Игра для героев - Хиггинс Джек (версия книг txt) 📗

Бронетранспортер развернулся боком для ведения огня. Я увидел, как Обермейер с окровавленным лицом перевалился через борт. Ланц полоснул очередью из пулемета. На крепостном валу над внутренним двором засели солдаты, судя по каскам – эсэсовцы, и вели ожесточенный огонь. Двое свалились вниз; бронетранспортер развернулся и врезался в грузовик, стоявший у ступеней на другой стороне.

Наш грузовик скрипнул тормозами и остановился; мы все быстро попрыгали наружу. Я увидел, как Хилльдорф подбежал к боковой двери бронетранспортера и открыл ее. Ланц успел вытащить Шмидта из-за руля. Он перевалил его вниз, на руки Хилльдорфу, и спрыгнул сам. Они подхватили его под руки, побежали, чтобы укрыться под аркой около ступеней, и едва успели. Еще полсекунды – и было бы поздно. Топливный бак бронетранспортера взорвался, как бомба, разбрызгивая горючее. Грузовик, в который он врезался, тоже запылал, и по всему двору поплыла густая завеса черного дыма.

Начался кошмар беспорядочного боя в замкнутом пространстве, когда никто не подает и не слушает команд, гремит непрерывная пальба, каждый бьется в одиночку и выживает самый прыткий и верткий. Я поднял «шмайссер», который кто-то обронил, и кинулся по ступеням на южную сторону крепостного вала. В дыму различил еле видные фигуры солдат и открыл по ним непрерывный огонь. Рядом со мной оказался Грант, сзади него – Хаген.

Я споткнулся о мертвеца и чуть не растянулся. Мой магазин уже опустел, когда из облака дыма вылетел эсэсовец – глаза навыкате, оскаленные зубы, бешено орущий рот. Я швырнул автомат ему в голову. Он увернулся, заорал еще громче, направил автомат на меня в упор, но тут выстрелили Грант с Хагеном – эсэсовец повалился назад в облако дыма.

Повсюду гремела стрельба, грохнул оглушительный взрыв гранаты, слышались дикие крики и вопли. Я преодолел последнюю ступень и оказался на валу форта. В руке я держал маузер.

Из гари, дыма и огня кто-то выскочил навстречу нам. Хаген вскрикнул и упал. Его место занял Шелленберг. Дым рассеялся; ярдах в десяти от нас показались трое. Шелленберг припал на колено и, держа свой «люгер» обеими руками, как его учили, спокойно расстрелял всех троих. Внезапно он вскрикнул, прижал руку к лицу и осел набок.

Только одна фигура теперь держалась на ногах. Я выпустил в него всю обойму маузера, увидел, как он зашатался и упал. Налетевший с моря сильный порыв ветра унес дым в сторону.

Я добрался до самой высокой точки форта. Там стоял Радль, держа автомат.

В горячке он не узнал меня. Проскочивший вперед Грант вскинул руку с маузером, но Радль был начеку и разрядил в Гранта весь магазин своего «шмайссера». Грант удержался на ногах, сделал два шага к Радлю – и упал ничком подле человека, которого смертельно ненавидел.

Я метнулся вперед, но опоздал. Радль поднял свой «люгер». А затем что-то стряслось. Он узнал меня, увидел ходячего мертвеца, и это ошеломило его.

Он заколебался, палец его ослаб на спусковом крючке, на губах застыло шепотом произнесенное мое имя. У меня была наготове финка. Взмах руки, щелчок выпущенного лезвия – и все. Лезвие вошло под подбородок и, проткнув нёбо, вонзилось в мозг. Его рука – рука трупа – судорожно сжалась, грохнул зряшный выстрел в землю, «люгер» выпал из мертвых пальцев. Потребовалась вся моя сила, чтобы выдернуть финку. Мгновение он стоял, покачиваясь и глядя сквозь меня потухшим взглядом, затем осел, перевалился через низкий парапет и полетел с высоты в море, бившееся о черные скалы внизу.

