Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
На десять утра никаких серьезных процессов назначено не было — мелкая уголовщина, гражданские дела. Из этого Сорокин сделал вывод, что они вероятнее всего приехали на суд над Калмыковым. Это заставило его внимательнее их рассмотреть.
Что-то необычное в них было. Дорогие машины. Ну, сейчас у многих дорогие машины. Нормальные прически, нормальная одежда. От хороших фирм, но не вызывающая. Кожаные куртки, плащи. Явно не уголовная братия. Не бизнесмены. Похожи на спортсменов — профессиональных, знающих себе цену. Подтянутостью. И чем-то еще. Какой-то сдержанностью.
Чем заинтересовало их дело Калмыкова?
Но тут к зданию суда подкатило такси и отвлекло внимание судьи от этих молодых людей. Из такси проворно выскочил бородатый человек в желтом верблюжьем пальто, с объемистым портфелем под мышкой. Это был Кучеренов, восходящая звезда российской адвокатуры. При виде его судья Сорокин сморщился так, будто съел что-то тухлое.
Адвоката Кучеренова терпеть не могли в судейских и прокурорских кругах. Не потому, что он был сильным процессуальным противником. Большинство дел он проигрывал, но даже из неудач умел извлекать выгоду. Каждому процессу он старался придать политическую окраску, и это ему чаще всего удавалось. Протесты прокуроров и требования судей говорить по существу дела он расценивал как попрание гражданских прав и свобод, клеймил прокуроров за обвинительный уклон, пережиток советских времен, давал понять, что судьи политически ангажированы или даже куплены. Делал это подло, оскорбительными намеками, пожиманием плеч и разведением рук. Язык у него был подвешен ловко, он никогда не давал формальных поводов обвинить себя в неуважении к суду. Если же, не дай Бог, судья реагировал на его тон, адвокат взмывал гневной фурией, Цицероном обличающим: «Доколе, Катилина?!»
Он часто мелькал в телевизоре, телевизионщикам нравилась хлесткость его оценок. Раздражение, которое он вызывал у судей своей манерой вести защиту, иногда приводило к тому, что приговор был суровее, чем того требовали обстоятельства дела. Но это мало кто замечал, а самого Кучеренова это не волновало.
Он был адвокатом модным, дорогим, защищать Калмыкова вызвался сам за гроши, которые получали адвокаты, не нанятые подсудимым, а назначенные по закону. Это означало, что Кучеренов на этот раз пренебрег деньгами, а намерен извлечь из участия в процессе пользу для своей репутации. И судья Сорокин в общем-то понимал какую.
Но теперь, увидев из окна своего кабинета, как адвокат пожимает руку старшему из молодых людей, которые привлекли его внимание, и что-то уверенно говорит, Сорокин подумал, что он поспешил заподозрить Кучеренова в отсутствии меркантильности.
— Алексей Николаевич, пора, — заглянув в кабинет, напомнила секретарша, заочница юридического института. Она вынула из шкафа черную судейскую мантию и помогла Сорокину надеть ее. — Как вам идет мантия. Вы в ней такой благородный. Как лорд. В зале телевизионщики из НТВ. Вы разрешите вести съемки?
— Процесс открытый. Если не последует возражений обвинения и защиты, почему нет?
Возражений не последовало. Телевизионщики засняли начало суда, обвинительное заключение, и уехали. Процесс пошел по накатанной колее. Только после этого судья Сорокин внимательно рассмотрел обвиняемого и понял, почему прокурор сказал, что ему не нравится это дело.
Высокий. Сухопарый. Хорошее мужское лицо с легкой азиатчинкой в приподнятых скулах и в разрезе темных безжизненных глаз. Серые от проседи волосы. В сочетании со смуглотой лица они казались париком. Смуглота была не природная, как у южан, она скорее напоминала глубоко въевшийся в кожу загар. Лицо было словно насквозь прожжено беспощадным солнцем и иссушено ветром до пергаментной серости.
С 1981 года по 1984 год — служба в Афганистане. Так было написано в справке Управления кадрами Минобороны.
Вот откуда этот загар.
Виновным он себя не признал. На вопросы отвечал односложно. Получив разрешение сесть, опускался на скамью за решеткой и сидел неподвижно, прямо, глядя перед собой, не обращая внимания ни на судей, ни на прокурора, ни на публику. Во всем его облике было нечто большее чем равнодушие.
За двадцать лет работы судьей перед Сорокиным прошли многие сотни обвиняемых. Одни изворачивались, другие держались с показной бравадой, третьи пытались убедить суд в том, что все было не так, как показывают свидетели, а так, как излагают дело они. За время следствия они настолько сживались со своей версией случившегося с ними, что искренне верили, что так оно все и было. Были и смирившиеся. Но такого безразличия к своей участи судья Сорокин не встречал никогда.
Он нашел в деле заключение судебно-психиатрической экспертизы и перечитал его. У психиатров института имени Сербского вменяемость Калмыкова не вызвала никаких сомнений. Состояние исследуемого было классифицировано как эбулия: «Отсутствие побуждений, утрата желаний, полная безучастность и равнодушие к любым проявлениям жизни».
Эксперты ошиблись. Этот человек был не равнодушный к жизни.
Он был мертвый.
Это состояние подсудимого предопределило и атмосферу в зале. Процесс шел гладко, но тягостно. Даже Кучеренов не возникал. Он сидел с видом человека, который знает, что его время придет.
Публики с самого начала было немного — местные пенсионеры, любители судов, особенно бракоразводных процессов, случайные посетители, оказавшиеся в здании суда по своим делам и из любопытства заглянувшие на процесс. После перерыва на обед никого из них не осталось. Лишь в первом ряду сусликом торчал не пропускавший ни одного суда маленький неопрятный старик с яйцеобразной лысиной, обрамленной длинными сальными волосами, да в заднем ряду небольшого зала сидели пятеро молодых людей, которых судья Сорокин видел из окна своего кабинета. Они не переговаривались, ничего не записывали. Слушали внимательно, никак не выражая своего отношения к происходящему.
Они появились и на второй день и молча просидели от начала до конца. Сорокин понял, что они намерены присутствовать на всем процессе. Они все больше интересовали его. Он приказал начальнику охраны проверить их документы и записать фамилии. На листке, принесенном ему в кабинет перед началом утреннего заседания, стояло: «Перегудов, Пастухов, Хохлов, Злотников, Мухин».
