Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич (читать книги полные .txt) 📗
— Зачем же так драматично? Может, все и обойдется.
— Может, и обойдется, но, как говорил у нас, в Афгане, старлей Ваня Бурлаков: «Рожденный быть повешенным не умрет от перепоя», — выруливая на трассу, хрипло засмеялся Савелов.
— Послушайте, товарищ подполковник, — дотронулась Урсула до его руки. — У меня в Днепропетровске есть родственники. Спрячем в их гараже машину и, пока не утихнет сыр-бор, отсидимся в их частном доме. — Савелов покачал головой.
— Это очень опасно для ваших родственников и... и для вас с сыном. Больше я не хочу никого тянуть за собой.
Вскинув на него зеленые глаза, Урсула как-то уверенно и очень твердо произнесла: — Поехали, чего же мы ждем?..
Пронзая фарами завесу из беснующегося снега, они миновали развилку на трассе с указателем направления на Мелитополь и Одессу.
— Стойте!.. Что означают слова «Купавны» «За морем житье не худо?» — вдруг задумалась Урсула.
— То и означают, — усмехнулся Савелов. — За морем люди живут без наших тектонических разломов и с уверенностью смотрят в свой завтрашний день.
— Подождите: в минуту смертельной опасности он два раза говорит нам о житье за морем... За морем, за морем... За морем? — сжав лицо в ладонях, упрямо повторяла Урсула, стремясь проникнуть в скрытый смысл слов «Купавны».
— Майн готт! — в внезапном прозрении воскликнула она. — Ваш друг твердил нам не о житье за морем, а просто о море. О Черном море, понимаете?
— Нет.
— Паром Одесса — Варна...
— Аплодирую, милая фрау! — резко нажал на тормоз Савелов и полицейским разворотом на месте решительно крутанул машину на одесскую трассу. — Признаюсь, мне такое не пришло в голову.
— Это направление на откупе у местного КГБ, — волнуясь, продолжала Урсула. — В крупные московские игры их не посвящают, потому что некоторые из их сотрудников разделяют националистические взгляды украинских самостийников. И на это раз шановни самостийники вряд ли будут задействованы в ваших поисках.
— У вас аналитический ум профессионала-разведчика, — оценил Савелов ее доводы.
— Профессионала-шифровальщика, — поправила она. — Кроме того, по роду службы я иногда знакомилась с закрытыми материалами по националистическому подполью юга Украины. И... думаю, пришла пора сменить номера у машины.
Савелов непонимающе посмотрел на нее.
— В багажнике, под двойным дном чемодана, есть другие номера, и, соответственно, другие документы на машину, зарегистрированные в Мюнхене, — пояснила Урсула. — По инструкции мы должны воспользоваться ими после пересечения границы, а если на этой стороне, то только в случае критической ситуации.
— Сценарием перехода границы другие номера не были предусмотрены, — насторожился Савелов.
— Не беспокойтесь, товарищ подполковник, те, кто хотел взорвать нас, ничего о них не знают. Кроме того, номера и документы покрыты особым составом, исключающим их обнаружение при пограничном просвечивании.
И опять Савелов вынужден был признать, что генерал Толмачев с особой тщательностью отработал сценарий его ухода за границу, даже предусмотрел несколько его вариантов, взаимозаменяемых по ходу развития ситуации. Ему также стало ясно, что одним из вариантов была предусмотрена даже гибель группы «Купавны». Что ж, у братьев Толмачевых есть личный резон в моем благополучном уходе за рубеж, — с нарастающей злостью подумал он и покосился на Урсулу. В их планах, без сомнения, особая роль отводится этой красивой рыжеватой особе. Без сомнения, что она прошла хорошую выучку в тайных боевых группах генерала, хотя изо всех сил старается выдать себя за провинциальную ура-патриотку. Скорее всего, она даже не немка Марика, а какая-нибудь русская Ксения или Светлана, которую много лет готовили к внедрению в Германию. Впрочем, подполковник Савелов, то уже не твоего ума дело, — выруливая на обочину, прервал он свои размышления. — Тебе бы только унести из родной страны свою обмороженную шкуру.
На смену номеров у машины и приведение в надлежащий вид раскуроченного чемодана ушло минут двадцать. За это время по трассе проскочили мимо несколько машин, но ни одна из них не показалась Савелову подозрительной. Урсула, будто угадав его мысли, засмеялась:
— Держу пари, что охотники упустили дичь!..
