Ниязбек - Латынина Юлия Леонидовна (мир книг txt) 📗
Самим нужны. Вот и послали пэпээсников.
Первые пять дней его люди жили в спортзале и питались какой-то дрянью, которую местные кадровики называли едой. В Новосибирске капитан Сташевский давно бы нашел харчи. Вон их сколько, харчей, по дорогам, на четырех колесах и на двух ногах. Волка ноги кормят, а мента – корочки.
Но тут их до дороги не допустили. То ли у руководителей операции руки не дошли до сибиряков, то ли кто-то пристальней пригляделся к этому, так сказать, ОМОНу. Поэтому пять дней их держали в спортзале, а на шестой посадили в автобус и повезли в горы, в какое-то село, на зачистку, но до села не доехали.
На окраине села стояли местные жители и трясли бородами и ружьями. Пропускать автобус в село они не хотели. То ли они любили своих ваххабитов, то ли просто не любили ментов. Новосибирские омоновцы посовещались и предложили жителям компромисс: вы, мол, пропустите нас до следующего села, а мы вас не трогаем. «Не пропустим, – ответили жители, – как мы соседям в глаза будем глядеть?»
Омоновцы снова посовещались и предложили другой компромисс: вы, мол, дадите нам штуку «зеленых», и мы отваливаем. «Не дадим», – ответили жители.
Омоновцы снова посовещались и попросили у местного населения хотя бы поесть, потому что пайка им не выдали, да и денег не дали. Местные жители пожалели русских и принесли им лепешки, хинкал и длинную связку сушеной колбасы.
С колбасой омоновцы и уехали, а начальству доложили, что село проверено и боевиков там нет.
Вечером сибиряков выставили в блокпост на окраине Торби-калы и велели останавливать все проезжающие машины, особенно марки «мерседес», и проверять их на предмет незарегистрированного оружия и взрывчатки.
Машин марки «мерседес» проезжало много. Все проезжающие машины марки «мерседес» имели броню и незарегистрированное оружие. Это оружие прямо тоннами можно было вешать и набивать им железнодорожные контейнеры. Кроме оружия, владельцы машин марки «мерседес» имели сотовые телефоны, по которым они немедленно звонили президенту республики, министру МВД или, на худой конец, генералу из ФСБ, после чего передавали трубку капитану Сташевскому.
Капитан Сташевский весь извертелся у этих «мерседесов», как кошка у аквариума. С каждым новым «мерседесом» он представлял себе, как сейчас слупит за автомат штуку баксов, и каждый раз он вынужден был оставить клиента в покое.
К пяти вечера стало известно о перестрелке в горах. Пришло сообщение, что возле особняка полпреда толчется народ; рация истерически заорала, что боевики, обстрелявшие машину полпреда, могут попытаться укрыться в городе, и тут-то капитан Сташевский увидел удивительное зрелище: по проспекту Шамиля к блокпосту стремительно приближался черный джип.
Капот джипа был пробит пулями. Бок погнут и заляпан грязью и кровью, и когда машина притормозила перед блокпостом, капитан Сташевский увидел в осыпавшемся от выстрелов стекле запрокинутую голову раненого и бородача с автоматом.
– А ну выходи! – заорал сибиряк.
Дверца машины раскрылась, и с водительского сиденья выбрался человек в камуфляже. Больше всего он напоминал колоду, обросшую мелкой черной щетиной.
– Отстань, – сказала колода, – не видишь, человека в больницу везу. Это охранник полпреда.
Первая городская больница находилась в трех кварталах от блокпоста.
– Вы кто такие? Почему автоматы? Всем наружу, автоматы на землю!
– Да я начальник! Я знаешь какой начальник, – сказала колода и вытащила из штанов с необъятной мотней удостоверение, на котором золотыми буквами было выведено: ГРУ.
«Боевики», – с ужасом понял Сташевский и выстрелил раньше, чем понял.
Ниязбек разговаривал с Хизри во дворе полпредства, когда у него в кармане встрепенулся телефон.
– Ниязбек, омоновцы застрелили Магомед-Расула! Блокпост на Шамиля!
Джаватхан услышал о расстреле в семь часов ноль три минуты. Джаватхан в это время был во дворе дома Шахбановых.
