Спасатель. Серые волки - Воронин Андрей Николаевич (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Кроме того, как уже упоминалось, поезда ходят медленно, а Владимир Николаевич, как ни опостылели ему сомнительные прелести темниковских, потьминских и йошкаролинских лагерей, на этот раз вовсе не горел желанием поскорее вернуться в Москву.
Командировочное удостоверение было помечено сегодняшним числом, но, будучи человеком государственным, а следовательно, в высшей степени ответственным, Винников не поленился прямо из машины позвонить шефу и поинтересоваться, является ли необходимой его безотлагательная явка на службу. Таковая необходимость отсутствовала, Владимиру Николаевичу было приказано отдыхать, дабы уже наутро явиться с подробным докладом о результатах инспекции, и, получив индульгенцию, он велел водителю везти себя домой. Скоротать летний вечерок на лоне природы ему даже в голову не пришло: там, в загородном доме, до сих пор находилась Свирская, а вместе с ней и целое стадо бегловских быков.
Свирскую придется убрать, подумал он, откидываясь на обитую натуральной кожей мягкую спинку. Юрист она, конечно, хороший, да и баба красивая, но иного выхода просто не существует. Даже человек без юридического образования на ее месте был бы обречен, а уж эту въедливую, грамотную стерву живой выпускать нельзя ни в коем случае. Да, решил он, как только, так сразу. Если так называемый план Беглова не сработал до сих пор, он не сработает уже никогда. Да и с самого начала было понятно, что это не план, а чепуха на постном масле – как, собственно, и все его планы до тех пор, пока они не подвергались строгой редакции Владимира Николаевича. С журналистом придется разбираться както иначе, но это потом, когда пресловутая парочка старых отморозков перестанет, наконец, виснуть на шее и путаться под ногами.
За тонированными оконными стеклами проплывала освещенная утренним солнцем Москва. Дневное столпотворение уже началось, и водитель гнал машину по реверсивной полосе, врубив все средства внешнего оповещения – то есть проблесковые маячки и звуковой сигнал, в просторечье именуемый крякалкой. Привычно поборов искушение спросить, нет ли у него закурить, Владимир Николаевич разжег электронную сигарету. Сейчас такой важной персоне, как заместитель генерального прокурора, полагалось бы погрузиться в раздумья, но он не стал этого делать: думать ни о чем не хотелось, все было обдумано и решено, а что до проблем, которые могли появиться в свое время, то их Владимир Николаевич намеревался решать по мере возникновения. Представляя себе сложности и неприятности, которые могут случиться, а могут и пройти стороной, можно лишиться сна и в два счета нажить язву желудка. Воображаемые ужасы всегда страшнее реальных – это Винников понял и накрепко усвоил давнымдавно, тем более что фантазия у него была развитая и вечно норовила, не жалея красок, намалевать какойнибудь апокалипсис.
Изза крыши длинного, приземистого административного здания выглянули, как из окопа, и весело заблестели на солнце покрытые сусальным золотом купола и кресты старинной церквушки. Заметив их, Владимир Николаевич всем корпусом развернулся в ту сторону и трижды быстробыстро перекрестился, скороговоркой бормоча: «Господи помилуй!» При Беглове и Макарове он не делал этого никогда, не имея ни малейшего желания выслушивать их подначки, за которыми, по его твердому убеждению, скрывался самый обыкновенный страх. В Бога ни тот, ни другой, конечно же, не верили и никогда бы не признались, что боятся того, чье существование столь категорично отрицают. Но они боялись – помнили ту ночь в церкви, боялись возмездия и, как дети малые, надеялись, что авось пронесет. Во что они понастоящему не верили, так это в возможность искупления. Да они и не хотели ничего искупать, потому что жить так, как они жили, им было удобно, и ради этого временного, преходящего удобства они были готовы пожертвовать спасением души.
