Агония - Леонов Николай Иванович (книги хорошего качества .txt) 📗
Глупое сердце, не бейся!
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья.
Глупое сердце, не бейся.
Любовь и грусть поэта, рядом серая ненависть Корнея, и эти двое, которых разместили на первом этаже. Ребятишки, судя по всему, битые, что-то Корней задумал, раз поселил ребят в номере, который и прослушивается, и просматривается. Почему в гостинице поселился Леха-маленький?
Ночь была пестрой: то Дашу околдовывал Есенин, то выступал из мрака Корней. Потом они оба пропадали, Даша всматривалась в лицо простоватого парня в пиджачной паре. Даше указали на него со словами: “Запомни его. Паненка, и остерегайся: только с виду он прост, серьезный мальчонка, в угре служит”.
Ведь русским языком сказали, а она не остереглась.
Все кончается, ночь тоже кончилась. Даша умылась и оделась, вышла в коридор и увидела Леху, который ввел с улицы в холл сгорбленного старичка.
Маленький, на тонких ножках, лицо — испеченное яблоко — не человек, мерзлота одна, крови человеческой по одному его слову пролито — в ней дюжину таких утопить можно. Никто не слышал, чтобы старичок даже пустяковое преступление совершил, однако среди уголовников он был почитаем, звали его Савелием Кирилловичем. Обладал он феноменальной памятью, знал о преступниках практически все, уголовный розыск пользовался картотекой, уголовники. — Савелием Кирилловичем.
Он вошел, опираясь на руку Лехи, хотя в помощи не нуждался абсолютно, на Дашу, которая поклонилась ему, вроде не глянул и ясно сказал, молодо, с усмешечкой:
— Здравствуй, