Группа особого назначения - Нестеров Михаил Петрович (книги онлайн полностью txt) 📗
Санька вначале не поверил пацану, но тот клятвенно заверил, что рассказал чистую правду. Пообещал Саньке как-нибудь показать этого мужика. «Умрешь со смеху!» – заверял он. Санька поверил.
И вот сейчас жалел, что под рукой у него нет ржавого гремучего ведра. Нет, в камере ведро было, но как его протащишь через пролом? У него же горловина широкая. А неплохо было бы съездить ведром по балде главаря и свести его с ума. Впрочем, если побег удастся, у главного запросто может лопнуть балка в голове, и крыша рухнет.
И Санька представил себе. Вот он тихонько входит в комнату главаря. Темно, только свечка горит в изголовье бандита. Он закрывает за собой дверь, она зловеще исходит скрипом. Главарь неспокойно возится на кровати, причмокивает губами, подтягивая белую простыню, которой укрыт, к самому подбородку. А Санька уже рядом со свечкой, в изголовье, лицо мальчика окрашивается в нехороший цвет. Он протягивает к главарю руку с растопыренными пальцами и так же зловеще шепчет:
«Отдай мой значок!»
Только от этого можно не проснуться.
«Ладно, хер с ним», – подумал Санька.
И стал решать, куда идти дальше. На ощупь продвинулся на десяток метров. Рука, ощупывающая стену, внезапно скользнула в пустоту. Мальчик вмиг покрылся холодным потом, ему показалось, что вслед за рукой и он сгинет в бездну. Однако пустота оказалась всего лишь очередным проемом возле какой-то двери. И вдруг явственно различил коридор. Из-за приоткрытой двери – в шести метрах слева от себя – струился голубоватый свет.
Андрей Авдонин посмотрел на часы: начало второго ночи – и развернул машину на пустынном шоссе. Бросив взгляд в панорамное зеркало, невольно задержался на сувенирном освежителе воздуха. Он висел на зеркале, иногда отвлекая внимание от дороги своим постоянным раскачиванием. Авдонин мог бы и снять его, но это был подарок врача больницы, где он провел довольно длительное время. Врача психоневрологического отделения звали Марат Ягдташев. Андрей обязан ему и своим выздоровлением, и тем, что врач помог ему снова получить водительские права.
Впервые он увидел Марата в больнице, когда отходил от транквилизатора, боязливо моргал, словно опасаясь, что ресницы его вдруг сцепятся, и он не сможет открыть глаза.
– Вы можете рассказать, что вам снилось? – спросил Марат, щупая пульс на тонкой руке пациента и заглядывая ему в глаза.
Андрей задумался. Уголки его губ слегка опустились, но брови оставались нахмуренными.
Марат не торопил его; он ждал ответа и внимательно разглядывал тонкие черты лица больного, его слабые руки и почти прозрачную кожу на шее. Прожилки были на ней не голубоватого, как обычно, цвета, а розового, ресницы густыми, пожалуй, даже чересчур изогнутыми.
– Мне приснился деревянный брус, – неожиданно сообщил пациент мягким голосом. И поднял глаза на доктора. Марат подбодрил его кивком головы. – Похожие брусья есть в гимнастических залах. Но только тот был слегка изогнут. – Он показал руками.
– Очень хорошо, – похвалил его доктор, заметив, однако, беспокойство больного. – Андрей, давайте поговорим о ваших глазах. Я заметил, что во время отдыха вы очень редко, но резко делаете ресницами вот такие движения. – Марат несколько раз мигнул, подражая пациенту, когда тот был под действием транквилизатора. – Почему вы так делаете? Вы боитесь, что не сумеете открыть глаз после сна?
– Не знаю. Может быть, страх и есть, нужно подумать об этом.
