Цена предательства - Тамоников Александр Александрович (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗
Он улетел. Потом вернулся и летел низко. Я был за аулом. Из самолета вышел дым, и скоро мой дом взорвался…
Старик затоптал окурок сапогом.
— В доме был младший сын, его жена, мой жена и три маленький ребенок. Шесть человек. Мирный человек.
Они умерли сразу. Бомба убила всех. Зачем стрелял летчик? Ты мне можешь сказать? А, русский?
Что мог ответить Сергей этому пожилому чеченцу?
— Нет. Не могу.
— Ты не можешь, я не могу, кто может? Скажи?
— Не знаю… Но про себя могу сказать, что воевал только против вооруженного противника. Напрасно никого не убивал! Стрелял, отстреливаясь, это да, но только когда защищался. А специально убить человека, кем бы он ни был, нет, не убивал.
— Ты был в Афганистан?
— Откуда? Я тогда еще учился!
— Мой средний был. Сержант-десант. Орден есть — Красная Звезда. Когда он узнал о гибели родных, пошел в райцентр. Пошел, чтобы найти правду и наказать убийцу-летчика.
Старик вдруг прервал рассказ, отвернувшись в сторону. Сергей, выдержав паузу, спросил:
— И что же?
Чеченец говорил через слезы:
— Он шел пешком, по обочине. Навстречу ехал танки.
На них сидел солдаты. Один солдат выстрелил. Сын, последний сын, умер. На дороге. Пастухи видели, они и рассказали. А танки пошли дальше. Было три сына. Не осталось ни одного. И они не были боевиками. Их убили.
Видимо, Кирхан не мог больше говорить. Резким движением руки смахнул слезы и так же резко вышел. Дверь закрылась, Антонов остался вновь один.
…Увядающая сила, умирать так умирать.
Да. Что ни говори, а старик имел веские основания ненавидеть федеральную власть и служащих этой власти.
Уничтоживших его детей, его мир, его счастье.
Женщина имела их, этих оснований, не меньше. Проклятая война. Сколько загублено и покалечено невинных жизней! И сколько еще будет жертв? Он, капитан Антонов, одна из них, одна из многих. И доказать что-либо старику он никогда не сможет.
Сергей привстал, боль немного отпустила. Допил отвар. Лежа, закурил сигарету, но тут же отбросил ее. Тошнота сдавила горло. Что же будет дальше? Старик не закончил свой рассказ и еще не вынес окончательный вердикт. От которого, собственно, и зависело: жить Антону или умереть.
В комнате-камере стояла неестественная, пронзительная тишина. Ни единого звука извне. Только оставшийся в памяти взгляд озлобленной чеченской женщины, печальный рассказ старого Кирхана и навязчивый припев:
Увядающая сила, умирать так умирать,
До могилы губы милой я хотел бы целовать…
Нетронутую пищу убрала другая женщина. Моложе первой. Эта на него даже не посмотрела. Она оставила еще одну большую пиалу отвара.
Сергей, с теми же трудностями, принял снадобье. После этого забылся тревожным сном.
В очередной раз старик посетил его сутки спустя. Или около того, так как часов у Антонова не было. Ориентировался он по изменению температуры. Когда она понижалась, значит, на дворе ночь, и наоборот. Сергей пытался высмотреть в подвале отдушину, но не находил ничего, указывающего на отверстие. Но связь с внешним миром должна была существовать, иначе Антонов задохнулся бы в этом склепе.
Старик вернулся, молча присел на стул, закурил:
— Легче не стало?
— Немного лучше.
— Пей отвар, боль уйдет.
— А что придет взамен?
Кирхан, как и в прошлый раз, отвернулся, видимо, не решаясь сказать раненому главное. Но, выдержав паузу, наконец решился:
— Ты спрашивал, как попал сюда. Я ответил, что тебя привезли. Но кто привез, не сказал. Теперь скажу. Привезли тебя те, кто напал на вас у Расщепленной Скалы.
Оставили у меня. Потом приехал Али.
— Кто такой?
— Командир какого-то отряда. Он посмотрел на тебя и сказал: "Кирхан, ты потерял троих сынов. Я отдаю тебе этого гяура. Продай его. У семьи будут деньги. Так что ты теперь мой раб, мой товар. Отдали тебя мне, чтобы я получил за тебя деньги, на которые мог бы кормить семью.
Понял?
— Куда понятней!
— А раз понял, напиши письмо к своим, чтобы они заплатили.