Он только что привез тело вместе с матерью покойного, и труп еще лежал, в чехле из черной пленки, в старенькой «Скорой», а Патимат рыдала на плече мужа, и пять ее живых сыновей угрюмо стояли посреди двора.
Джаватхан выслушал сообщение, захлопнул телефон и сказал:
– Я должен ехать.
Что случилось? – спросил один из братьев Шахбановых, самый младший, лет шестнадцати, тощий и гибкий, как стальная проволока.
– На проспекте Шамиля застрелили Магомед-Расула. Похоже, они убивают тех, кто был сегодня в Харон-Юрте.
– Мы поедем с тобой, – сказали братья.
Блокпост на Шамиля находился в десяти кварталах от резиденции полпреда. В толпе никто не расслышал выстрелов, но зато все увидели, как из ворот особняка на огромной скорости вылетел джип Ниязбека и шарахнулся вниз по улице, едва не задавив расскочившихся ментов.
А затем в воротах появился Магомедсалих и крикнул:
– Федералы застрелили брата Ниязбека!
Толпа глухо заворчала, как медведь, в которого ткнули рогатиной.
Капитан Сташевский стоял у искалеченного джипа, и руки его тряслись. И двух минут не прошло со времени расстрела. Перед ним на асфальте лежали два тела, и третий человек, который ехал в своей машине сразу за джипом и в которого не стреляли, потому что он был русский, стоял возле омоновцев и крыл их таким матом, которого в Сибири отродясь не слыхали.
В руках капитан держал два удостоверения. Одно из них принадлежало главному инженеру Главного ремонтного управления г. Торби-кала Магомед-Расулу Магомедову, а другое – сотруднику ФСО Александру Романову, и именно труп Романова и лежал перед Сташевским.
Взвизгнули тормоза, и к блокпосту, огибая новосибирских омоновцев по гиперболе, вынесло черный «ниссан». По иронии судьбы, «ниссан» был искалечен куда больше джипа, левое крыло было вообще снесено начисто, простреленная дверь заляпана кровью. Но на этот раз Сташевскому было все равно.
Из «ниссана» выскочили четверо. Самый главный, высокий, гибкий, со шрамом на шее и жестокими темными глазами, не обращая никакого внимания на омоновцев, присел на корточки перед Магомедовым и тут же мгновенно поднялся.
– Он еще жив! Быстро в больницу!
Магомедова подняли и поволокли в джип. К блокпосту подлетели еще две иномарки, а через секунду – еще одна.
Капитан Сташевский вдруг перепугался. Он полагал, что самое страшное, что его люди откололи сегодня, – это убийство капитана ФСО. Последние две минуты Сташевский не сомневался, что за капитана Романова с него спустят шкуру вместе с ногтями и зубами и дадут по меньшей мере десять лет.
У блокпоста затормозила новая машина, и Сташевский окончательно понял, что десять лет в лагере – это еще не главная неудача в жизни. Ему стало страшно. Ему было так же страшно, как три года назад было страшно щуплому ингушу, который жался в подземном переходе к стенке перед патрулем и которого тогда Сташевский с товарищами избили в хлам и бросили умирать.
Ниязбек повернулся к капитану омоновцев, и, хотя в руках он держал полностью снаряженный «Калашников», Сташевскому уже и в голову не пришло у него спрашивать ни разрешений, ни удостоверений.
– Кто приказал стрелять? – спросил Ниязбек.
– Я… ну это… у нас…
В следующую секунду Хизри из-за спины Ниязбека выстрелил русскому прямо в висок.
Один из ошарашенных омоновцев попытался схватиться за оружие. Загремели новые выстрелы, и все три новосибирских пэпээсника были убиты в течение двух секунд.
Ниязбек повернулся к Хизри.
– У тебя что, крыша съехала? – заорал он.
– А ты что, хочешь, чтобы нас перестреляли сегодня поодиночке? – взорвался Хизри в ответ. – Опомнись, Ниязбек! У нас больше нет выбора! И у нас никогда не будет такого второго шанса!
Ниязбек смотрел на Хизри несколько секунд, а потом опустил автомат.
. – Ты прав, – сказал он.
Было уже восемь вечера, но, несмотря на это, Дом на Холме был полон народу.
