Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (читаем книги .txt) 📗
— Разрешите присесть?
— Присаживайтесь, курите… Дело вкратце вот в чем… Пока рассказывал, доктор рассеянно улыбался, с удовольствием затягивался дымом — и было ощущение, что витает в облаках.
— Семен Куприянович, вы меня слышите?
— Да-да, разумеется, извините… Я помню Иванцова, профессора, да, да… Хотя это вовсе не по моей епархии. Иванцов проходит по программе стабилизации интеллекта, там Гаспарян верховодит. К нему надо ехать, на «Сокол». Но он вам ничем не поможет и даже разговаривать не станет.
— Почему?
— Ну что вы… Конченый человек. Один из руководителей проекта. По-своему, гений, конечно… Знаете, о чем я думаю уже несколько дней?
— Откуда же?
— Вы меня не убили… Почему? И еще. В каком странном облике приходит возмездие… Вы совсем молодой человек, хрупкий, уязвимый. А тут — империя, воплощенное царство зла. Неужто замахнулись? Как это можно? Ничего не пойму… После вашего ухода я почувствовал какое-то обновление. Что-то во мне пробудилось, давно похороненное. Я понимаю, мне прощения нет, но я начал молиться. Смешно, да?
У Сидоркина не было времени на выслушивание откровений, и ему не понравился лихорадочный блеск в глазах доктора. Казалось, это душевное опустошение дало внезапную вспышку огня, как бывает при приглушенном торфяном пожаре.
— Сосредоточьтесь, пожалуйста, доктор… Он все время спит. Что это значит?
— Ах, вы все про Иванцова? Да ничего не значит. Мы не знаем, в какой он стадии. Если цикл близок к завершению, то он вообще уже не человек. Донор мозговых клеток. С другой стороны, такой затяжной, могильный сон может быть положительным симптомом. В том смысле, что организм продолжает сопротивляться расщеплению клеток. Гаспарян разбирается лучше меня. Это тончайшие исследования, прорыв в третье тысячелетие. Если бы они так не спешили… Но они спешат. Коммерция. Бизнес. Что тут скажешь? У вас есть с собой оружие?
Сидоркин не удивился стремительному переходу.
— Не беспокойтесь, убить я могу голыми руками, — уверил он. — Но хоть что-то вы сможете посоветовать?
— Да, конечно… — Варягин заторопился, достал бланки, авторучку, начал писать, подложив записную книжку, прорывая бумагу пером. — Выпишу пару коктейлей, надо колоть через каждые три часа. Пусть спит. Теперь чем дольше проспит, тем лучше. Но как вам удалось? Я слышал сегодня утром краем уха… Гай Карлович в бешенстве. О-о, не хотел бы я быть на вашем месте.
Сидоркин забрал бланки, уточнил, в какой аптеке взять лекарство. В любой. На прощание посоветовал:
— Вам самому неплохо что-нибудь принять успокаивающее. Ишь как разобрало…
Доктор уходил с восторженной, детской улыбкой на пропитой физиономии.
Сидоркин поехал домой за заначкой. План был такой: сперва деньги, потом завезти на квартиру лекарства, потом вернуться в контору. Отдать деньги Сережке. Потом… Да чего там, хотя бы эту короткую программу и успеть выполнить.
Нет, не успел. Хорошо хоть был настороже. В родном подъезде задержался у почтового ящика, и пока возился с замочком, сверху, от лифта спустился незнакомый гражданин с неприметным, как дым, лицом, в каком-то длинном, необычного покроя пиджаке. Сидоркин следил за ним краем глаза и заметил, как гражданин замедлил движение, будто что-то хотел спросить, и свернул с прямой линии, которая вела с лестницы к дверям подъезда. При этом сунул руку в боковой карман и что-то потянул оттуда, оказавшись буквально в шаге от Сидоркина. Ждать не имело смысла Сидоркин сцепил руки в замок и, развернувшись, нанес незнакомцу страшный удар снизу в челюсть. Мужчина не успел сгруппироваться, отлетел к батареям, хрястнулся о них спиной, но на ногах устоял. И даже вынул из кармана руку, в которой блеснула заточка, но проделал это как бы в полусне. Майор подошел к нему, отвел руку с ножом — и поддел коленом в промежность, после чего мужчина опустился на колени и начал странно трясти головой, словно бык, отгоняющий слепней. Сидоркин забрал у него нож и обыскал Из-под мышки, из наплечной кобуры выудил милицейскую пушку — ТТ. Посланец «Дизайна» экипировался солидно, но решил почему-то воспользоваться ножом.
