Группа особого назначения - Нестеров Михаил Петрович (книги онлайн полностью txt) 📗
– А деньги?
– Знаешь, Вадим, теперь я окончательно убедился, что мальчишка о деньгах ничего не знает. Если Толкушкин и вел с ним какие-то разговоры, то чисто поверхностно. В конце концов, Виктор не был абсолютным дураком. Не резон ему открываться перед первым встречным. Пусть даже тот выручил его. Как ни печально, но все говорит за то, что денег нам не вернуть. Будем уходить. Но прежде необходимо нейтрализовать хотя бы «беркута». Я не люблю, когда за мной охотятся профессионалы.
– С твоих слов выходит, что в новоградской прокуратуре и московском РУОПе сидят дилетанты.
– Они – сыскари. Прежде чем приступить к активным действиям, должны получить санкцию. А Кавлис, узнай, где мы, будет руководствоваться только собственными силами. Вот в этом его преимущество. Уже сейчас он мог собрать подходящую команду, чтобы приступить к действиям. Тормозит его, по всей видимости, недостаток информации. Равно как и нас. Сидим тут как в берлоге… Одним словом, «беркута» необходимо нейтрализовать.
– Я лично убью его, – сверкнул глазами Ещеркин.
– Не будь героем, Вадим.
Качая головой, Марк улыбнулся. «Герои не умирают – герои возвращаются» – эта крылатая фраза в равной степени не относилась к обоим.
– Мы сделаем по-другому, – продолжил Сергей. – Следственную группу возглавляет полковник Баженов, все тот же Баженов, который расследовал дело о «Группе «Щит». Он прибыл в Новоград по сигналу следователя городской прокуратуры, стало быть, и обосновался там. Баженов не любит самодеятельности. Однако если Кавлис выступил в роли отца мальчика, а произошло это еще до приезда Баженова, полковник, как мне кажется, не пошел бы на такой шаг. Так, прикинем по времени, когда приехал Баженов и когда в «Новостях» прошла информация про мальчика… По идее, все сходится. Не ошибусь, если предположу, что следователь прокуратуры на себе испытал недовольство опытного московского сыщика. Только вот не возьму в толк, почему существует такой слаженный тандем: кто-то из прокуратуры, скорее всего старший следователь, и Николай Кавлис. Что-то должно связывать их: или дружба, или родство. Ладно, пока оставим это. Главное, это недовольство Баженова.
– Откуда ты можешь знать, что он недоволен?
– А что, по-твоему, следователь должен прыгать от счастья, узнав, что к делу, которое он ведет, привлечен человек с улицы? Вот этот факт нам на руку. Поможет нам все тот же пацан, наш маленький врун.
– Каким образом?
У Марка был план. Кавлис и маленький беспризорник, вставшие на его пути, порой доводили настоятеля до бешенства, однако внешне он ничем не выдавал свое состояние. Если он не в силах рассчитаться с майором спецназа, то беспризорник полностью в его власти. Прежде чем отдать его чеченцам, он отыграется на нем. Заодно и на Кавлисе. И на Вахе, который в подарок от Марка получит беспризорника; он может возить его по ярмаркам, предлагая купить. А Кавлис, когда получит сообщение о том, что…
Марк внимательно посмотрел на Ещеркина.
– Пока за пацаном не приехали люди Бараева, заставь его покричать, Вадим. Чтоб он скулил, как собака. В камеру прихвати магнитофон, запиши, как он орет, просит о помощи. Кассету переправим Кавлису. На пленку нужно наговорить, что завтра ровно в 16.00 мальчик будет покойником. И все – никаких предложений о выкупе и так далее, понял? И пусть Кавлис страдает ровно настолько, насколько дорог ему этот беспризорник. Все, точка. – Марк недовольно покачал головой. – Если бы не деньги Вахи, которые мы ждем, не сидели бы и не разрабатывали планы относительно Кавлиса. Жалею об этом, но ничего не поделаешь.
– А что, если люди Бараева не привезут деньги?
Сергей заиграл желваками. Это был прямой ответ на вопрос Ещеркина. И Вадим задал еще один:
– А что с пацаном?
– Если Ваха не сдержит слова, с пацаном, естественно, будем кончать – зачем он нам? Отпускать его нельзя. Если сдержит – уедет с ними.
Вставая, Ещеркин спросил:
– Какое время указать на пленке?
