Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна
— Но тут как раз тот случай, когда обращение к полицейским было именно что неизбежно.
— Ну, и каков же результат?
— Результат обыкновенный — глухая стена бюрократической осторожности, в которую я уперлась носом, и страстное желание полицейских пребывать в неведении и покое.
— Так вот чем объясняются твои слезы! Ты, насколько я тебя знаю, обычно не склонна терять голову, но общение с полицией — случай особый. Наши стражи порядка способны дестабилизировать психику даже человеку с железными нервами, а те, кто послабее, быстро начинают мечтать об уютной тихой палате в желтом доме, как только попытаются доказать свою правоту полицейскому приставу…
— Ну, от меня приставы этого не дождутся! Может быть, дома я и позволю себе две-три слезинки, чтобы дать выход своей досаде, но врагам и недоброжелателям моих слез не видать. Я ни за что не успокоюсь, пока не узнаю, что произошло с бедной девушкой, и если уж с ней и вправду беда — полиции вольно или невольно придется заняться ее делом! Я еще придумаю, как расшевелить полицейских… Им от меня так легко не отделаться!
— Вот это по-нашему! И даже слезки высохли… Узнаю свою супругу! Что ни говори, а печать эмансипации накладывает на характер женщины неизгладимый отпечаток. Феминистку узнаешь по первому же сказанному ей слову. Конечно, случается, что время и житейские невзгоды укрощают характер юной эмансипированной барышни, и она предает свои девические идеалы, но остановить зрелую эмансипированную даму, как следует поднаторевшую в борьбе, нельзя никакими силами. Полагаю, ты, моя дорогая, вполне способна самостоятельно узнать правду о пропавшей девице каким-нибудь окольным путем, а потом предъявить эту правду полиции, чтобы расшевелить стражей порядка и заставить их наконец заняться делом твоей протеже. Только, расшевеливая полицию, не переусердствуй, а то еще заподозрят в антиправительственной деятельности. У нас в России шагу не ступишь, чтобы в революционные дела не вляпаться.
— Да уж, у нас кого угодно подозревают в антиправительственной деятельности, кроме террористов, беспрепятственно взрывающих губернаторов и министров. Но ты не волнуйся — террористические акции не по моей части, хотя общение с полицией и оказывает дурное воздействие на человека. У меня, правда, сегодня мелькнуло желание поджечь здание Сыскной полиции в Гнездниковском переулке, но усилием воли я это желание подавила. Так что с чистой совестью можешь перестать учить меня житейской мудрости.
Кот со сконфуженно поджатым хвостом появился в дверях.
— Скройся с глаз, бесстыжая морда! Видеть тебя не могу, — грозно произнесла я.
— Надеюсь, это ты не в мой адрес? — робко поинтересовался Михаил.
Наутро, за чашкой кофе, любуясь на бледную осеннюю зарю за окном, я размышляла, какие бы такие меры изобрести по части расшевеливания полицейских. Пообещать сгоряча просто, а вот как дойдет до практики…
Однако, хочешь не хочешь, а сидеть сложа руки невозможно — телефонный звонок в пансион только что утвердил меня в этой мысли, ибо от Лидии по-прежнему не было ни слуху ни духу.
Я так и не успела продумать свой стратегический план, когда горничная Шура доложила, что меня желает видеть некий господин. На его визитной карточке было обозначено: Эрик Августович Штюрмер, присяжный поверенный.
Ко мне пожаловал тот самый адвокат, в конторе которого служила приятельница и соседка Лидии по пансиону Лизхен Эрсберг. Так-так, дело явно принимает интересный оборот. Я попросила Шуру проводить господина Штюрмера в гостиную.
Мне пришлось наскоро переодеваться, так как принимать адвоката по-свойски в утреннем пеньюаре было бы неучтиво. Я и перед близкими друзьями не стала бы щеголять в неглиже, а знакомство с господином Штюрмером носило слишком поверхностный характер, чтобы позволить себе такие вольности.
Что ж, каждый человек, решившийся нанести визит даме в утренние часы, должен быть готов к тому, что его попросят подождать, причем ожидание может и затянуться.
