Час бультерьера - Зайцев Михаил Георгиевич (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
– Мы с вами, Николай Маратович, знакомы... Простите. Я с вами, господин Казанцев, работала не один год, – процедила Зоя сквозь зубы, встряхнув кистями, расслабив плечи, перехватив-таки взгляд своего бывшего подзащитного. – Я охраняла ваше тело, а вы... Ваш единоверец, сектант чертов, артист, мать его, не без вашего, я убеждена, что не без вашего благословения, заставил меня умирать от страха за жизнь моего ребенка! Вы подстроили убийство Юдинова! Вы... Ты, гнида поганая, ответишь за все! Я тебе, сволочь, это обещаю... Нет, не обещаю! Я клянусь жизнью своего Лешки! Понял, скотина?..
Николай Маратович Казанцев был человеком умным, трезво оценивал себя и соображал очень-очень быстро. Он ВСЕ понял, едва прозвучало слово «единоверец». Кто знает, быть может, и не было в нем ни капли ВЕРЫ, однако была, обязательно была у него УВЕРЕННОСТЬ, дескать, ассасины – это наикрутейшая крыша из всех возможных крыш. Не могло такого случиться, чтоб этакая железобетонная крыша дала трещину, а вот ведь случилось. Казанцев умел считать, взвешивать шансы даже быстрее, чем умел двигаться покойный маджнун. Николай Маратович молниеносно просчитал ситуацию, сделал однозначный для себя вывод и упал спиной на подоконник.
Затылок Казанцева разбил стеклопакет, прозрачные острые брызги, бликуя на солнце, посыпались на подоконник, в кондиционированную прохладу президентского кабинета ворвался пахнущий городским смогом ветерок. Николай Маратович резво задрал привыкшую к мягким креслам задницу, неумело кувыркнувшись назад. Перед злыми глазами Зои мелькнули подошвы его фасонистых полуботинок. Сабурова попыталась поймать, ухватить его за ноги, зацепилась пальцами за концы его брюк, но тугая задница перевесила, и самоубийца выскользнул из захвата, вывалился в оскалившуюся осколками раму и полетел, вращаясь в воздухе, как Карлсон, у которого вдруг отказал моторчик пропеллера, полетел вниз, к грешной земле, с верхотуры каланчи нефтяного концерна «Никос», с самого верхнего, самого престижного этажа, из самого главного в многоэтажном здании кабинета навстречу смерти.
– Сволочь!!! – крикнула Зоя фальцетом вдогон дезертиру на тот свет.
Еще звенели фальцет и стекла, а тяжелая дверь президентского кабинета уже распахнулась. Сия драгоценная дверь распахивалась так, что петли хрустели, что об стену со всего маха и штукатурка с потолка. В святая святых «Никоса» ворвался Пушкарев – глаза навыкате, в вытянутых руках табельный пистолет.
– Сабурова! Стоять!!! Не шевелиться!!! Где Казанцев?!
– Я все испортила, Евгений Владимирович, – тихо ответила Зоя сорванным голосом. И вся как-то сразу поникла. И лицом посерела. – Я дура-баба, Евгений Владимирович. Я не справилась...
– Где Казанцев, дура-баба?!
– Он вышел. Он вне игры. Он, черт бы его подрал, нашел выход из безвыходной ситуации. Сволочь...
...19 часов 18 минут 06 секунд, все три стрелки – большая, поменьше и тоненькая – остановились неизвестно когда. Ким забыл завести старенький карманный хронометр, а на встроенном в приборную панель «Запорожца» циферблате единственная часовая стрелка всегда показывает 9.
Ким заерзал на продавленном водительском сиденье, Ким занервничал. И ведь даже магнитолы в «запоре» нету, чтоб по выпускам новостей на том же «Авторадио», к примеру, сориентироваться во времени. И на этом раздолбанном «ушастом» Киму предстоит кататься еще целый год! Отец недавно сказал: будешь кататься, а если ТВОЯ машина сломается, будешь гулять пешком. Причем в автосервис отец запретил обращаться категорически, сказал: сам ремонтируй. Ух, и сурово папа Юлий взялся за воспитание сына Кима.
Можно, конечно, узнать, который час, позвонив по мобильнику, нажав кнопку с единицей и дважды с нулями, но у Кима «Би+», и отец строго-настрого запретил пользоваться беспроводной связью «по пустякам». Только в «экстренных случаях» Киму Юльевичу разрешается нажимать кнопки мобилы. И отец каждый вечер проверяет, сколько денег осталось на телефонном счете. И требует отчитываться за каждый потраченный цент, за каждый входящий и исходящий звонки.
