Записки наемника - Гончаров Виктор Алексеевич (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗

Соскальзываю с гребня и погружаюсь в воду. Она обжигающе холодна. Руки и ноги заледенели и бесчувственны. Коленка и та перестала болеть. Оттолкнувшись ногами, переплываю более медленное течение и хватаюсь за прибрежные ветки. Мин тут понатыкано, это несомненно. Растираю потерявшие чувствительность руки и обшариваю каждый квадратный дециметр пространства, пытаясь нащупать проволоку растяжки. Вот есть одна, вот следующая. Боже, если чуть сильнее дернуть эту проволочку, раздастся взрыв, который отобьет мне почки и печень, изрешетит осколками.

Рядом с берегом вижу высокий дощатый забор. Я знаю, что за забором поле, лужайка, на которой мин нет. Каждое утро по лужайке бегает мальчик с собакой колли. Ни один из нас, снайперов, не тронул ни мальчика, ни колли.

Добраться бы только до забора. Забор тоже может быть заминирован. Его лучше преодолеть по веткам растущей рядом ивы.

Или на сегодня хватит приключений? Может, повернуть назад? Я почти безоружный, мокрый. Неужели я так ненавижу боснийцев, что буду голыми руками душить их или резать трофейным кинжалом, чтобы завладеть огнестрельным оружием?

Когда я об этом думаю, то уже и сам не замечаю, не отдаю себе отчета, что подхожу к дереву, взбираюсь на приземистый ствол и на животе ползу по толстой ветви к забору. За забором действительно лужайка, а за ней – уцелевший дом под красной черепицей. Рядом стоит домик поменьше. Совсем малюсенький, но тоже под красной черепицей. Участки разделяет проволочный забор. Иду вдоль него к домам. Когда подхожу совсем близко, слышу, как в доме лает собака. Это колли. Она чувствует меня. Но ее не выпустят из дома. До вечерней прогулки. Прикладываю ухо к деревянной двери. Собака рычит, слышатся голоса: детский и женский. Неожиданно на улице урчит мотор. Небольшой фургон с погашенными огнями подкатывает к соседнему домику. Я прячусь за кустом сирени. Из фургона выходит мужчина и заходит в домик. Через некоторое время он выносит из дома одежду. Грузит в фургон. Девушка лет двадцати помогает мужчине. Когда они скрываются в доме, я пересекаю маленький усохший цветник, перескакиваю через заборчик и залезаю внутрь фургона. Прикрывшись одеялами и подушками, увязанными в покрывала, замираю. Скорее всего, это или беженцы, которые хотят покинуть город, или эти люди переезжают подальше в город, в более безопасное место.

Мужчина и девочка напихивают в фургон все больше и больше барахла. Наконец, мужчина закрывает дверь, садится за руль, рядом с ним устраивается девушка. В это время двери большого дома открываются, и колли с лаем бросается к машине. Водитель ругается, заводит мотор, и собака с лаем провожает фургон несколько десятков метров. Вовремя я спрятался.

Фургон медленно едет по дороге. Делает несколько поворотов. Вот он останавливается. Патруль. Наверное, это патруль при въезде в город. Что, если начнут проверять фургон? Нет, обменявшись односложными фразами с патрулем, водитель едет дальше. Я тем временем ощупываю барахло, пытаясь найти подходящую верхнюю одежду. Нахожу что-то вроде плаща. Кажется, он женский, но лучшего нет.

Снова остановка, снова патруль. Теперь уже внутри города. Когда же, черт побери, они остановятся, и станут выгружать свои пожитки? Неожиданно водитель включает повышенную передачу, и я понимаю, что он выезжает из города. Дорога из города идет в гору. Мне ничего не остается делать, как выбираться самому. Пробираюсь к двери и согнувшись дугой, опершись руками о борта, резким ударом обеих ног бью по двери. Не так-то просто. Водитель, услышав удар, казалось бы, должен был остановиться, но он наоборот ударяет по газам, фургон увеличивает скорость и стремительно несется в кромешной тьме. Концентрируюсь, набираю воздуха в легкие и снова обрушиваюсь на дверь. Что-то хрустнуло в коленке, но дверь распахивается, и я вываливаюсь на асфальт, обняв тюк с поклажей для смягчения удара. Искры сыплются из глаз. Невыносимо болит колено. Я повредил его еще в реке, когда разъяренная вода швырнула меня о скалы. А теперь еще добавил. Я даже не могу идти, а уползаю с асфальта на обочину. Подальше от этого тюка, который валяется на дороге. Теперь мне надо заползти в какое-нибудь разрушенное здание, чтобы отлежаться и обрести способность передвигаться как положено. Нащупываю решетку капитального забора, а в глубине темнеет силуэт двухэтажного особняка. О Том, чтобы перелезть через забор, нет и речи. Может, открыта калитка? Но калитка заперта. В это время со стороны умчавшегося фургона слышится урчание мотора. Возвращается водитель. Хорошо, если один. Успеваю залечь в кювет. Тем временем автомобиль включил ближний свет и, подъехав к лежащему тюку с одеждой, остановился. Из кабины выскочили вооруженные люди. Я не шевелился. Боснийцы начали громко разговаривать и, как я понял из их разговора, водитель пытался убедить патруль в том, что в фургоне действительно кто-то находился, кто выбил дверь. Но патрульные не верили. Тюк был водружен на свое прежнее место, водителю было приказано погасить фары. Фургон развернулся, и водитель с девушкой уехали туда, куда и намеревались ехать.

