Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич (читать книги полные .txt) 📗
По окончании войны, расторгнув контракт с легионом, дед осел в маленьком провинциальном городке у подножия австрийских Альп.
— Еще генералиссимус Суворов сказывал, что с Альп вся Россия как на ладони, — объяснил он внуку, приехавшему к нему однажды на каникулы.
На новом месте не признающий праздности дед сразу завел свое дело — штучное изготовление амуниции для верховой выездки. Заказать седло и остальные элементы сбруи у «рашен казак Мятлефф» считалось престижным у самых богатых людей Европы, снова почувствовавших вкус к роскоши. Сколотив капитал на их заказах, Егор Мятлев первым делом купил в Америке ферму с большим земельным наделом своему сыну Ивану, батрачившему вместе с женой, такой же оренбургской казачкой, на сезонных работах в Оклахоме.
Практичный Иван на купленной земле сразу занялся выращиванием кукурузы для крахмало-паточного производства и ячменя для соседнего пивного завода. Дела у него, благодаря природной смекалке и трудолюбию, пошли настолько успешно, что вскоре он смог прикупить еще землю под плантации хмеля, построить дом и даже послать своего сына учиться в элитном военном колледже...
Командование по предъявленной телеграмме от отца предоставило лейтенанту Метлоу недельный отпуск. Уже на следующий день он стоял с дедом и отцом на ухоженном фермерском кладбище у могилы своей бабушки Христины, умершей десять лет назад. Потом они объезжали на «Форде» их семейные владения, на которых трудились с десятка два латиноамериканцев. Старику понравились и ухоженные поля сына, и двухэтажный фермерский дом с добротными хозяйственными постройками, но внук чувствовал, что мысли деда витают где-то далеко от их семейного гнезда.
— Похоже, дед не верит в успех операции, — шепнул он отцу.
— Не в том проблема, — ответил тот. — Он хотел перед операцией проститься с оренбургской степью, но большевики отказали ему в визе.
— Старческая сентиментальность! — снисходительно усмехнулся лейтенант. — Чем наша Оклахома хуже его степи? Всю жизнь был лихим воякой — и такая блажь...
— Доживи до его лет, переживи то, что он пережил, тогда суди его блажь! — рассердился на его слова отец.
Особой гордостью их семьи была конюшня с полдюжиной чистопородных арабских скакунов: две гнедые кобылы и четыре вороных жеребца. Чтобы отвлечь старика от невеселых мыслей, отец вывел их на лужайку перед домом. Тот при виде красавцев-коней и в самом деле оживился, даже глаза заблестели.
— Справные арапчата! — похвалил он. — Но жирок с них согнать не лишнее. Конь, как и человек, всегда должен быть в кондиции. А покажите-ка мне их до-спех? — потребовал он, заметив опытным взглядом у двух коней потертости на хребтинах.
В конюшне дед тщательно осмотрел всю конскую упряжь и, обнаружив на войлоке подседельников вздутости, сел по-азиатски на солому и сразу принялся разминать их сапожным рашпилем.
Внук решил, что сейчас самое время поделиться со стариком своими мыслями о русских и их истории. Бывший хорунжий Оренбургского казачьего войска от его слов буквально пришел в ярость.
— Непредсказуемые русские, говоришь, внук? — гневно сверкнул он глазами. — А себя, надо понимать, ты считаешь предсказуемым полноценным американцем, так?
— В обратном меня никто не убедит.
— Вот, вот! — вскидывался дед. — И Гитлера никто не убедил... Силу, которую он собрал со всех стран Европы и обрушил на русских, ни один народ не выдержал бы, ни один, запомни! А они, «неполноценные», выдержали и, в конце концов, к чертям собачьим разнесли их Третий рейх.
— Третий рейх к чертям собачьим разнесли Эйзенхауэр и маршал Монтгомери! — поправил его внук.
— Ты из Вест-Пойнта вынес такой бред? — еще больше взъярился старик. — Уж родному деду можешь поверить — бесстыдное вранье!.. Немчура под Арденнами твоих Монтгомери с Эйзенхауэром зажала в стальные тиски и, как пить, перетопила бы союзничков в Атлантике, как котят, кабы русские, в ответ на их слезную мольбу, не перешли в Восточной Пруссии в наступление по всему фронту. Не слышал о том в своем пойнте, внук?.. А я не только слышал, аж до сих пор на своей шее чувствую ту стальную немецкую удавку.