Марат неотрывно смотрел на пациента, нервная система которого была полностью расшатана. Он был очень образован, воспитан, но душевная травма сделала из него инвалида. Он боялся всего: внезапно остановившейся рядом машины, безопасной бритвы в собственных руках, излишне горячей пищи; боялся оставаться один и не мог заснуть в одиночестве. Его терзал страх. Он винил во всем себя. Если ему случалось нечаянно порезаться бритвой, он тут же находил этому объяснение в том, что накануне не очень аккуратно положил бритву или вовсе не убрал ее. Бритве было неудобно, и она отомстила ему. Входя в подъезд своего дома, он подолгу счищал грязь с ботинок, потому что из-за него уборщица будет убираться дольше обычного; и за это она натянет у входа в подъезд тонкую проволоку, и он упадет. В его квартире царил идеальный порядок, шторы своим расположением на окнах поражали симметричностью: их нельзя было просто задергивать, иначе в следующий раз может сорваться металлическая перекладина гардины и разбить ему голову. Он боялся снов, которые сжигали его, и призывал остатки воли, которые еще теплились в нем, чтобы хоть в чем-то не винить себя.
В больнице ему было хорошо, намного лучше, чем дома, в котором больше никогда никого не будет.
Одному в палате было страшно. Андрей даже различал скудные цвета страха – от свинцового до грязно-белесого. Иногда он сильно смыкал веки, прячась от тошнотворного цвета, но страх начинал давить на него с новой силой, и он, торопясь, открывал глаза.
В эти мгновения страх как бы отступал от него, может быть, терял силу, и ему становилось тоскливо; оттого, что кто-то сейчас спокоен и весел, уверен и раскован; кто-то может повернуться на бок или даже на живот, подтянуть под себя затекшую ногу, вытянуть руку… Это были короткие мгновения, и тоска снова сменялась безотчетным страхом.
Он отчетливо видел, как с трех сторон рваными лоскутами его накрывает туман: сверху и с боков. Снизу было что-то жесткое, неудобное, не поддающееся определению. Он не знал, что под ним, это что-то было несомненно материальным, но… не органическим. А он мог чувствовать и составлять определения только чему-то живому. Его страх, например, был животным, и он принимал его. А вот что внизу…
Авдонин делал невероятные усилия, чтобы представить себе это, но напрасно. То, что было снизу, не поддавалось определению. Но ему было неудобно, и он явственно представил себе, что так может чувствовать себя крыса, перевернутая на спину. Он вдруг четко ощутил свой толстый зад и крупный длинный хвост. Хвост мешал ему своим основанием, и он уже долгие часы балансировал на нем, неимоверно страдая оттого, что не может повернуться набок.
Хотелось закричать… Но страх был наготове; он только и ждал, чтобы через открытый рот, встречая сопротивление, влезть внутрь. И тогда человек будет весь в его власти… Кричать нельзя, потому что это будет последний крик. А ему этого не хотелось. Потому что через какое-то время – по его представлениям, это чудовищный отрезок времени – он снова обретет способность видеть и понимать неорганическое…
Тут был тупик. Андрей во время видений забывал слова, определяющие предметы. Даже самого слова «предмет» для него в это время не существовало. Он был один, и ему было страшно.
Скорее бы уснуть по-настоящему. Андрей так захотел этого, что стремительно погрузился в знакомый сон.
Он потянул носом воздух и громко чихнул. Помещение было на редкость пыльным. Знакомым. Он посмотрел себе под ноги. Темно-желтый, потрескавшийся от времени брус сантиметров пятнадцати в ширину чуть покачивался и прогибался под весом его тела. Но Андрей вскоре понял, что это он сам, балансируя руками, слегка пригибает колени и раскачивается.
Брус уходил в темноту. Но пропадал он из вида небольшим овалом, делая плавный поворот.
Авдонин сделал осторожный шаг, держа руки в стороны. Ноги мелко задрожали. Он остановился и рискнул присесть на корточки. В таком положении держать равновесие было труднее, чем стоя, но он хотел разглядеть, что там внизу.
А внизу был пыльный пол. Авдонин даже не определил – дощатый ли он или внизу просто земля. Но, что бы там ни было, расстояние было невелико, около метра.
И в это время он почувствовал что-то давно забытое. И он понял что. Даже улыбнулся. Впервые, наверное, он сумел полностью побороть страх, пусть даже во сне, и вот уже уверенно сделал несколько мелких шагов. Еще… После он опустил руки, так как балансировать было незачем.
Страх отступил. Теперь такая высота не представляла для него опасности.
