Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (читаем книги .txt) 📗
Гай Карлович заказал овощи, форель по-монастырски и бутылку белого вина. Чревоугодие не было его слабостью, он всегда тщательно следил за тем, чтобы не перегружать без надобности желудок. Но порой срывался, давал себе волю — и под настроение мог сожрать целого быка.
Пока ждал заказ, думал все о том же, будто заноза сидела в мозгу: "Мишаня, ах, Мишаня Шмульцер, какой же ты осел! Зачем тебе это понадобилось? Разве ты бедствовал, разве нуждался? Разве не открывалось перед тобой прекрасное будущее? Разве папочка ограничивал тебя в чем-нибудь? Чего тебе не хватало? Птичьего молока? Кровки младенцев? Что понудило задрать хвост на благодетеля? Дело не в деньгах, Мишаня, пойми. Дело в обманутом доверии, в нарушении высших нравственных законов. Нельзя кусать руку, которая тебя кормит. Так поступают только безродные псы. Значит, такой ты и есть. Истинно сказано: из хама не сделаешь пана. И черного кобеля не отмоешь добела. Плебей, порождение рабского, совкового племени. В этом вся причина, другой не может быть".
Ганюшкина томило нетерпение скорее увидеть пасынка, заглянуть в бесстыжие очи, произнести неумолимый приговор, и чтобы отвлечься и хотя бы спокойно поужинать, он поманил пальчиком метрдотеля. То подлетел на полусогнутых, склонил седую башку:
— Чего изволите, сударь?
— Про какую там даму намекал? — О-о! — Старый пройдоха закатил глаза, будто в экстазе. — Штучный товар. Держим исключительно для знатоков.
— И в чем изюминка? Сиськи на спине?
Метрдотель оценил юмор, дернулся, заквохтал, но тут же посерьезнел:
— Бывают явления, которые не описать словами. Лучше самим убедиться.
— Даже так? Сколько стоит ваше явление? Сто долларов? Двести?
Метрдотель ничуть не смутился:
— Дорого, сударь, или вообще ничего. Как сладитесь.
— Позови, — кивнул заинтригованный Ганюшкин. Буквально через две минуты за столом оказалось небесное создание — худенькое, стройное, с едва заметными грудками под легкой блузкой, с бледной кожей, но с яркими круглыми, как у совенка, рыжеватыми очами. Ганюшкин от удивления сморгнул.
— Как тебя зовут, дитя?
— Полина, — прошелестел едва слышный голосок. Меня зовут Полина.
— Как попала в этот вертеп? Вроде не похожа на проститутку…
— Я не проститутка.
— Кто же ты?
По желтым глазам пробежала рябь, будто лампочки замкнуло.
— Кто хотите, но не проститутка. Скорее ваша греза. Он хотел сразу отослать девчушку, расценив гостинец метрдотеля какой-то неуместной шуткой, но официант начал накрывать на стол, и Гай Карлович замешкался. Спросил неожиданно для себя:
— Есть хочешь?
— Немного вина, если можно.
— Ви-и-на, — передразнил Ганюшкин. — Оттого худющая такая, что, наверное, не жрешь ничего. Скоро сил не будет клиента обслужить.
— Для этого не надо сил.
Ганюшкин встретился с ней взглядом: в ее круглых очах плясал, все пуще разгораясь, желтый огонь. И его проняло. Внезапно ощутил необыкновенное возбуждение, аж бедра свело.
— Эй, кроха! Да ты не ведьма ли? Как это делаешь?
— Ничего не делаю, просто смотрю на вас.
— Ага, смотришь, а мне невтерпеж. Сколько тебе лет?
— Не знаю.
— Как не знаешь? Все знают, а ты не знаешь?
— У меня нет документов. Никаких документов. Я сама до себе.
У Ганюшкина мелькнула шальная мысль: уж не столкнулся ли он случайно с произведением собственной фирмы? Помнится, в прошлом году Су Линь пытался наладить линию по производству живых кукол наподобие надувных, резиновых. К сожалению, идея лопнула. Возникли какие-то трудности с изменением генетического кода. Но несколько экземпляров, кажется, ушли на Запад. Вот и этот противоестественный желтый блеск глаз… Конечно, все это нетрудно выяснить у того же метрдотеля, но зачем? Так даже интереснее. По крайней мере, отступило навязчивое видение Мишани Шмульцера.
Официант удалился, и Ганюшкин разлил вино по бокалам. К еде не притрагивался. Аппетит пропал.
— Откуда же ты взялась такая — сама по себе и без документов? Из какого инкубатора?
