Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс (е книги .TXT) 📗

Андрон. Зона. Безвременье

И понесла Андрона нелегкая на дальняк (то есть удаленная колония) к черту на рога в Сибирь, благо, страна у нас большая. Все было — и передвижение из автозака до «столыпина» ползком по грязи, для профилактики побега, и пайковые двадцать граммов сахара, четыре кильки и буханка хлеба, и злобные, набитые в вагон как сельди в бочку зэки. Вот уж пригодилась-то подаренная абреком полиэтиленовая емкость. Тем не менее настроение у Андрона было какое-то хреноположительно-наплевательское. Зоны он совершенно не боялся, процедура предстоящей лагерной «прописки» с «подковырками и последствиями» его совершенно не волновала. Он знал, что на предложение: «Что хочешь — вилку в глаз или кол в жопу?» нужно выбирать вилку (в тюрьме и лагере вилок нет), на вопрос: «Кем хочешь быть, рогом (то есть активистом из числа осужденных, занимающих высокую общественную должность — председатель совета отряда, председатель или секретарь совета колонии) или вором?» нужно отвечать уклончиво — пожвем увидим. Задница не дается, мать не продается (имеется в виду подковырка: мать продашь или в задницу дашь). На комаду «Сядь» нельзя садиться на постель или на пол — нужно на корточки. И так далее и тому подобное. Много еще чего знал Андрон, благо брат его несостоявшейся невесты был не какой-нибудь там брус шпановый — зэка в натуре. А знание это сила, раз предупрежден, значит вооружен. Так что ехал себе Андрон по бескрайним просторам родины, присыпал хлеб сахарком, смачивал водой и, наплевав на сук конвойных, ссал, когда припрет, в полиэтиленовый пакет. А впереди него по зэковскому телеграфу неслась хорошая молва — Кондитер едет, пацан ништяк, мента обидел, свой в доску.

И вот приехали, прибыл этап. В промышленный центр районного значения, каких сотни за полярным кругом в Сибири. Со стандартным набором для построения светлого будущего — высоченная труба ТЭЦ, лесобиржа с горами накатанных штабелями бревен, нитки узкоколейки, покосившиеся обшарпанные деревянные домики. Ну а какая же социалистическая стройка без зоны? Вот она, родимая, окружена с трех сторон лесом, обнесена туго натянутой шатровой колючей проволокой, обставлена вышками с прожекторами и вертухаями. У ворот приземистое строение, это КПП и вахта. У вахты на территории зоны домик свиданий, похожий на сарай. Бараки снаружи побелены известкой и чем-то напоминают клавиши аккордеона. Их тут целый городок. Они расположены ровными рядами, словно зубья расчески. А где-то в километре от жилой зоны, то бишь лагеря, расположена промзона, то есть рабочая. Это огромный производственный комплекс — шахта с терриконником, высокой пирамидой отработанной горящей породы, которая охвачена языками сине-зеленого и оранжевого пламени. Административные, производственные здания, склады и мастерские. К промзоне подходит железнодорожная ветка, сюда, к бункерам, встают под погрузку составы из вагонов и платформ. И все это необъятное хозяйтсво тоже обтянуто колючей проволокой, над которой высятся будки часовых. Тут же рядышком расположен другой лагерь, но поменьше зэковского — расположение части внутренних войск. Такие же бараки, правда, украшенные красочными призывами типа: «Приказ начальника — закон для подчиненного», «Политику ленинской партиии одобряем», «Наше главное оружие — бдительность». По соседству с военными городком расположен питомник, сотни собачьих глоток надрывно, в бешеной злобе рвут тишину. Одобряют ленинскую политику партии.

Зона, куда попал Андрон, была воровская, правильная. Уже на карантине к нему подвалил какой-то гражданин с фиксой и клешнястыми, густо наколотыми пальцами принялся шарить в его одежде, словно товарищ Сталин на параде 1938-го года, проверяя новую солдатскую форму, у Ивана Водяного.

— Что это ты меня мацаешь, словно пидера? — веско поинтересовался Андрон и продемонстрировал зубы — не понять, то ли ухмыльнулся, то ли оскалился. — Дрова ищешь? Так в Греции все есть. — Шевельнул широким плечом, скинул куртку и, показав рельефные мышцы груди, снял одну за другой три байковые рубахи. — Замену давай.