Семен Андреевич, покидая «Запорожец» Кима, обещал вернуться не позже половины восьмого, велел ждать и, дословно, «до девятнадцати тридцати не дергаться». А как «дергаться» после половины восьмого, Мастер не уточнил. А Ким побоялся спросить. Дурак! Возможно, Мастер специально не уточнил, чтоб Ким спросил. Мастер постоянно высмеивает Кима, если тот задает ему глупые или лишние вопросы, но и хвалит, ежели Ким спрашивает по делу, не полагаясь на свои, как говорит Мастер, «детские мозги».
Обидно, честное слово, когда ты вымахал с отца ростом, а тебе все тычут, дескать, мозги у тебя детские. Ты легко, играючи смог бы выиграть чемпионат по любому практически виду единоборств, ежели бы тебе позволили поучаствовать в спортивных соревнованиях, а тебя все за ребенка держат, все воспитывают, воспитывают, воспитывают. Обидно до слез.
Размышляя о нелегкой доле сульса – сына сульса, внука сульса, правнука сульса, говоря короче – о судьбе потомственного сульса, Ким проморгал тот момент, когда к его «Запорожцу» подгребли двое гопников.
«Запорожец», припаркованный в трех кварталах от местопроживания журналиста Иванова, прятался от любопытных глаз за трансформаторной будкой. Ким припарковался между безликой будкой и кустами сирени, два левых колеса на асфальте, два правых на траве. Кусты нависли над левым автомобильным боком, сзади от случайных взоров машину берегут богатырского вида тополя, спереди обзор прикрывает ржавый корпус «Жигулей», брошенных на произвол судьбы как минимум минувшей зимой, а то и прошлой осенью. Ким выбрал это специфическое место для парковки и последующего ожидания еще позавчера, а сегодня, когда высаживал Ступина, вместо похвалы услышал от Мастера насмешливое: «Ха! Интересное местечко – тачку не видать из окон близстоящих домов, но и к тачке при желании незаметно приблизиться, как два пальца об асфальт...»
Гопники приблизились совершенно не таясь и, кабы Ким не замкнулся в себе, размышляя о превратностях собственной судьбы, он бы давно обратил внимание на шум веток сирени и хруст грунта под двумя парами дешевых кроссовок.
Гопники – два лба, примерно того же, что и Ким, возраста – втиснулись в промежуток между машиной и трансформаторной будкой. Тот, что повыше, пробовал открыть дверцу «запора», второй требовал, чтоб эту дверь открыл Ким, обзывая юного сульса «чуркой узкоглазой» и угрожая «глаз на жопу натянуть».
«Просто так они не уйдут! – думал Ким, обреченно глядя в лобовое стекло, никак не реагируя на хулиганов, уподобившись статуе молодого корейца за баранкой старого автомобиля. – Отец запретил драться! И Мастера Ступина все нет и нет! Что же мне делать?! О, Великий Будда, прошу, вразуми!..»
И свершилось чудо! Во всяком случае, трель мобилы в кармане юноша Ким воспринял как самое настоящее чудо.
– Алло, я слушаю!
– А я хромаю и вижу в щелку меж саркофагом трансформатора и убитым «жигулем», как твою тачку, будто грушу, околачивают прыщавые оболтусы. Ты, Кимушка, чего сидишь-то сиднем, ась? На фиг надо, чтоб кто-то лишний видел, как я в твой драндулет усаживаюсь? Я на подходе, в десяти буквально шагах, а посему давай-ка быстренько из машины вон, и чтоб через тридцать секунд оба прыщавых валялись в отрубе. Время пошло!
Ким управился за половину отпущенного Мастером времени. Автомобильная дверца, которую дергал за ручку прыщавый дылда, открылась резко и неожиданно, ударив дылду в грудь, отбросив его к кирпичам, за которыми гудели трансформаторы. Мобильный телефон летел на заднее сиденье, а его юный узкоглазый владелец вылетел из тесного салона и на выдохе подпрыгнул, растянул ноги в шпагат. Подошвы копеечных кед врезались в морды гопников. Левая подошва оставила ребристый след на морде дылды, правая заткнула пасть, обещавшую проделать садистский эксперимент с узким глазом Кима. Вдох, и резиновые подошвы, сомкнувшись, коснулись асфальта. Выдох – колени Кима согнулись, оба кулака разлетелись в стороны. Левый кулак утонул в брюхе дылды, правый пробил живот говорливому гопнику. Вдох – колени разгибаются, кеды отталкиваются от асфальта, сомкнутые ноги взлетают вверх, выше головы Кима, расходятся, и левая резиновая пятка бьет по голове дылду, а правая шлепает по тыкве говорливому. Выдох – ноги касаются земли, а кулаки, двумя молоточками сверху, добивают отвратительно воспитанных ровесников юноши-сульса.