– Я же сказал: четыре часа дня. Чеченцы приезжали к нам четыре раза и всегда в одно и то же время. Думаю, и в этот раз не поступятся своей пунктуальностью. Хотя смешно, ей-богу.
– Ладно, Сергей, пойду пообщаюсь с пацаном. Придется напомнить ему, что однажды он укусил меня.
Санька пришел в себя, когда на дворе была уже ночь. Узкое оконце было абсолютно непроницаемым. Через открытую «кормушку» падал желтоватый свет от лампы.
Санька хотел было встать с лавки, но острая боль резанула живот, и он замер, сдерживая даже дыхание. Неподвижно полежав минуту или две, рискнул приподнять майку. Живот пугал своей фиолетовой чернотой; его буквально зажгло при одном только воспоминании о заике.
– Садист… – простонал Санька, делая неимоверные усилия сесть на лавке. Превозмогая боль, с большим трудом ему удалось приподняться на локтях и свесить одну ногу. Потом он сел, глядя с тоской на темнеющее окно. Теперь не было и речи, чтобы предпринять очередную попытку к бегству.
Но Санька никогда не сдавался. Он не мог видеть своего лица, но отчетливо представил его: бледное, с покрасневшими глазами и искусанными в кровь губами. Вчера он невольно помогал Ещеркину, кусая от боли свои губы. А тот методично наносил ему удары в живот. Бил пальцами, с оттяжкой, с ума можно было сойти от боли. И мальчик каждую секунду думал: вот она, последняя секунда, или я умру, или, наконец, меня перестанут избивать.
И он, срывая голос, кричал, просил не бить его, спрашивал, за что, звал Николая, мать, отца, которого не помнил… А его продолжали избивать.
Это он уже потом понял, зачем заика принес с собой магнитофон, а вначале с недоумением смотрел, как тот, демонстративно вставив кассету, нажал сразу две клавиши. И с хищной улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего, медленно приблизился. Так же неторопливо вынул из кармана две шелковые ленты, какими обычно наряжают свадебные машины, и, неожиданно ударив мальчика в грудь, повалил на лавку.
У пленника перехватило дыхание, он не мог даже дышать, не то что сопротивляться; а когда наконец отдышался, был уже связан.
И вот тут началось.
Заика долго тряс пальцами, словно чего-то выжидал, потом кистевым ударом в живот заставил мальчика закричать. Удовлетворенно улыбнувшись, ударил еще раз.
Сволочь! – вспоминал Санька. Сначала бил в одно место, потом стал охаживать по всему животу. И мальчик против воли, приподнимая голову, смотрел на руку, которая била его, на свой живот, который вначале покраснел, вздуваясь пузырем, потом стал синеть на глазах. Не мог не смотреть, практически видел, как умирает, вернее, как его убивают. И ничего не мог поделать, только просил о помощи и выкрикивал: «За что!!»
Потом заика подскочил к магнитофону и выкрикнул:
– Слышишь ты, «беркут»! Герой, мать твою! Слышишь, как подыхает твой выродок?! Я буду бить его до четырех часов завтрашнего дня. Ровно в четыре я прикончу эту бродячую собаку.
И снова оказался рядом. Опять помахал пальцами и продолжил избивать.
Санька смутно припомнил, что просил заику не бить его в живот, а по ногам или в грудь, что он больше не может терпеть, но только подлил масла в огонь. Удары посыпались на него с удвоенной силой, видимо, до тех самых пор, пока сознание не покинуло мальчика. Но он был уверен, что заика продолжал издеваться над ним, когда Санька уже ничего не чувствовал.
Пленник кое-как добрался до ведра в углу комнаты и, боясь увидеть кровь, помочился.
Слава богу, нет.
Мальчику немного полегчало.
Он вернулся к лавке, но так и не решился прилечь, хотя ноги еле держали его, а в голове постоянно меркло. Чувствовал, если ляжет, то вставать будет еще тяжелее, чем в первый раз.
Пленник прошелся по камере раз, другой. Потом намеренно ускорил шаг. Вначале острая, боль стала потихоньку отступать. И чем больше он ходил, тем меньше болел живот.
Захотелось пить. На привычном месте увидел алюминиевую кружку. Вода оказалась прохладной, видимо, недавно принесли. Смекнув, мальчик приложил ее к животу. И словно попал под ледяной душ; даже сердце на миг зашлось, так стало ему легко.
