Любовник смерти - Акунин Борис (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Авось снова загыгыкал (все-таки это, наверно, Небось был – у того вечно рот до ушей). Показал Сеньке левольвертом на приоткрытую дверь посреди колидора – там, мол.
Скорик подошёл, заглянул внутрь.
Увидал двоих смуглых, узкоглазых, к стульям привязанных. Один был сильно старый, лет пятьдесят, с козлиной бородёнкой, в хороших клетчатых штанах, в шёлковой жилетке с золотой цепкой из кармашка. Надо думать, барышник. Другой молодой, без бороды и усов, в ситцевой рубахе навыпуск – не иначе приказчик.
Князь похаживал между связанными, помахивал кистенём.
Сенька пошире дверь открыл – а где Очко?
Тот чудным делом занимался: пером своим, из трости вынутым (шпага называется) полосовал перину на кровати. От этого из кровати пух летел, перья.
– Фантазии не хватает, – сказал Очко. – Куда же эти друзья степей могли портмоне припрятать?
Князь чихнул – видно, пушинка в нос попала.
– Ладно, Очко, не потей. – Остановился перед приказчиком, взял его левой рукой за волоса. – Сами расскажут. Как, желтомордый, побалакаешь? Или яблочка железного погрызёшь?
И помахал кистенём перед рожей приказчика (никакой не жёлтой, а белой-пребелой, будто мелом присыпанной).
Очко, наоборот, железкой махать перестал, сыпанул на ноготь порошку (марафет, сообразил Сенька) и запрокинул голову. Скорик поморщился – сейчас ещё пуще Князя расчихается, но Очко ничего, только зажмурился, а когда снова глаза открыл, они у него сделались мокрые и блестящие.
Калмык-приказчик облизнул губы, такие же белые, как рожа, и говорит:
– Не знаю я… Бадмай Кектеевич мне не сказывают.
– Так-так, – кивнул Князь. Волоса приказчиковы выпустил, к купчине повернулся. – Что, козья борода? На куски тебя резать или скажешь?
Барышник, похоже, был мужик тёртый. Сказал спокойно, без дрожи:
– Не дурак столько денег при себе держать. Нынче в рыночную контору ездил, в сейф заложил. Берите, что есть, и уходите. Часы вот золотые. И в бумажнике деньги есть. Вам хватит.
Князь оглянулся на Очка. Тот стоял, улыбался чему-то. Подтвердил:
– Верно. Есть на Конном рынке сейф, куда барышники на сохранение деньги кладут, чтоб не украли или чтоб самим не прогулять.
Сенька приметил, как купец с приказчиком переглянулись, и Бадмай этот глазами куда-то вниз повёл. Эге! У приказчика стул одной ножкой на половицу надавил, и приподнялась она одним краешком, торчит. Приказчик чуть подвинулся, половица на место и встала.
Бумажник, о котором барышник говорил, на столе лежал, раскрытый. Князь достал кредитки, пошуршал.
– Всю колоду из-за трех катек сгонял. От людей срам. У, змей косорылый.
Шагнул к купцу и хрясь ему кулаком по скуле. У того голова мотнулась, но не закричал, не заплакал – крепкий.
– Ладно, – сказал Князь, выдёргивая у барышника из карманы часы – золотые, хорошие. – Благодари своего калмыцкого бога, что мошну тебе уберёг. Идём, Очко.
И уж к двери двинулись, а тут Сенька башку просунул и скромно так:
– Дяденька Князь, дозвольте слово сказать.
– Ты чего здесь? – нахмурился Князь. – Шухер?
Сенька ему:
– Шухера никакого нет, а только хорошо бы вы вон там, под полом проверили, а?
И пальцем показал, где смотреть.
Купец дёрнулся, прохрипел что-то непонятное – надо думать, забранился на своём наречии. Князь же на Сеньку глянул, потом на пол. Двинул приказчику в ухо, вроде и несильно, но тот завалился вместе со стулом, захныкал.
Нагнулся Князь, пальцем подцепил половицу, вынул – под ней дырка в полу. Сунул руку.
– Ага, – говорит.
И достал лопатник большой, кожаный, а в нем хрустов – немеряно.
Князь их пальцем перебрал.
– Да тут три тыщи! – говорит. – Ай да шестой!
Скорику, конечно, лестно. Посмотрел на Очка: как тот, восхищается?
Только Очко Сенькой не восхищался и на лопатник не смотрел. Что-то с ним творилось, с Очком. Уже не улыбался и глаза стали не блестящие, а сонные.