Девушка пригубила вино, на худеньком личике — мечтательная улыбка.
— Об этом я тоже не знаю. Только могу догадываться.
— Ну-ну… поделись догадками.
Как ни старался подавить ее своей волей, девушка не отводила глаз, и они по-прежнему искрились, вгоняя его в смутную истому. Он чувствовал: еще немного, схватит ее в охапку и утащит в номер. Давненько с ним такого не случалось, а может, не случалось никогда. Чертовка, без сомнения, прекрасно понимала его состояние. Наклонилась ближе.
— Хотите верьте, хотите нет, иногда мне кажется, я произошла от лунного света. Ведь родителей своих я тоже не помню.
Ганюшкин осушил бокал, потер пальцами виски.
— Хорошо, давай разберемся. Значит, ты лунная фея, у тебя нет документов, и зарабатываешь ты тем, что спишь с мужчинами. И сколько берешь за сеанс?
— Что вы! — Бледные щеки порозовели. — Ничего не беру. Я боюсь притрагиваться к деньгам. Они жгутся.
"Да, — с горечью подумал Ганюшкин, — если это кукла, то какой-то чересчур усложненный вариант". Пожалуй, забава не для него, хотя зуд в паху не прекращался, вот что странно. Он пододвинул к себе тарелку с соблазнительно распластанной, разобранной от косточек форелиной, хрустальную вазочку с фиолетовым кизиловым соусом, начал сосредоточенно насыщаться, стараясь не глядеть на фею. Покосился на Рафика, который навис над баром, как черный гриф. И тут же перед глазами опять возник Мишаня Шмульцер. Что за чертовщина такая? Наткнулся на желтый блеск, вздрогнул.
— Чего молчишь? Скажи что-нибудь. Выпей вина. Развлекай клиента.
— Вы очень напряжены. У вас неприятности, но это ничего. Все пройдет. Хотите, помогу?
— Как?
— Дайте руку, пожалуйста.
Он дожевал кусок, запил вином. Потом, будто спохватившись, отложил вилку, протянул широкую ухоженную ладонь. Фея осторожно подхватила ее снизу цепкими лапками, склонилась над ней. То ли разглядывала, то ли вынюхивала что-то.
— Повторите за мной — зима, сима, пима, драй.
— Чего? — насупился Ганюшкин.
— Зима, сима, пима, драй… Заколдованные слова. Вы сразу почувствуете облегчение.
— Зима, сима… — тупо пробурчал он, сознавая всю нелепость происходящего.
Внезапно через ее тонкие пальцы в него хлынул невыносимый жар, словно разом засадил стакан спирта. Это было чудесно. В мгновение ока перед внутренним взором промелькнула вся жизнь, окрашенная в солнечные тона, вспыхнули и исчезли щемящие видения былого. Он аж застонал от наслаждения — и вырвал руку.
— Ведьма, — сказал он с уважением. — Высасываешь меня, да?
В ее ответной улыбке едва заметное торжество.
— Расслабьтесь, добрый господин. Ведь лучше умереть, чем жить с такой чернотой.
— С какой чернотой?
— Которая у вас в сердце.
Ганюшкин принял решение единственно верное. Метрдотель прав: эта куколка для знатоков. Но кем бы она ни была, он вывернет ее наизнанку и узнает, что у нее внутри. Но не сейчас, позже. После встречи с Мишаней. Достал портмоне, отслоил пять зеленых сотенных купюр и положил перед ней.
— Уговорила, девочка. Вот тебе пока на конфеты. Никуда не отлучайся. Пришлю за тобой.
Фея побледнела до синевы, к деньгам не притронулась. Он так и оставил ее за столом, будто потухшую свечку.
Мишаня явился через сорок минут. Вошел сияющий, оживленный, с тем счастливым, восхищенным огнем в глазах, который Ганюшкин уже подзабыл. Так первый ученик в классе смотрит на любимого учителя, преданный пес — на хозяина, почесавшего ему брюхо. Сколько раз смягчало Гая Карловича это голубое неистовое сияние! Теперь пробил час расплаты за нелепую при его жизненном опыте доверчивость. Несколько месяцев назад провожал в самостоятельное плавание родного человечка, сейчас принял в отцовские объятия мелкого кидалу, променявшего синицу в руках на журавля в небе. Бедный мальчик, заблудившийся в трех соснах…
— Господи, какая радость, какой сюрприз! — восторженно лепетал Мишаня. — Но как же так. Гай Карлович, не предупредили, не послали весточку… Не встретили как положено…
