Охота на медведя - Катериничев Петр Владимирович (полные книги txt) 📗
— Если кризиса нет, его нужно создать. Управляемый кризис.
— Управляемый биржевой кризис? Ха. Проще развязать управляемую ядерную войну.
— Борис, я работаю над этим три года. У меня на руках все расчеты. Сейчас — самое время.
— Время... бремя... темя... стремя...
— Мы обернемся в два конца, Борис! Посмотри...
Поверх первого графика Гринев начертил еще несколько кривых и проставил цифры.
— Это приблизительная прикидка. Когда встреча с клиентом?
— Завтра. Ты готов будешь завтра изложить это клиенту?
— Да.
— Аргументированно? Убедительно? С реальными цифрами?
— Да. К утру я просчитаю все точно.
Чернов склонился над чартом, прошептал шелестяще, словно боясь спугнуть возможный фарт:
— А ведь на двести процентов вытянем.
— На триста, Борис.
Чернов затянул узел галстука, закаменел лицом:
— Клиенту предложишь двадцать пять процентов. На крайний случай — тридцать. Пятьдесят для него слишком густо.
— У меня есть условие.
— Да?
— Я хочу равного партнерства.
— И как ты себе это представляешь?
— Пятьдесят на пятьдесят.
— Не зарывайся, Медведь. — Губы Чернова скривились. — То, что я имею, я нарабатывал годами. Клиенты мои, разводняки мои, и ты хочешь пятьдесят процентов? Ты хочешь половину!
— Это особый случай, Борис, и ты это знаешь.
— Триста процентов? В пополаме? — Губы его сложились в складку, живые глаза замерли. — Я подумаю.
— И деньги — в офшор. На корпоративный счет.
— Это тоже решим завтра. Но... разводить клиента будешь сам. Свои «веселые картинки» ему тоже продемонстрируй. Поручи девочкам, пусть сделают графики, кривые, изогнутые, пируэты и прочую мутотень. В цвете, в объеме, в перспективе.
Господин Борзов — человек яркий. А потому любит все цветное и блестящее.
Гринев ушел. Чернов некоторое время сидел недвижно, с остановившимся взглядом. Прошептал одними губами:
— Триста процентов... От соточки... Бред, конечно, но... Снял трубку, набрал номер:
— Валериан? Это Чернов. Я хочу, чтобы ты подумал вот над чем... Второй эшелон. Акции. — Чернов замолчал, терпеливо слушая собеседника. Перебил:
— Ты не понял, Валериан. Я хочу знать об этом все. Жду тебя, — Чернов бросил взгляд на часы, — в шесть тридцать. Сегодня. — Борис Михайлович усмехнулся, видимо услышав очередные возражения консультанта, произнес жестко, по складам:
— Се-го-дня, Валериан. В этом мире завтра наступает не для всех.
Окна кабинета зашторены портьерами так плотно, что здесь никогда не наступает утро.
— Ну и как наши дела?
— Неспешно. В делах финансовых суета только вредит. Вы же знаете, на все нужно время. А время пока терпит.
— Оно терпит не всех. — Хозяин кабинета упер тяжелый немигающий взгляд в собеседника. — Я хочу, чтобы вы не забывали об этом.
Глава 7
В своей квартире Олег объявился к шести. Впрочем, это была не его квартира. Он снял ее пару лет назад: родительская опека его тяготила, да и у всякого молодого человека «слегка за тридцать» найдется чем занять себя вечерами, не беспокоя близких возвращениями под утро либо, наоборот, полуночным сидением у компьютера. А когда отца и мамы не стало... Он пытался жить дома, но там ему было совсем скверно: все вокруг осталось привычным, обыденным, но не хватало самого главного: чтобы кто-то побеспокоился о том, что ты куришь уже третью пачку сигарет, что меряешь шагами комнату, в которой не можешь найти себе места.
И Олег снова переехал на съемную, прихватив из дома лишь старого плюшевого медведя, тетради с записями и альбом с семейными фотографиями: самое ценное, что могло пропасть, заберись воры в ставшую нежилой квартиру. Вряд ли бы они позарились на эти вещи, но самому Олегу было с ними спокойнее.