Владимир Николаевич Винников, разумеется, был им не чета. Когда не видели эти два идиота, он не упускал случая продемонстрировать свою набожность. Грех на нем, конечно, был, и не один, но он верил, что не совершил ничего непоправимого. Нет такого греха, которого ему не отпустил бы знакомый священник – такой же высокопоставленный чиновник в церковной иерархии, как он в иерархии государственной. Потому что он не делал ничего такого, чего не делали бы другие – те, кто вместе с ним стоял на церковных службах, а затем подходил к исповеди и причастию. Ограбление храма? Убийство священника? Но при чем тут он? Он пришел туда против своего желания, его заставили, почти насильно сделав соучастником преступления. Того старого монаха он и пальцем не тронул; убийство совершил Макаров, а Владимир Николаевич был просто невольным свидетелем – если не юридически, то по своим личным ощущениям. Топор был в руке у Кота, вот Кот пускай в этом и исповедуется…
Слушая доносящееся с заднего сиденья «господи помилуй», водитель служебной иномарки едва заметно усмехнулся. Как и многие его коллеги, сдержанно, не перегибая палку, лебезя перед своим сановным пассажиром, в душе он его глубоко презирал. Он был искренне убежден, что если молитвы Владимира Николаевича ктото гдето и слышит, то проживает этот ктото наверняка не на небесах и произносимые заместителем генерального прокурора заклинания этого когото, должно быть, очень потешают. Выбирать надо чтото одно: или Богу молиться, или обеими руками грести хабар и сажать людей, сплошь и рядом ни в чем не повинных, за решетку. Так считал водитель служебной «ауди» Винникова, который, как и сам Владимир Николаевич, относился к непогрешимой, всегда и во всем правой породе искателей соринок в чужих органах зрения.
Прошуршав покрышками по сухому гладкому асфальту подъездной дорожки, машина плавно причалила к подножию лестницы. Гранитные ступени вели с грешной мостовой, по которой слоняется кто попало, в обнесенный высокой узорчатой решеткой, поднятый над землей на высоту в три человеческих роста уютный зеленый дворик с фонтанами, скамейками, цветниками и прочими изысками ландшафтного дизайна. Под двориком скрывался вместительный подземный гараж, а над ним возносилась в подернутое мутной пеленой смога безоблачное небо сверкающая башня из стекла и бетона, на двадцать втором этаже которой Владимир Николаевич пару лет назад приобрел уютную квартирку площадью в какихнибудь полторы сотни квадратных метров. В тесноте, да не в обиде; по крайней мере, им с женой, на которую была записана эта скромная хибарка, на двоих этого худобедно хватало.
Наказав водителю завтра явиться за ним к половине девятого утра, Винников выбрался из машины, приложил электронный чип к контакту замка, толкнул кованую чугунную калитку и стал неторопливо подниматься по лестнице. Калитка с деликатным металлическим клацаньем захлопнулась у него за спиной. Он рассеянно кивнул в ответ на вежливое приветствие сбегающего навстречу по ступенькам подростка с роликовой доской под мышкой. Что это за сопляк, в какой квартире живет и кто его родители, Владимир Николаевич не знал, поскольку редко удосуживался запоминать имена и лица людей, от которых не зависел и которых не рассчитывал каклибо использовать в своих целях.
В просторном, изысканно отделанном холле с ним поздоровался охранник – здоровенный бугай в полувоенной униформе, со смутно знакомой физиономией, имя которого Владимир Николаевич наверняка слышал, и не раз, и, возможно, когдато даже помнил, но потом забыл за ненадобностью. Николай? Виктор? Стас? А, плевать! Кому интересно, как зовут этот говорящий дверной замок? Хоть Навуходоносор – какая, в самомто деле, разница?
Коротко, небрежно кивнув, Винников проследовал к лифту. Он уже вошел в кабину, когда в холл вбежал какойто прилично одетый молодой человек лет двадцати пяти – тридцати, высокий, спортивного телосложения, в дорогом пиджаке и белой рубашке без галстука, в похожих на долго бывшую в употреблении половую тряпку джинсах стоимостью не менее полутора тысяч долларов, в модельных туфлях и при модельной стрижке. Издалека – да, наверное, и вблизи тоже – он смахивал на хорошо оплачиваемого стилиста, дизайнера, модельера или креативного директора – одним словом, на гомосексуалиста.