— Жить-то, небось, хочешь? — посочувствовал Сидоркин, приставив ему пушку ко лбу, — Ведь молодой еще…
— У-у, — промычал злодей.
— Понятно… Говори, на кого пашешь, мудила?
— У-у, — повторил страдалец, пуча туманные от боли глаза.
— Один пришел или с корешами?
— У-У, — прогудел тот в третий раз — и Сидоркин не выдержал, со словами: "А вот тебе и му-у!" — врезал рукояткой пистолета в висок.
Мужичок, как оползень, улегся под батареей. Может, стоило затащить его наверх и допросить погуще, но время поджимало. Главное он выяснил и так: его не собирались брать в заложники, пытать, консервировать… Все это чушь. Кто-то отдал простой, как, правда, приказ: найти и ликвидировать. Это накладывало на него, Сидоркина, особую ответственность по отношению к самому себе и к тем, кто надеялся на его помощь.
Генерал Могильный, седоволосый, румянощекий мужчина, под пристальным взглядом Гая Карловича стушевался, как мальчишка. Он сидел в удобном мягком кресле в кабинете Ганюшкина, перед ним рюмка коньяку, в пальцах сигарета «Парламент», а почудилось на миг, вытянулся по струнке перед грозными очами секретаря обкома, как бывало когда-то. Когда-то! Были и мы рысаками. Высокий чин в МВД, гроза преступного мира, пробившийся снизу, из оперов, благодаря только личным заслугам, Борис Борисович пятый год возглавлял службу безопасности «Дизайна-плюс», подчинялся непосредственно Ганюшкину, купался в деньгах, как в грязи, но сильно за это время сдал как физически, так, пожалуй, и умственно. И не возраст был тому причиной. Что такое шестьдесят с хвостиком для потомка корневого, крестьянского рода? Отец жил до восьмидесяти, пил водку, как молодой, жил бы и дальше, да по пьяни сбила электричка. Дед по отцовской линии, обыватель Херсонской губернии, когда перевалило ему за девяносто, похоронил свою бабульку и женился на молодой, на учителке Катерине, и та успела родить ему двоих пацанов. По материнской линии дед сгинул в пучине войны, дослужившись до полковника, и в могилу за ним ушла звезда героя. Нет, не ранняя старость, конечно, причина ослабления организма, а тот непроницаемый, фиолетово-сизый туман, который исподволь, но все необратимее окутывает сознание. Тяжелые, беспросветные мысли взращивали мрак души. Многого не мог уразуметь Могильный в новой и прогрессивной жизни, как, к примеру, и того, почему он, заслуженный пес государев, трепещет перед неведомым существом с хищным, подвижным носярой? Неужто лишь потому, что страшится худой, нищей, беспросветной старости? Но как случилось, что существа, подобные Ганюшкину, подмяли под себя, покорили великую страну? Какая сила стоит за ними? Много, слишком много было вопросов, на которые он не находил ответа, но которые давили, гнули к земле, не оставляя надежды распрямиться. И винить некого: в услужение к победителям пошел по доброй воле, никто не гнал.
Никогда еще хозяин не разговаривал с ним так пренебрежительно, свысока, не скрывая истинных чувств, которые обычно прятал под маской фальшивого, иногда даже с заискивающей ноткой приятельства. Читал ему нотацию, как учитель нашкодившему школяру, унижал каждым словом, и старому служаке было стыдно за обоих: и за того, кто глумился, и за себя, позволявшего глум. Розовые щеки генерала словно заиндевели, но лицо выражало почтительное внимание — и больше ничего.
— Ты хоть понимаешь, что происходит? — спросил Ганюшкин, сделав ударение на слове «ты». — Какой-то зарвавшийся мерзавец, пугало чекистское, проникает на мою территорию, умыкает мое добро — и - уходит как ни в чем не бывало. И что дальше? Дальше я прошу своего друга, милейшего генерала, которому плачу… может, мало плачу, Борис?.. Так вот, прошу генерала, чтобы он приструнил наглеца, дал по башке, наказал как следует — и что же? а ничего. Оказывается, подонка невозможно найти. Где невозможно? В Калифорнии? На Аляске? В бразильской сельве? Нет, генерал не способен его обнаружить в родной матушке-Москве, которая вся как под рентгеном. Как понять, Борис Борисыч? Что еще за игрушки?
