Мусорщик - Константинов Андрей Дмитриевич (книги онлайн полностью бесплатно .txt) 📗
Андрей налил водки. На этот раз немного. Пригубил и принялся за салатик… Какую-то долю своего раздражения он уже излил. Да и водка начала действовать. Вспомнилось давно забытое ощущение накрахмаленной скатерти, нормальной посуды, а не лагерной ШЛЕМКИ… вилки в левой руке… В общем, всего того, что на воле не замечается, считается совершенно естественным, привычным, ежедневным. ОБЫДЕННЫМ.
Но все это не могло заглушить мысль о том, что возвращение украли. Подло украли… Ладно, козлы, я вам устрою!
– Ну так где телка-то, начальник? – спросил Обнорский.
Рогозин, не поворачивая головы, процедил:
– Будут вам телки… До чего же вы мне противны, Обнорский.
Андрей громко рыгнул и ответил:
– Да брось ты, майор… Кто воевал, имеет право у тихой речки помечтать!
Александр Петрович ничего не ответил. Пришел официант, принес второй графинчик с водкой, молча поставил на стол и повернулся к Рогозину. Тот быстро сделал заказ. Андрей продолжал жевать, оглядывая пустой зал… «Зацепился» глазами за высоко оголенные ноги бандитской подружки. Ноги были – вполне. Негромко звучала музыка, по телу разливалось тепло. Он испугался, что сейчас опьянеет, расслабится и не доведет задуманное до конца.
В зал вошли Сергей и Виктор в сопровождении двух девиц. Андрей усмехнулся: классическая схема – одна блондинка, другая брюнетка. Обе весьма смазливы. Вся компания села за столик неподалеку от Обнорского. Сергей выразительно посмотрел на Рогозина. Рогозин на Андрея.
– Выбирайте, Обнорский, – сказал Александр Петрович.
– Из чего? Выбор сводится к простому: гонорея или сифилис. Не, такой хоккей нам не нужен, начальник.
Рогозин пожал плечами и отвернулся. Это означало: пошел бы ты на хрен, Обнорский… Ну нет, подумал Андрей, представление только начинается.
– Слушай, Александр Петрович, – задушевно сказал Обнорский, – вон там мамка сидит, – он ткнул вилкой в сторону компании братков, – ее хочу. Пойди договорись.
– Не дурите, Обнорский, – раздраженно ответил Рогозин.
– Э-э, несолидно… оч-ч-ч несолидно. Ну ладно. Я и сам с усам. – Андрей хлопнул рюмку водки, поднялся, одернул пиджак и поправил узел галстука.
– Сядьте, Андрей Викторович.
– Пошел ты, друг ситный, в даль розовую.
Андрей решительно, почти строевым шагом, двинулся через зал. Рогозин покрутил головой и сделал знак Сергею с Виктором: внимание.
Андрей шел, и настроение у него было какое-то бесшабашное. Он не без некоего злорадства наблюдал за Александром Петровичем и понимал, что тот сейчас в очень непростом положении. Он шел почти не хромая, аккуратно огибая столики, и вслед ему смотрели напряженные глаза «конвоя». За бандитским столиком его тоже заметили, но там напряжения никакого не было. Музыка играла что-то знакомое, но что именно, он вспомнить не мог.
Андрей остановился у столика, на него смотрели восемь пар глаз: шесть мужских и две женских. Обнорский остановился в метре от стола, щелкнул каблуками.
– Прошу прощения… Позвольте пригласить вашу даму на танец.
С кем именно из братков пришла «дама», он не знал и обратился наугад к ближнему из мужчин. Над столиком повисла тишина. На него смотрели кто с недоумением, кто с ухмылкой: лох!
– Прошу прощения, – повторил Обнорский. – Позвольте пригласить…
– Слышь, мужик, – сказал тот, что сидел во главе стола, – иди обратно. Пей водочку, закусывай… ладно?
Братаны заулыбались. Такой расклад Обнорского вовсе не устраивал.
– Извините, я, кажется, не к вам обращаюсь, – вежливо сказал он. За столом засмеялись.
– Иди, мужик, иди, – повторил старший. Настроен он был миролюбиво, улыбался, показывая золотые зубы.
– А ты мне не тыкай, хам, – сказал Андрей.
Мгновенно стало тихо. Старший рассмеялся и подцепил вилкой кусочек селедки… Самый близкий из братков подчеркнуто лениво поднялся… За спиной Андрея одновременно встали Сергей и Виктор.