— В академическом курсе, кажется, было про то что-то вскользь, — смутился молодой лейтенант.
— Вот, вот!.. Вскользь да умолчать — и есть самое бесстыдное вранье. И Пентагон твой хорош, знает, а врет, не краснея!..
— Зачем ему врать? — обиделся внук.
— Для поддержания боевого духа янки, зачем же еще! — ухмыльнулся дед. — Глянь-ка, неполноценные русские спутник в космос вывели и гжатского парня первыми вокруг земли два раза обернули. А стоило с десятка два их ракет на Карибах объявиться, как вы в Штатах с перепугу в штаны наложили.
— Браво, батя!.. У большевиков ты бы сорвал аплодисменты! — сказал появившийся в конюшне отец лейтенанта. — Будто не они тебя из России выперли?
— Они, — повернулся к нему дед. — Однако, Иван, с годами многое по-другому видится...
— Неужто простил Совдепию? — удивился тот.
— Простил-не простил... Разве это что-то меняет?
— Для него меняет, — кивнул отец на лейтенанта. — И мне интересно узнать, что ты нового в большевиках узрел?
— Ты вот, Ванька, все — большевики и Совдепия... Да, положа руку на сердце, хрен бы Ленину с картавой гоп-компанией далась в семнадцатом году Россия!.. Пока мы, серошинельные, на германских и турецких фронтах в окопах вшей кормили, в столицах-то разворовывали ее «временные» Керенского, обдирали страдалицу как липку, а православный народ, чтобы их воровства не углядел, забалтывали на революционных шабашах. Власть-то при них, «временных», как пьяная шлюха, в грязи валялась. Большевики лишь раньше других догадались поднять ее из грязи.
— Чтобы потом в еще большей грязи вывалять, — зло усмехнулся сын.
— Эх, Ванька, Ванька! — осуждающе качнул головой старик. — Знаю, ты мне будешь о потерях в войнах, о миллионах каторжан в сталинских концлагерях... Оправдать — упаси Господи, во веки веков!.. Жутко!.. Но подумай, сын, что это за народ «неполноценный» такой — русские? Приняв немыслимую смертную Голгофу, которой еще ни один народ не принимал, исхитриться снова возродить из пепла свою державу, перед мощью которой даже вашей наглой Америке приходится теперь гнуться. Длинную жизнь я прожил, Ванька, а не понимаю, как это возможно стало. Не понимаю, хоть убей! Видать, сам Господь за большевиков был, а?.. — смахнув мокреть с вислых казачьих усов, смущенно посмотрел он на сына. — Может и прозрел бы твой горемычный отец, ежели ему хоть раз довелось бы сердешно погуторить с русскими из-за железного занавеса. Не учли большевики, что я пять лет с нацистами бился насмерть. За Францию я, что ли?.. За нее, Расею-матушку. А она мне от ворот поворот... Не тешу себя, что поймете вы мою стариковскую боль.
— Почему же не поймем, батя? — обиделся отец.
— Американцы вы... Пуповиной с моей оренбургской степью никак не связанные.
— Не раскисай, дед! — обнял старика за плечи внук.
Тот сердито отстранился:
— Ты, Егор, мою фамилию и имя мое носишь?..
— Как же иначе? — смутился тот.
— Вот и попытайся за меня додумать и понять то, чего сам я понять не смог. Считай — наказ тебе.
— Обещаю, если случай представится, — отвел глаза в сторону внук.
Сказать деду, что у него теперь фамилия и имя на английский лад произносятся, он не посмел.
Но тогда он даже не предполагал, как скоро ему представится такой случай — сразу по возвращению на базу Гуантанамо.
Какой-то незадачливый русский морской пехотинец, из охраны ракетных установок, в ночной тропический ливень заплутал в кубинских джунглях и напоролся на колючую проволоку, окружающую американскую базу. Командование приказало Метлоу допросить его по полной программе.
— Осторожнее с ним. Русский — просто крези, лейтенант, — предупредил Метлоу командир патруля, захватившего русского на колючей проволоке. — При задержании он одному моему парню свернул шею, а еще троим ребра переломал.
Перед Метлоу предстал широкоплечий скуластый парень примерно его возраста, с сильными крестьянскими руками, скованными стальными наручниками. На его изодранной черной гимнастерке топорщились погоны с тремя лычками, а под гимнастеркой светилась полосатая тельняшка.