Появившись в гостиной, я обнаружила адвоката сидящим на диване; пальцами он выстукивал по деревянному подлокотнику дробь с каким-то сложным музыкальным ритмом, и только это выдавало его нетерпение.
Одет был господин Штюрмер весьма элегантно, ухоженные рыжеватые бакенбарды источали дорогие парфюмерные ароматы, а золотая цепочка с брелоками на жилетном кармане добавляла респектабельности.
Лицо адвоката можно было бы назвать дружелюбным, если бы оно не было таким льстивым. Для начала он рассыпался в изысканных комплиментах, потом перешел к благодарности за мой недавний звонок по поводу опоздания Лизхен на службу (вот уж воистину — не стоит благодарности), и в конце концов оказалось, что господин Штюрмер мой давний поклонник и с восхищением следит за моей общественной деятельностью (меня от его комплиментов слегка передернуло — вспомнилось, что он большой любитель женского пола и не раз имел из-за этого неприятности; манеры потасканного казановы были в нем весьма неприятны).
— Елена Сергеевна, ваше имя и фотографии регулярно появляются на страницах газет, и поверьте, это — большое украшение для нашей прессы, — говорил адвокат, поглубже насаживая пенсне на свой довольно-таки выдающийся нос и посверкивая стеклами. — То в связи с вопросом женской эмансипации или благотворительности, то в прошлогодних репортажах о деле наследников графини Терской, то нынешним летом в сообщениях от петербургских корреспондентов, там была какая-то запутанная история со смертью врача, проживавшего под чужим именем, — и везде ваши портреты, везде вы в гуще событий.
Я всякий раз удивляюсь, когда мне напоминают о такой ерунде, как газетные фотографии. Может быть, мне и следовало бы ощущать себя знаменитостью после каждого мутного снимка на газетной странице и культировать соответствующий образ мышления, но, по-моему, это так глупо и пошло… Я давно отказалась от мысли, что из меня может получиться выдающаяся личность, и не претендую на особый блеск. Бог с ним, с блеском, зато я обладаю другими достоинствами.
— Журналисты должны возблагодарить судьбу, что на свете есть столь эффектная дама, не чуждающаяся захватывающих приключений, — продолжал заливаться соловьем Штюрмер. — Сообщения о ваших безрассудных поступках поднимают тиражи… Публика ждет от вас героизма, волшебных чар, феерических приключений…
— Увы, у меня было немало приключений, которые можно назвать феерическими, — мне пришлось-таки его перебить, — пожалуй, на вкус некоторых, даже слишком много. Зато я знаю, что значит жить полной жизнью.
— Да-да, вы давно заслужили право остаться в анналах истории. Вы так очаровательны, мадам! Чрезвычайно приятно видеть вас живой…
Последний комплимент поверг меня в некоторое смятение своим двусмысленным звучанием. Любого человека приятнее увидеть живым, чем лежащим в гробу, однако редко кто высказывается на этот счет со столь обезоруживающей откровенностью. Я озадаченно замолчала.
Господин Штюрмер заметил это и поспешил поправиться:
— Я имею в виду — приятно видеть вас, так сказать, во плоти, а не бледный оттиск вашего фотографического портрета на газетной странице. Простите, мадам, мой русский язык далек от совершенства и порой выкидывает всякие штуки.
Однако, надо бы напомнить господину адвокату, что у него какое-то дело ко мне…
— Чему обязана вашим визитом, господин Штюрмер?
— Да-да, мадам, пора перейти к делу, простите, что занимаю ваше время пустой болтовней. От фрейлейн Эрсберг мне стало известно, что вы проявили определенную заботу о моей дальней родственнице…
Я удивилась. О какой родственнице говорит Штюрмер? Не помню, чтобы я заботилась о чьих-либо родственницах, кроме своих собственных…
— Я говорю о Лидии Танненбаум, — пояснил Штюрмер, — Она моя родственница, правда, весьма дальняя, но все же… Мне стало известно, что вы ее разыскиваете и даже побывали у нее на службе в конторе господина Крюднера.
Неужели еще хоть кто-нибудь решил поинтересоваться Лидочкиной судьбой? Да за одно это адвокату многое простится!