Кирхан говорил, не глядя Антонову в глаза. Видно было, что этот разговор ему неприятен, но обстоятельства заставляют поступать так. Он нервно курил, по новой прикуривая, как только гасил окурок.
— Эх, Кирхан, некому за меня платить. Некому.
— Как некому? Пусть платит тот, кто послал тебя сюда. Многих выкупают.
— Ну не знаю. Я напишу, конечно, но сомневаюсь, что кому-то нужна моя жизнь. Из тех, кто может выложить приличные деньги. Сколько за меня ты хотел бы получить?
— Десять тысяч долларов. Мне бы хватило, — старик тяжело вздохнул, — это же мало, другие сотни тысяч требуют. Я не другие, мне лишь бы прокормить семью.
Недолго помолчав, старик продолжил:
— Я бы отпустил тебя, русский. Но не могу. Не могу допустить, чтобы с голоду умерли мои внуки. Пойми меня.
Кирхан как будто оправдывался. Но не должен он был оправдываться. В том, что происходит вокруг, нет никакой его вины. Более того, он сам и его семья — невинные жертвы всеобщего безумия, охватившего этот небольшой клочок России — Чечню.
Как бы читая мысли Сергея, старик продолжал:
— Жизнь я прожил тяжелую, русский. В начале сорок пятого меня, восемнадцатилетнего пацана, призвали в армию. Война подходила к концу. Меня отправили в Германию. Берлин пал. Взвод, в котором я служил, как-то отправили прочесать рощу и проверить старую мельницу, там, по сообщению разведки, действовал небольшой отряд эсэсовцев. Ну мы и пошли. А во взводе был еще один молодой русский, Ваня Иванов из-под Кургана. Вот мы с ним рядом, во главе со строгим сержантом, украинцем Ренько, отвоевавшим всю войну, и направились на эту проклятую мельницу. Снаружи все было спокойно. Решили идти внутрь. Ренько мог послать нас, первогодков, но пошел впереди. Заходим, а по нас сверху из пулемета. Иван пошел в обход с одной стороны, я с другой, а Ренько огрызнулся из автомата. Зашли мы с Ваней с тылу и убили пулеметчика. Выходим к сержанту.
Он поднялся из-за укрытия и говорит:
— Ну что, хлопцы, с боевым крещением вас?
А сам вдруг оттолкнул Ивана и прыгнул мне за спину.
И тут очередь. Ваня, упав, выстрелил. В ту сторону, куда рванулся Ренько. Я обернулся, смотрю, сержант медленно оседает на пол. Телогрейка его в клочья, из уголка рта кровь. Я подхватил сержанта и увидел, что чуть поодаль, у столба, лежит одетый в черное, с закатанными рукавами, немец. Это он стрелял. И стрелял в меня. А Ренько, украинец, твоих тогда примерно лет, закрыл меня. Своим телом закрыл. Он еще дышал, когда я склонился над ним и он еле-еле так, почти шепотом сказал:
— Вот так, друг ты мой нерусский, бывает. Всю войну прошел, а здесь… Там, в кармане, фотография и адрес, напиши бабе моей, почему не вернулся ее Ренько.
Я заплакал, мамой клянусь, заплакал. А он мне:
— Не плачь, Кирхан. Живи. За меня живи, за всех, кто не вернется, живи. Твое поколение, оно счастливое…
И умер.
Мы с Ваней вынесли и похоронили тело сержанта Ренько Василия Григорьевича. А потом — Монголия, пустыня Гоби, бои с японцами, с их хваленой Квантунской армией. И все время вместе с Ваней Ивановым.
Братьями стали.
После войны он приезжал ко мне сюда, в тот дом, которого больше нет. Вино пили. За дружбу, за Победу, за друзей павших, за Ренько. И я к нему ездил. Встречали, как самого дорогого гостя. А ты знаешь, что в нашем ауле двадцать семей не чеченских жили? Русские, украинцы, белорусы, дагестанцы, грузины, всех и не перечислишь. И хорошо жили. Дружно. Если у кого праздник, всем аулом гуляли. Кого обидят на стороне, тоже вместе на защиту шли. Не делили, кто чечен, а кто нет. Пока война эта проклятая не грянула. Я тебя не виню, русский, тебе приказали, ты и пошел. Служба. Но только война эта навсегда теперь прорезала в наших душах такую межу, которую не преодолеть. Слава Аллаху, не дожил Иван до этих страшных годов. А мне вот пришлось.