– Я поверил… – медленно сказал Очко, и всё его лицо заколыхалось, будто волнами пошло. – Я им, иудам, поверил! В глаза смотрели! И лгали! Мне – лгали?!
– Да ладно тебе, не пыли, – махнул на него Князь, довольный находкой. – Тоже и у них свой интерес…
Очко двинулся с места, бормоча:
– Прощай, любезная калмычка… Твои глаза, конечно, узки, и плосок нос, и лоб широк, ты не лепечешь по-французски… – Хохотнул. – Узки-то узки…
И вдруг скакнул – точь-в-точь как давеча, когда Ёшку проколол – и шпагой своей лежащему приказчику прямо в глаз, сверху вниз. Сенька услышал треск (это сталь черепуху насквозь проткнула и в пол вошла), охнул, зажмурился. А когда снова поглядел, Очко шпагу уже выдернул и с интересом смотрел, как с клинка стекает что-то белое, вроде творога.
Приказчик бил по полу каблуками, разевал рот, но крику от него не было. На рожу ему Сенька взглянуть побоялся.
– Ты чё, сдурел?! – рявкнул Князь. Очко ему в ответ, надрывно:
– Я не сдурел. Мне тошно, что правды нет на свете!
Чуть дёрнул кистью, в воздухе свистнуло, и шпага остриём, самым кончиком, чикнула купца по горлу. Отлетел клок отсечённой бороды, и сразу брызнула кровь – густо, как вода из пожарной кишки.
Сенька снова охнул, но глаза на этот раз закрыть не догадался. Видел, как купец рванулся со стула – да так, что ручные путы лопнули. Вскочил, а идти не может, ноги-то у него к стулу привязаны.
Жизнь выхлёстывала из барышника вишнёвыми струями, а он всё пытался удержать её ладонями, запихнуть обратно, только ничего у него не выходило – кровь текла сквозь пальцы, и рожа у калмыка стала такая бессмысленная, жуткая, что Скорик заорал в голос и бросился вон из страшной комнаты.
Как Сенька сидел в нужном шкапу
В разумение стал приходить только на Арбате, когда совсем задохся от бега. Как вылетел из гостиницы «Славянская», не помнил, как по мосту бежал и потом через пустой Смоленский рынок – тоже.
Да и на Арбате ещё не в себе был. Бежать больше не мог, но сесть, передохнуть тоже не догадался. Семенил по тёмной улице, будто дед старый. Кряхтел, охал. И ещё оглядывался часто, всё мерещилось, что сзади калмык гонится со своим порванным горлом.
Получалось, что купца и приказчика он, Сенька, погубил. Его грех. Не захотел бы перед Князем отличиться, не указал бы на схрон, остались бы калмыки живы. А как было не указать? Или он, Скорик, не фартовый?
И сказал себе на это Сенька (это уже на Театральной площади было): какой ты к бесу фартовый, глиста ты паршивая, вот ты кто. Или, иначе сказать, брюхо у вас, Семён Трифоныч, больно хлипкое для настоящего мужчинского дела.
Стыдно стало, что сбежал – мочи нет. Идя по Маросейке, ругал себя за это всяко, корил, казнился, но как вспомнит про калмыков, ясно делалось: назад в колоду ему ходу нет. Князь с бойцами, может и простят – наврать можно, что живот прихватило или другое что, но себе-то не наврёшь. Деловой из Сеньки, как из коровы рысак.
Ох, срамота.
Ноги принесли Скорика на Яузский бульвар, пока ещё самому было невдомёк, для какой надобности.
Посидел на скамейке, замёрз. Походил взад-вперёд. Светать стало. И только когда понял, что уже в третий раз мимо Смертьиного дома идёт, сразумел, что больше всего душу гложет.
Остановился перед дверью и вдруг – рука сама потянулась, ей-богу, – постучал. Громко.
Напугался, хотел убежать, но не убежал. Решил, услышит её шаги, её голос. Когда спросит «кто там?», тогда убежит.
Дверь открылась беззвучно, безо всякого предварения. Ни шагов, ни голоса не было.
На пороге Смерть. Распущенные по плечам волосы у неё были чёрные, а так она вся была белая: рубашка ночная, кружевная шаль на плечах. И ноги, на которые смотрел Сенька, тоже были белые – кончики высовывались из-под края рубашки.
Надо же, не спросила, кто по такому времени стучится. Вот какая бесстрашная. Или всё равно ей?
Сеньке удивилась:
– Ты? – спросила. – Князь прислал? Случилось что?
