Рискнуть и победить (Убить демократа) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
— Думаешь, много скажет?
— Много или не много, но что-то скажет. А остальное сами поймем. А что еще мы можем сделать? Это наши ребята. Мы не имеем права стоять в стороне.
— Имеем, — возразил Нифонтов. — Более того, обязаны. Не мне тебе об этом говорить, но в нашей работе свои законы.
— Сделаем по-другому, — согласился Голубков. — У меня накопилось несколько отгулов. Я хочу их использовать.
— Полетишь в К.? — спросил Нифонтов.
— Может быть. Но я тебе об этом не докладывал. Имею я право на личную жизнь?
— Вылетай ближайшим рейсом. И держи меня в курсе, — подвел итог Нифонтов и пошел наконец в заднюю комнату переодеваться.
Полковник Голубков был человеком обстоятельным и все делал обстоятельно.
Прилетев в город К. и остановившись в скромном пансионате возле железнодорожного вокзала, он два дня провел в якобы праздных прогулках по городу. На самом же деле он издалека, очень осторожно, присматривал за Пастуховым. Благо предвыборные митинги шли один за другим и специально выискивать Пастухова не пришлось. Голубков отметил мимолетные и внешне вполне безобидные контакты Сергея с Хохловым и Мухиным, служившими в охране губернатора; гораздо трудней ему удалось зафиксировать почти мимолетные встречи Пастуха с Артистом, который был сам на себя не похож, а напоминал почти бомжа с вокзала. Не явного, к каким цепляется милиция, а поизношенного и потертого молодого человека — небольшого бизнесмена, которому не повезло или который не нашел еще своего дела. Знакомства с Хохловым и Мухиным Пастухов не скрывал, свою же связь с Артистом берег пуще глаза — если бы не опыт Голубкова, он бы ее не заметил. Из чего полковник Голубков сделал естественный вывод, что Артист прикрывает Пастуха со стороны.
Но гораздо больше заинтересовали Голубкова ребята из охраны кандидата Антонюка и их старшой — тридцатипятилетний, уверенный в себе человек со шрамом на левой брови и губе. Голубков мог поклясться, что уже видел его. И знал, где видел — в Чечне. И в ситуации совсем не домашней. Наоборот — в чрезвычайной. Это была какая-то операция, которую люди Голубкова прикрывали, а руководил ею этот, со шрамом на брови. И полномочия у него были побольше, чем у начальника контрразведки полковника Голубкова. В таких делах не принято представляться, поэтому Голубков так и не узнал, с кем он имел дело. Да он особо об этом и не задумывался: в Чечне не было времени особо задумываться, только успевай поворачиваться.
И лишь теперь, в городе К., этот малый со шрамом на брови заставил полковника Голубкова включить на полную мощность всю свою феноменальную память, которой он отличался с детства и которая помогла ему сделать не ахти какую блестящую, но все же карьеру. Человек со шрамом был кадром Профессора, не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять это. Равно как и для того, чтобы понять, что именно он является фактическим руководителем того дела, которое здесь затевается. Если в Чечне ему доверяли руководство очень серьезными операциями, то глупо было думать, что сюда его послали в качестве мелкой сошки.
Но внимательнее всего Голубков приглядывался к команде человека со шрамом. Чтобы понять, что это именно его команда, Голубкову и дня не потребовалось. И кое-что в этих ребятах Голубкова серьезно насторожило. Он далеко не сразу понял что. Тем более что вели они себя как нормальные молодые люди, в меру веселые, в меру озабоченные своим делом охраны кандидата в губернаторы Антонюка. Но тридцать лет службы в разведке и контрразведке вырабатывают у человека какое-то особое зрение. Или даже не зрение, а интуитивное ощущение всей ситуации. И это ощущение Голубкову очень не нравилось. Очень.
Что было ясно? Во-первых, что Пастухова используют в чужой комбинации в качестве подставной фигуры. Его употребят в нужный момент в роли, которая с самого начала была для него предназначена. Во-вторых, что руководитель комбинации — этот тридцатипятилетний человек со шрамом. В-третьих, что его команда — это не просто оперативники, а молодые люди с особой подготовкой. Легкая ленца, которая проскальзывала в их движениях, их ненакачанные, но сильные фигуры, мгновенная реакция на случайности, которые происходили на митингах. Они не слишком умело работали в охране, их ошибки и промахи были очевидны. Ну зато они умели кое-что другое. И умели очень даже неплохо. Уже через пару часов наблюдений за ними у Голубкова на этот счет не оставалось ни малейших сомнений.
