Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс (е книги .TXT) 📗
— Не будем вдаваться в анальности, — не выдал он военную тайну Андрону, взялся за стакан сорокаградусной и с жадностью выпил залпом. — Скажу только, что обосрались, жидко и обильно. Та непобедимая, что от Москвы и до Британских морей, сидит в говне по самое некуда. Плюнут на темечко, и уши отвалятся. Да ладно, давай, Андрюха, наливай.
Выпил по второй подполковник Семенов, со вкусом закурил, глянув на Андрона, суетящегося со жратвой, выругался матерно, покачал головой.
— Да ты не очень, не очень-то старайся. Все одно, после гепатита нельзя. Не в коня корм. А вот водочки в самый раз, наливай!
Махнул по третьей экс-майор Семенов, крякнул и замолк. Не стал рассказывать ни о моджахедах, воюющих отчаянно, с бесстрашием фанатиков, ни об узбеках-дезертирах, сдающихся взводами в плен, ни о блядях-чекистках, лихо промышляющих в женских модулях того самого ограниченного контингента. Не стал он рассказывать ни про колонну, сгоревшую до скатов в ущелье под Баграмом, ни про автоматы Калашникова, толкаемые за доллары с наших складов моджахедам, ни про пехотного майора, которому душманы вырезали сфинктер, привязали леску к прямой кишке и вывернули наизнанку со всеми потрохами. Лучше, сжав до хруста зубы, промолчать, чтобы не переживать все это снова. Один хрен, тот кто не был там, не поймет. А лучше вообще не думать ни о чем, смотреть на этот блядский мир сквозь водочную пелену…
— Вот что, Андрюха, — сказал Семенов наконец, выпив в одиночку, закашлялся и вытер подбородок рукавом, — я ведь тут с тобой не просто так, поплакаться в жилетку. Приволок кое-что, а как сбыть, не знаю. Если сможешь, подсоби.
— Что-нибудь автоматическое? — Андрон понимающе кивнул, деловито хмыкнул и пошевелил указательным пальцем, будто нажимая на спуск. — Калибра семь шестдесят две? Хорошая штука, думаю, ценители найдутся.
Сразу ему вспомнился Сява Лебедев — что там вальтеры, парабеллумы и допотопные шмайсеры. АКМ, пробивающий стенку рельса за сто метров, — вот это вещь.
— Да нет, — Семенов тяжело вздохнул, зачем-то оглянулся, и хотя были они в комнате вдвоем, непроизвольно перешел на шепот. — Слышал песенку — мой чемоданчик, набитый планом? Вот его-то я и припер. Набит под завязку. И вот еще, — он снова оглянулся, сунул руку в карман и вытащил брезентовый увесистый мешочек. Торопясь, суетливо распустил гороловину, и на стол аккурат между миской с огурцами и тарелкой с колбасой с дробным стуком посыпалось золото — кольца, серьги, браслеты, какие-то странные, высотой в полпальца фигурки. Одна, задев бутылку с пивом, срикошетила, и Андрон вздрогнул словно от удара током — на колени ему упала миниатюрная копия собакообразного флюгера. Этакий длиннохвосто-зевлоротый щенок рыжевато-золотистого окраса. Похожий на волчару Фенрира, и на собаку Баскервилей, и на барбоса из преисподней, поставившего на уши церквуху где-то в Англии. Не веря своим глазам, Андрон дрожащими пальцами взял фигурку и бережно с негромким стуком поставил на стол.
— А это откуда?
И даже вздрогнул от неуклюжести вопроса — где, где, в магазине купил.
— В карты выиграл, — Семенов с равнодушием зевнул, пожав плечами, не сразу, с третьей спички, прикурил. — У спецназовца одного, капитана. Он их во дворце Амина взял, в сейфе, после штурма. Ну что, поможешь с чемоданом-то? И с этой, — он брезгливо, словно кучу дерьма, отодвинул золото в сторонку, громко, не сдержавшись, икнул и с видимым удовольствием потянул к себе водку, — хурдой-бурдой?
— Чем могу, — пообещал Андрон, выпив в унисон с Семеновым, закусил и, дожевывая на ходу буженину, пошел в коридор к телефону.
Однако прежде чем звонить Сяве Лебедеву, не удержался, накрутил номер Тима.
Хорст (1980)
Разбудила Валерию женщина в белом — сначала подала утку, затем жареные с бататом обезьяньи мозги, фаршированную жарараку и тушеное с овощами мясо молодой анаконды. Все духовитое, источающее невторимые по насыщенности запахи. Воронцова ела с аппетитом, пила сдобренный мате и нипо чай и чувствовала, как возвращаются силы, крепкий организм и заботливый уход — фатальнейшее сочетание для болезни.