— Они скоро поймут это, — садясь за руль, охладил ее Савелов. — А когда поймут, то обложат весь лес, не считаясь с амбициями шановных самостийников.
Километров через пятьдесят, когда снег несколько ослабел, стремясь наверстать упущенное время, Савелов погнал машину на предельной скорости. Урсула, чтобы он не отвлекался от скользкой дороги, через зеркало заднего обзора постоянно проверяла наличие преследователей за спиной. Но преследователей не было, и это внушало им надежду.
Проснувшийся Зигфрид пролепетал по-русски:
— Мамуля, я хочу кушать.
— Покорми малыша. В холодильной камере продукты, — посоветовал Савелов. — Там все немецкое: салями, шнапс, консервированные сосиски. Но, может, предусмотрели и что-нибудь детское.
Нашелся баварский йогурт. Прежде чем дать его Зигфриду, Урсула, к удивлению Савелова, высыпала в него белый порошок.
— Что это?
— Легкое снотворное, чтобы малыш не наговорил пограничникам лишнего.
— Это напрасно... В пригороде Одессы мы расстанемся. До Крыма доберетесь морем.
— А если пограничников при пересечении вами границы заинтересует, куда путешествующий герр фон Зильбербард дел жену и ребенка? Вы подумали?..
— Я не буду пока торопиться с ними на встречу. Пока залягу в Одессе на дно, а там видно будет.
— Надеетесь на помощь московского Центра? — усмехнулась Урсула. — Едва выйдете на связь с ним, как вас вычислят, со всеми вытекающими из этого... Если уходить за флажки, то надо сразу, пока охотники не опомнились. Другого шанса у вас не будет, Вадим, простите, герр Эдвард фон Зильбербард. Я ценю, что вы не хотите подвергать смертельной опасности нас с Зигфридом, но...
— Никаких но...
— Но, как говорит моя мама Магда: человек, однажды взваливший на себя крест, обязан нести его до конца. Отказавшийся от своего креста — конченый человек. Может, это глупо, но я не хочу быть конченой женщиной, вам все ясно, герр Эдвард?
— Ничего не ясно.
— Я хочу быть рядом с вами.
Были в ее словах логика и какая-то, неведомая Савелову, женская сила, которая заставила его поверить в ее искренность и, отбросив ненавистную ему его интеллигентность, мгновенно переосмыслить ситуацию.
— У вас, милая фрау Урсула, поистине «характер твердый — нордический», — пошутил он. — Но о непорочности ваших связей я лучше умолчу...
— Не возражаю, — засмеялась она. — У меня тоже нет доказательств непорочности герра фон Зильбербарда.
В полусотне километров до Одессы им наконец удалось вырваться из зоны снежных зарядов. Яркое солнце на выбеленном безоблачном небе висело прямо над дорогой и ослепляло глаза. Урсула оглянулась на иссиня-черное небо, оставшееся за спиной, и зябко поежилась:
— Туча позади черная, как ночь, а там, впереди, все белое, белое, как саван. Такова реальность нашей жизни...
— Полагаете, что у жизни только два измерения — черное и белое?
— К сожалению, мне часто приходится делать выбор лишь между этими двумя красками, герр Зильбербард.
— И каждый раз он оказывается выбором между гильотиной и Бастилией, не так ли, милая фрау?
— К сожалению...
— Тоскливо, но, похоже, мы — родственные души, — улыбнулся Савелов, но улыбка его была невеселой.
— Проблема в том, что даже самим себе мы не всегда можем объяснить свой выбор, — задумчиво произнесла Урсула и отвернулась к окну.
Больше она не проронила ни слова до самой Одессы.
У поста ГАИ перед въездом в город милиционер поднял было жезл перед иномаркой, но, увидев немецкие регистрационные номера, дал отмашку.
— Уф-ф, пронесло! — выдохнул Савелов.
— Возьмите себя в руки, Вадим, — положила ладонь на его руку Урсула. — Бог не оставит нас...
У причала Ильичевского порта покачивались на швартовах два белоснежных пассажирских теплохода, и тяжелой черной глыбой возвышалась корма готового к отплытию парома Одесса — Варна. Перед КПП стояли в очереди на таможенно-пограничный контроль с десятка два автомобилей. Перед дверью таможни возбужденно тусовалась большая толпа челноков с необъятными баулами, сумками и чемоданами. В стороне от челноков гуртовались, будто окруженные невидимой запретной зоной, люди с отрешенными лицами и печальными глазами — молдавские местечковые евреи, навсегда покидающие страну.