Что из всего этого следовало? Пастух и его ребята влезли в какое-то дерьмо. В очень серьезное, раз им интересуется сам Профессор. Несомненно, что Пастух в той или иной мере прокачал ситуацию и теперь пытается предпринять контрмеры. Это как понять: Пастух ни с того ни с сего добыл откуда-то информацию о Профессоре и ни с того ни с сего передал ее криминальным авторитетам? Таких случайностей не бывает. Значит, он преследовал какую-то цель? Но какую? Он что, не понимал, что игра с Профессором смертельно опасна?
Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Можно было ломать над ними голову до морковкина заговенья. А можно было попробовать ускорить процесс. Иногда простые ходы — самые эффектные.
Голубков перехватил темно-синий «фольксваген-пассат» Пастухова на подъезде к гостинице «Висла», голоснул и спросил:
— Не подбросишь, приятель? Мне тут не очень далеко.
II
— На автовокзал, — сказал Голубков, садясь в машину. Но Пастухов сделал ему знак: «Ни слова» — и сначала заехал в гостиницу «Висла», сменил свою кожаную, подбитую цигейкой куртку на какое-то китайское или вьетнамское барахло, вроде того пуховика, что был на Голубкове. И, проделав все это, повез Голубкова, куда тот просил.
Он притормозил машину возле привокзального кафе, в котором в этот час было совсем немного народа.
— Вот здесь мы и сможем спокойно поговорить, — заметил Пастухов, осмотревшись в уютном зале.
— А в тачке? — поинтересовался Голубков.
— Может — да, может — нет. Маячок на ней стоит, это точно. А чипов вроде не было. Но не исключено, что натыкали. Не хочу рисковать. А вы тем более, верно?
— Дела у тебя тут, смотрю, серьезные, — усмехнулся Голубков.
— А если бы несерьезные, вы бы тут не объявились. Только не нужно мне говорить, что вы прилетели сюда в отпуск полюбоваться осенней Балтикой. Давайте уважать друг друга. А уважать — это прежде всего не врать. Сначала вопросы задаю я.
Идет? Прилететь вам сюда приказал Профессор? Или Нифонтов по приказу Профессора?
— Ты можешь не поверить, но я приехал за свои кровные, да еще трачу три дня отгула. Нифонтов не мог отдать мне такого приказа. Потому что это операция не наша и мы не имеем права в нее вмешиваться ни под каким видом. Показать тебе авиабилет? Куплен за наличные, а не по перечислению. Я понимаю, что и это можно устроить, но у меня больше нет доказательств.
— Есть, — возразил Пастухов. — Информация.
— Что тебя интересует?
— Вопрос первый и самый важный. Принимало ли наше управление участие в разработке балтийской операции, связанной с городом и портом города К.?
— Нет, — твердо ответил Голубков. — Я ничего об этом не знаю. А знал бы обязательно. Все подобные операции проходят через мой отдел. И значит — через меня. Это работали смежники.
— А конкретно — Профессор, — подсказал Пастухов.
— Отложим пока вопрос о Профессоре. О нем будет отдельный разговор.
— Вопрос второй. И он важней первого. Кто взорвал паром «Регата»?
— Я слышал об этой катастрофе. Двести с лишним погибших. Неужели ты допускаешь, что к этому могли иметь отношение наши спецслужбы?
— Один местный историк, Николай Иванович Комаров, задал вопрос: «Cui prodest?»
«Кому выгодно?» Он не обвинял наши спецслужбы, ни в коем случае. Он просто хотел потребовать от Президента России провести тщательное и гласное расследование причины взрыва. Если виноваты наши — наказать по всей строгости закона. Если нет — объявить и доказать всему миру, что мы здесь ни при чем. Комаров обращался с этим к губернатору, в ФСБ, даже ездил в Москву. Все впустую. После этого он решил, что заставит себя слушать. Выдвинул свою кандидатуру в губернаторы города и уже на первой встрече с избирателями намерен был во всеуслышание задать этот вопрос. Однако на встречу с избирателями он не попал. Минут за сорок до начала избирательного собрания Николай Иванович был убит на крыльце своего дома.