Я немного постоял там, затем отер финку о бушлат, сложил и убрал в карман. Обернувшись, я увидел выходящего из дыма Шелленберга; он прижимал к лицу окровавленный носовой платок.

Говорить ему удавалось с трудом, но то, что он сказал, подвело черту:

– Этого мало, чтобы отомстить за Штейнера.

Мне сказать было нечего; пройдя мимо него, я спустился сквозь дым и разгром и вышел во двор.

Я нашел во дворе вездеход, уселся за руль и поехал обратно в Шарлоттстаун. Я чувствовал себя более усталым, чем когда-либо в жизни. Слишком много событий за короткое время. Слишком много жертв. Слишком много убийств.

На главной улице толпился народ – рабочие «Тодта», немецкие солдаты. Они бесцельно топтались на месте. Для них тоже что-то закончилось, и они были застигнуты врасплох, на перепутье, которое всегда возникает там, где завершается старое и начинается новое.

Медленно проезжая мимо церкви, я увидел, как Эзра вышел из церковного двора. Он помахал мне и подбежал.

– Что там произошло?

Я рассказал, но странное дело – его это, кажется, не заинтересовало.

– Ищу Симону, – сказал он. – Она пропала. До госпиталя она дошла вместе с нами, когда мы несли Манфреда, но ожидания выдержать не смогла.

Я смотрел на него и не мог понять, о чем он говорит.

– Ты хочешь сказать, что Штейнер – жив?

– Состояние неважное, это верно, но это все же не конец, как казалось поначалу, когда Падди положил его на стол. Одна пуля прошла сквозь легкое, другая застряла в ребрах. Жить будет.

– Симона не знает?

Он кивнул.

– Одному Богу известно, где она сейчас, бедное дитя.

Но я знал, почти наверняка знал.

Я увидел ее с вершины утеса и спустился по тропе мимо предупредительного щита. Откровенно говоря, не знаю, как мне удалось дойти, потому что неожиданно ноги сделались ватными, раз или два я споткнулся и чуть не упал.

Я спрыгнул на мягкий песок там, где кончалась тропа, посидел с минуту, затем поднялся и пошел к ней. Она обернулась ко мне навстречу. Глаза ее распухли от слез. Мое сердце дрогнуло от жалости.

Она бросилась в мои объятия, как это бывало прежде, а я гладил ее волосы и говорил:

– С ним все будет в порядке, Симона, это самое главное, что объединяет нас с ним. Оба мы всегда остаемся живы.

Она медленно подняла голову и посмотрела мне в лицо горящими глазами.

– Манфред – жив? Ты говоришь, Манфред – жив?

Она отпрянула от меня и бросилась бежать по берегу, спотыкаясь на рыхлом песке и плача навзрыд. Я смотрел, как она устремилась вверх по тропе.

Никогда не думал, что мне будет так плохо оттого, что она уходит. Полагаю, однако, что в душе я давно смирился с этой мыслью. А там, на берегу, было так приятно: морские волны накатывали одна за другой и лизали белый песок; и ни с того ни с сего я подумал о Мэри Бартон, и мне так захотелось, чтобы она была рядом со мной, что я невольно вздохнул и поежился.

Я упал на песок. Мне было радостно и спокойно, я улыбался. Странное дело: жизнь начинается снова. Все кончилось. Не только события минувшей недели, но и все, из чего складывались последние шесть лет. И что же я заслужил, чем мог похвастаться? Выбитым глазом и немецким Рыцарским крестом? Генри бы это одобрил. Жизнь забавна, как на нее ни посмотри.

Оставалась одна вещь, о которой я забыл. Опустив руку в карман, я вынул финку, щелкнул лезвием, размахнулся и изо всех сил швырнул ее далеко в море. Она упала в серую воду и исчезла навсегда.

Над головой послышался резкий крик буревестника. Он чуть снизился, а затем, взмыв вверх, полетел прочь. Я поднялся, пошел по песку обратно и стал медленно-медленно взбираться по тропе.