Браток, ухмыляясь, повернулся к Андрею… Ну, давай, подумал Обнорский. Давай проучи лоха… Браток обозначил удар правой, а ударил левой… Ну, это мы еще в Йемене проходили под руководством товарища Сандибада… Браток рухнул на соседний столик, сокрушая его стокилограммовым телом. Зазвенела разбитая ваза, завизжала одна из девиц. И – завертелась карусель.
Вертелась, правда, недолго. Подоспели Сергей с Виктором, и братки, несмотря на численное преимущество, очень быстро притомились.
Вот и погулял Обнорский!
Ну что, доволен?
В аэропорту было шумно, как во всех аэропортах мира. Когда-то Андрей любил эту атмосферу. Она возбуждала, волновала кровь. Серебристые корпуса лайнеров на бетонке манили, обещали полет, сулили что-то новое… То, чего ты еще не видел никогда, но обязательно должен увидеть, вдохнуть воздух с незнакомыми запахами, услышать незнакомую музыку и увидеть незнакомые лица. Это казалось очень важным. Жизнь только начиналась, и все было впереди.
Он улетал из разных аэропортов. Фюзеляжи самолетов вдали могли казаться миражами в дрожащем раскаленном воздухе Адена или ледяными, заиндевевшими айсбергами в январской праздничной Швеции – за морозным узором на стекле аэропорта Арланда. …Андрей стоял и смотрел на летное поле с самолетами и ощущал безразличие. Яркое, чистое, безоблачное небо звало в полет… но ничего не отзывалось в душе. Чудак, говорил себе Обнорский, ты же летишь домой. ДО-МОЙ! Понял?… – Ага, отвечал он себе безразлично, понял… – Да нет, ты, видимо, не понял! Это же возвращение. – Ложь! Возвращение у меня украли. Разве на волю едут под конвоем? Разве что-то изменилось с тех пор, как в сентябре 1994 я стал заложником? Я уезжал из Питера под конвоем, под конвоем же и возвращаюсь. Возможно, отправляясь в тюрьму, я был более свободен, чем сейчас, как ни дико это звучит… как ни странно это звучит. Все понятнее смысл слова «одиночество», все понятнее смысл фразы: «…впустую прожитая жизнь»… Банальной фразы из лексикона неудачников, спившихся провинциальных «львов» и авторов мелодрам. Но если очистить слова этой фразы от налета пошлости, то выяснится, что смысл все-таки есть. Похожий на диагноз, который врач скрывает от пациента, но сам пациент уже догадался… Похожий на «пение» под фанеру, когда все понимают, что певец только раскрывает рот, и, тем не менее, аплодируют. Все при этом обманывают друг друга, но никто не обманывается. И ложь при этом не кажется ложью, или не выглядит ложью, что на первый взгляд одно и то же, но на самом деле это не так… хотя догадываются об этом немногие. А те, кто догадался, – молчат.
Объявили посадку на питерский рейс.
Ему очень хотелось, чтобы в Питере шел дождь. По крайней мере, именно так он представлял свое возвращение. Он не знал, когда это будет и будет ли вообще… но все же надеялся, что все-таки будет, и представлял себе серый и мокрый Санкт-Петербург. Капли дождя на стеклах такси и тусклую Неву в коматозном граните. Так он себе представлял.
Но вышло все по-другому: день оказался ярким, солнечным, с теплым ветерком. А в тот момент, когда Андрей шагнул на бетон летного поля, защипало в глазах… Конечно, он не заплакал. Это было бы слишком хорошо. Он улыбнулся и подставил лицо солнцу.
Он сознавал всю условность и иллюзорность своей свободы. И, тем не менее, был почти счастлив… если только человек может быть счастлив.
Мама обхватила его за голову и заплакала.
– Ну что ты, ма? – говорил Обнорский. Он ощущал себя почти ребенком и еще ощущал ту волну нежности, которая исходила от мамы. – Ну что ты плачешь, ма?
– Я ничего, Андрюшенька… я от радости, – говорила мама и гладила по голове. И еще мама говорила что-то про седину и про то, что он похудел. А отец хлопал по спине и возражал: как же, похудел он… ты посмотри, буйвол какой. А мать говорила: – Похудел, похудел… ты, Витя, не спорь. Я вижу – похудел. Что же ты, Андрюшенька, не позвонил? Я бы пирог твой любимый испекла… Мы ждем тебя, ждем, а ты и не позвонил. Как нам Никита Никитич сообщил, что есть решение суда – так мы и не спим уж. А ты не позвонил… НЕПУТЕВЫЙ ТЫ МОЙ.
