражал готовность вышвырнуть нарушителя самолично. Вид почтенного седовласого деда оказался обманчив. Он визжал, как базарная торговка, обнаружившая, что ее обокрали.

— Пожалуйста, не волнуйтесь. Все будет урегулировано… Вальский, разберитесь наконец! Где охрана?!

— Не надо никакой охраны, — Виктор повысил голос. — Я уже сказал: это бесполезно…

— Ага! Вот они соколики! — председательствующий нервно улыбнулся. Слов Виктора он постарался не услышать. Напротив — пытался говорить и говорить сам. — Давно было пора. А то что же это в самом деле…

По проходу державным шагом двигалась группа людей в мундирах. Пальцы их трепетали на ремнях, вблизи упрятанного под лакированную кожу оружия.

— Мне очень не хотелось использовать силу, но, как видно, без этого не обойтись.

Это сказал Виктор, и председательствующий тотчас откликнулся:

— Вы угрожаете флэттерам? — глаза его неприятно забегали. — Я правильно вас понял?

— Вы правильно меня поняли, — Виктор кивнул. — Более того, угрозу свою я привожу в исполнение, — он окинул насмешливым взглядом гомонящие ряды. — Ваша охрана не сделает больше ни единого шага. Вальский! Или как вас там?.. Сядьте! Ваши потуги напоминают корчи эпилептика. Не пугайте людей, все равно ничего у вас не выйдет. И те, кто стоят у микрофонов, тоже присядьте. В противном случае вам придется торчать на ногах, а я не знаю точно, как долго это все продлится… Вот так… А теперь я хотел бы, чтобы в зале воцарилась тишина. Давайте немного помолчим. Хотя бы полминуты. Настоящее предисловие — это всегда безмолвие. Пусть мир посмотрит на экраны и впервые умиленно прослезится. Ей богу, вы так утомили людей своими глотками, что небольшая пауза не повредит никому.

Голоса стихли. Пухлый докладчик заморожено отошел от трибуны и плюхнулся в кресло по соседству со мной. Он смотрел на Виктора, как мышь на кота. Они ВСЕ на него смотрели подобным образом! Чудо все-таки произошло, и цепь необъяснимых событий приблизилась к своему логическому завершению.

— Замечательно! — Виктор восторженно причмокнул губами. — Поверьте мне, никогда прежде эфир не доносил до слуха людей ничего более приятного.

Зал проглотил издевку без единого звука. От этого неизвестно каким образом очутившегося на трибуне незнакомца он готов был проглотить что угодно.

— К сожалению, с этого ответственного места было сказано достаточно глупостей. Пора поговорить серьезно. Я понимаю, к подобным вещам тоже следует привыкать постепенно, но, увы, время, отведенное под разговоры, истекло. Обижайтесь-не обижайтесь, но я не буду более спрашивать вашего мнения. Я устал от него. Я даже устал насмехаться над ним. Смех — глас народа, но он стал вызывать колики. Вот до какой степени вы утомили своих избирателей…

— Отключите телекамеры! — скрежещуще выдавил из себя председательствующий. Лицо его жутковатым образом подергивалось, по вискам скатывались капельки пота. Борьба давалась непросто.

— Не истязайте себя так! Что вы в самом деле! — Виктор укоризненно покачал головой. — Ясно же, что все будет работать, как работало, — и микрофоны, и телекамеры. Впервые за много лет люди удостоятся невиданного зрелища. Я буду обвинять вас, и единственное, чем сможете вы ответить, это вашим усиленным вниманием к моему слову. Я дарую вам возможность слышать, возможность думать и ужасаться. На иное вы, скорее всего, уже не способны. Ужас и страх — более живучи, нежели совесть. Возможно, последнее качество не обошло вас стороной, но крохотные эти зерна вы выковыривали из душ на протяжении всей жизни. И теперь вы пусты, чудовищно пусты, а потому не способны болеть. А ведь боль, я имею в виду боль за содеянное, — особый дар, может быть, самый ценный из всех получаемых человеком.

Я собираюсь унизить вас, как годами и десятилетиями вы унижали страну, миллионы ваших сограждан. Уместно, наверное, сказать — бывших сограждан, так как не знаю, кто вы такие на данный момент. Унизив вас, я не руководствуюсь местью, я лишь выравниваю воображаемое с действительным, ибо вы взлетели, не имея крыльев, занимая места, которые занимать не в праве. Ваша мощь — это ваша власть, а власть ваша — дутыш, опирающийся на лай оружия и законов. Я наглядно продемонстрирую, что сила вашего оружия — ничто, и намеренно пренебрегу вашими законами. Свершив этот маленький суд, я развею вас среди людей. Попытайтесь жить! С тем, что в вас останется!..

Речь Виктора обладала магическим эффектом. Я не сомневался, что гипноз, овладевший людьми, не ограничивался пределами зала. Иначе что-нибудь да помешало выступлению, прервало бы его в самом начале. На заседателей и охрану я старался не смотреть. Свяжите разъяренных горилл, и вы поймете, что зрелище было не из приятных. Виктор действительно спеленал их по рукам и ногам. Впрочем, это мог быть И НЕ ОН… Я вконец запутался, размышляя о происходящем. Кроме того, я тоже слушал. Не слушать я был не в состоянии.

На что это все походило? Не знаю… Я мог бы убрести в мир самых красочных аналогий и все равно вернулся бы ни с чем. Реальность, помноженная на сон, не поддается описанию. И все же одну странность я сумел отметить. Речь Виктора… А, вернее сказать, язык, на котором она произносилась. Его нельзя было назвать ни русским, ни английским, ни каким-либо другим. Это был ОСОБЕННЫЙ язык! Я не очень вникал в смысл фраз, но слова сами проливались в меня, подобно музыке без усилий овладевая слухом. И где-то глубоко внутри хрустальными кирпичиками они стыковались ряд в ряд, выстраиваясь в просторный голубой купол. Речь Виктора не терзала логику, не затрагивала аналитических способностей, — и мысли и чувства она передавала напрямик, без малейших искажений. Он ругал, но за этим не стояло желание оскорбить, он упоминал о будущем, и мы видели что-то помимо экономики с ее бухгалтерией, прожиточным минимумом и бесчисленными фондами. Он бил наотмашь своих слушателей, клеймил и бичевал, но странное дело! — за этим угадывалось сочувствие! Так или иначе суть доходила до всех. Это читалось по лицам сидящих, по их взглядам, по напряженной сосредоточенности фигур. А Виктор продолжал говорить. Об упущенном времени, о времени уходящем, о времени забывающем. Им приходилось его слушать, как приходилось слушать миллионам сидящих у телевизоров и радиоточек. То самое время, о котором повествовал Виктор, текло в обход замороженного Дворца Съездов. Лишь один человек продолжал жить — и этот единственный стоял на трибуне.