Я выполз из кювета, приподнялся и начал пробираться вдоль решетки забора, держась за нее руками и сильно хромая. Колено распухло и почти не сгибалось. Мне нужно было в город, так как я находился в пригороде, дома были здесь капитальными особняками, не тронутыми войной. Скорее всего, в них были их обитатели, что было опасно.

Через часа два я доковылял до первых многоэтажек. Весь город погружен во тьму. Был слышен приглушенный шум реки. На небе мерцали неяркие звезды. Я пошел по темным улицам. В любую минуту из зданий могли выйти боснийцы. Я выбирал дом, который сильнее других разрушен. Наконец, я остановил свой выбор на здании, возле которого высилась куча обломков. Я пробрался в незапертый подъезд. В нос ударил запах мочи. Значит, дом точно не жилой. Я поднимался этаж за этажом наверх, цепляясь за перила лестницы. С четвертого по пятый этажи лестница была разрушена. Ее пролет висел в воздухе. Мне удалось подтянуться на руках и преодолеть препятствие. Наверху были еще два этажа – пятый и шестой. Шестой разрушен прямыми попаданиями снарядов. Квартиры повыгорали. На пятом я нашел уцелевшую квартиру. К моему удивлению, с мебелью, посудой на кухне и даже живыми домашними растениями. Их кто-то регулярно поливал.

Я пробрался в спальню, уселся на кровать и распорол кинжалом штанину. Нога сильно вспухла. Плохо разгибается. Необходимо сделать плотную повязку. Я распорол на узкие ленты покрывало с кровати и перевязал ногу. Потом забаррикадировал дверь. Мне надо отлежаться. Мне надо, чтобы нога снова была в рабочем состоянии.

…Двое суток я безвылазно нахожусь в квартире на пятом этаже осажденного города. Только один раз ночью, измученный жаждой, я спустился в подвал, и из труб центрального отопления набрал воды в фаянсовый кувшин, который реквизировал в квартире. Днем я веду наблюдение, а ночью сплю на роскошном диване, укрывшись хорошим верблюжьим одеялом, которое нашлось в шкафу. На кухне я обнаружил пакет крахмала и готовлю себе что-то вроде холодного киселя. Если у меня от крахмальной болтушки склеятся кишки, то я умру мучительной смертью. В том случае, конечно, если меня раньше не пристрелят боснийские мародеры.

Город живет своей жизнью. На нем печать первых месяцев войны, отмеченных неистовством, преследованиями, страданиями, местью, мотовством. Теперь всему этому пришел конец. Пусто, черно и глухо, как после града, пожара или безудержного кутежа. Люди, точно пробудившиеся после кошмарного сна навстречу еще более кошмарной действительности, ходят на цыпочках, затаив ото всех свои печали. Впрочем, большая часть горожан или выехала в Хорватию, или лежит на кладбище.

Иногда в город пропускают автомобили с гуманитарной помощью. Страшно смотреть, что творится. Охрана вокруг автомобиля не знает, что и делать. Толпа стягивается и густеет, как тесто. Распорядители отталкивают людей, кричат, призывают к порядку, а люди отвечают еще более сильным напором и невнятным гомоном, в котором и мольба, и советы, и ругань, – все это без числа, без порядка и без смысла. Одни кричат, что вчера еще заняли очередь, другие тянут руки с какими-то бумажками, третьи уверяют, будто гуманитарную помощь раздают только привилегированным жителям. Порядок наводит один единственный снаряд, выпущенный из-за реки с сербских позиций. Слышится раздирающий душу вой, и совсем рядом, возле угла здания раздается ужасный взрыв. Толпа взревела, люди посыпались, как мишени, кто уцелел – побежали. Я насчитал двенадцать трупов. Раненые цеплялись руками за живых и здоровых. В воздухе раздаются проклятия и угрозы. Хаос, война, люди измождены голодом.