— А, дровишки пакистанские? От них отличный жар, кипяточек славный, — сразу обрадовался клешнястый и, вытащив синтетическую майку, с чувством облагодетельствовал Андрона. — Возьми пока симпатическую, с нашим уважением. А мы-то тебя за фраера держали… Эй, Мелкий Шанкр, на пику давай, Рыгун, шлюмку (миску).

Маленький вертлявый зэк стал на вассер у пики, у смотрового окошка в двери камеры, другой, плотный и рябой, налил в миску воду и с почтением подал клешнястому. А тот, сев на корточки у параши, поджег скрученную жгутом Андронову рубаху и, стряхивая пепел в шлюмку, начал кипятить воду в банке из-под сгущенки. В считанные минуты она закипела, и тогда Рыгун, священнодействуя, начал сыпать в нее чай. Когда черное варево поднялось, его слили в эмалированную кружку и наслаждением пустили по кругу. По глотку в первый, по два во второй, по три в третий — пока не кончится. Андрону же естественно не дали — кто знает, может он скрытый педераст. Впрочем он особо и не переживал — напился чифиря в обществе родного брата своей невесты и кунаков его достаточно. Да и наслушался про чай столько всякой всячины — книгу написать можно. По поверью он содержит сотни витаминов и минеральных солей, он — средство от всех болезней, им промывают глаза и раны, полощут в нем болт после связи с педерастами, смачивают бинты и накладывают на опухоли и чирьи. Черная жижа чифиря — неизменный элемент всех зэковских ритуалов. Впрочем можно жевать чай и всухую, это тоже придает силы, проясняет голову и отвлекает от дурных, скверных мыслей. Он объединяет людей, снимает агрессивность, привносит радость и умиротворение в души. При шмонах-обысках его спасают в первую очередь, пакетик с ним не западло засунуть и педерастам в фуфло. А лучшая ферментация чая производится в Иркутске, на местной чаеразвесочной фабрике. Всем известно, что в ее ограду вмурован памятниак чифирю — большой заварной чайник с надписью «Грузинский чай». Рядом с ним всегда лежат цветы. Вобщем, если есть на зоне хоть какая-то радость, то это дымящееся, бодрящее мысли чайное пойло…

А жизнь между тем шла своим чередом, и карантин закончился. Андрон был распределен в отряд и препровожден в жилую секцию — длинный барак-казарму с сушилкой, коптеркой и завхозовским кабинетом-кильдымом. И — о чудо! — сразу же на входе он увидел Юрку Ефименкова. В углу педерастов. Выглядел тот неважно — без передних зубов снулый, с мутным, ничего не выражающим взглядом. Коротко мазнул глазами, судорожно глотнул и, сделав вид, что не знаком, отвернулся. К параше.

«Господи, Юрка», — Андрон еле удержался, чтобы не шагнуть к нему, не схватить дружески за плечо, но сразу же взял себя в руки и тоже отвел глаза — в пидере нормального человека интересует лишь одно — фуфло. С ним не разговаривать надо — чешежопить. Но все-таки чтобы Юрка, черный пояс, и у параши… Нет, неисповедимы пути твои господни.

То, насколько они неисповедимы, Андрон понял чуть позже когда его позвали к пахану. Следом за амбалистым татуированным гражданином он прошел в самый дальний угол барака и натурально обомлел — перед ним сидел друг его буйной юности Володька Матачинский. Только это был уже не прежний Матата, гроза танцплощадок и куровчанской шпаны. Нет, перед Андроном сидел лидер, ушлый и прожженый пахан, истинный вожак блатной стаи — опытный, недоверчивый, с цепким, бурявящим насквозь взглядом. Щеку его пересекал выпуклый рубец, пальцы рук были сплошь в визитных партаках: «Загубленная юность», «Судим за разбой», «Отрицало», [11] «По стопам любимого отца», «Свети вору, а не прокурору». Его окружала ощутимая аура вседозволенности и авторитета, смотреть на него было страшно, хотелось сразу опустить глаза.

— Ты кто и по какой статье? — в упор взглянул Матата на Андрона и даже не подал вида, что они были друзьями. — Бывал ли в командировках раньшще? И если да, то кем?

Разговаривал он негромко и отрывисто, едва заметно щурясь — только открывал рот, как в бараке все замолкало.