В этой квартире, напоминающей скорее просторный рабочий кабинет с лежаком у стены, чем уютный Дом, единственным излишеством и украшением были развешанные по беленым стенам копии работ французских импрессионистов и шторы цвета спелой пшеницы: днем они делали жилище полным воздуха; по вечерам же оно словно превращалось в уголок иного, нездешнего, не московского мира. А вот абажур над настольной лампой был старинным, в стиле купеческого барокко; сам стол размещался в углу, отгороженный ширмой; прямо над столом висела грифельная доска немецкой работы, где четким почерком было начертано мелом: «Если бумага разлинована — пиши поперек». Гринев подошел к столу, сел к компьютеру. Пододвинул к себе стопку листов с расчетами на полях. Если расчеты верны... А они — верны. Олег скорым росчерком провел кривую будущего биржевого падения, потом другую, глубже, потом третью — вершиной стремящуюся вверх.
Нет, усидеть он не мог. Он слишком долго сидел. Слишком долго. Олег открыл какой-то справочник, бросил, прошелся по комнате, выудил с книжной полки книгу, открыл наугад.
Вся жизнь — из встреч и расставаний, Из бесприютных ожиданий, Из несложившихся стихов...
Так и происходит, если ты не найдешь в себе силы на поступок — переменить время, место, жизнь — и выдумать для себя тот мир, в котором ты желаешь и царствовать, и править.
Олег посмотрел на часы. Время. Оно течет слишком медленно сегодня. Когда ты готов к действию, ничто так не раздражает, как необходимость ждать.
Олег открыл какой-то справочник, отбросил, пометался, встал на табурет, полез на антресоль. Книги, тетради, рулоны хлынули с битком набитой антресоли разом; свернутые рулоны развернулись, на них — цветные графики-чарты, многочисленные пометки фломастерами и надписи на полях: «Гонконгский кризис», «Черный» вторник, Россия", «Дефолт, Россия», — «Дальневосточный кризис».
«Кризис США — Япония», «Нефтяной кризис»... Графиков было много, на . них — все кризисы в стране и в мире за минувшее десятилетие. Олег разложил их по полу, замер, словно полководец над картами сражений. Поднял отсутствующий взгляд.
Вместе с бумагами выпал семейный альбом с фотографиями; они лежали между страницами кое-как и теперь рассыпались веером. Олег устроился на полу, перебирая черно-белые снимки. Его родители, совсем молодые, а вот — в компании друзей, вот — на фоне строительства какого-то промышленного гиганта... Словно история страны в фотографиях: снимки были расположены бессистемно, но что-то большое, значимое виделось в них Олегу... Первомайская демонстрация, Олег здесь маленький, в спортивной шапочке, рядом с родителями, его ладошка в ладони отца... А это кто? Ну да, старик, которого он встретил в метро. Здесь он статен и молод, как и родители. Все было, и все прошло. Вместе со временем.
— Забота у нас такая, забота наша простая, жила бы страна родная... И снег, и ветер, и звезд ночной полет... — напел тихонько Олег, повторил почти шепотом:
— Полет.
...Комната, кажется, вся наполнена светом. Отец Олега — словно добрый великан, он подхватывает пятилетнего сына на руки, подбрасывает, ловит, снова подбрасывает, к самому-самому небу, а мама стоит у двери, молодая и совсем-совсем домашняя, и делает вид, что сердится, а полет все выше, смех маленького Олега громче... И вот он — словно летит, и небо спешит ему навстречу перьями облаков...
...Огромный желто-матовый шар несется прямо на Гринева по зеленому полю, похожему на поле для гольфа. Олег едва уворачивается и видит, как шар закатывается в огромную лузу. Он — словно Гулливер среди великанов, на огромном бильярдном поле, по которому с невероятной скоростью несутся шары. Слышен грохот ударов кия, сопровождающийся эхом. Теперь Олег видит у кромки стола Чернова и профессора-немца; они говорят между собой на незнакомом языке, слова их слышатся эхом, как слова исполинов; внезапно Чернов замечает одиноко стоящего на зеленом поле Гринева, указывает на него длинным пальцем, хохочет:
«Пропащий!» Ему вторит профессор-немец: «Финансами я ему заниматься не рекомендовал! Категорически не рекомендовал». Огромный шар летит прямо на Олега, настигает...