В комнате чуть слышно жужжал кондиционер, мерно помахивали маятником часы, из-за зашторенного решетчатого окна слышалась стрельба, топот сапог и громкие фельдфебельские крики:
— Эй, Вайс, что ты повис, как мешок с дерьмом? Давай, давай, подымай свою сраную задницу! Делай айн, цвай, драй! Ни хрена… Вечером, засранец, пойдешь на говно.
«Все будет хорошо, все наладится, — внутренне улыбаясь, Валерия доела жарараку, коркой хлеба подобрала жирный соус и ловко придавила залетного, забравшегося за полог москита. — Правда, маленький?» Вулкан энергии снова пробудился в ней — что грустить, что печалиться, надо действовать. Главное — Хорст жив, а неизлечимых болезней не бывает.
Так она пролежала до полудня, пообедала тушеной капибарой, жареным пекари и заливной пираруко, со вкусом занялась бананами, апельсинами и кокосами, когда на сладкое к ней пожаловал старый добрый Курт. Вернее, на горькое… На нем был генеральский мундир и не было лица — только что ему доставили шифротелеграмму из Шангриллы. Похоже, у высшего начальства действительно крыша протекла. Группенфюреру Мольтке было приказано обергруппенфюрера фон Хагенкройца умертвить, поместить в холодильник и первой же субмариной переправить в Шангриллу. В дальнейшем его тело планировалось мумифицироватть и поместить в Пантеон Боевой Славы — для воспитания и поднятия боевого духа германской молодежи… Это Хорста-то забить как быка, заморозить как барана и превратить в геройское чучело в паноктикуме? Лучшего ученика? Любимого маленького Хорстена? Да ни в жисть! Пусть Гитлер с Борманом сами позируют для молодежи!
— Ты, дочка, как относишься к авиации? — начал Курт издалека. — Положительно? Или только поездом?
— Да нет, могу еще и на катере, — в тон ему отозвалась Валерия, и в голосе ее послышалась тревога. — А в чем собственно вопрос, дядя?
Сразу же ей стало не до бананов, апельсинов и кокосов, в желудке тяжело заворочились пекари, капибара и пираруку.
— А вопрос в том, дочка, что летели бы вы с Хорстом нах хаузе. От греха. — Старый Курт заткнулся, и на скулах его выкатились желваки. — Где приземлиться-то найдешь?
Все внутри него клокотало от ярости и стыда — так-то он принимает любимого ученика после стольких лет разлуки.
— Было бы желание. У нас в Гималаях места хватит, — Валерия уселась на кровати, взгляд ее скользнул по комнате в поисках одежды. — Случилось что?
— Ну вот и отлично, — Курт, проигнорировав ее вопрос, вздохнул, расстегнул на горле коричневую рубашку. — Я дам вам провожатого и борт. Полетите завтра.
Тут же он поднялся, подошел к двери и настежь распахнул ее.
— Эй, дежурный! Штурмбанфюрера Мильха сюда, живо!
Боль, скорбь, ненависть, злоба — чего только не было в его лающем голосе…
— Разрешите?
В дверь скоро постучали, и вошел тощий, странного вида фашист. Его сапоги из-за пришитой изнутри резинки были собраны гармошкой и едва ли доходили до половины икр, за ухом торчала недокуренная сигарета, а фуражка формой и размерами походила на «плевок» — уркаганскую, с крохотным козырьком кепку-восьмиклинку. Это был второй заместитель Курта штурмбанфюрер Мильх, присланный в Бразилию недавно, после расформирования секретного учебно-тренировочного лагеря под Оймяконом. Он был тощ, подвижен, низкоросл и похож на крысу, и манерами, и лицом. Впрочем, что касаемо лица, тот сейчас оно больше походило на жопу — переливающуюся всеми цветами радуги, в плотном обрамлении бинтов.
Впрочем что касаемо его лица, то сейчас оно больше походило на жопу — в плотном обрамлении бинтов, переливающуюся всеми цветами радуги. А вот на руках странного фашиста преобладал радикально синий колер — пальцы его были сплошь в замысловатой вязи блатных татуировок. Дело в том, что в СС штурмбанфюрер Мильх попал по спецнабору, когда возникла резкая необходимость в потрошении еврейских сейфов. Такому не страшно отдать в татуированные руки хрупкую судьбу Хорста. Не стукач какой-нибудь — вор. Умеет, как-никак, держать язык за зубами.
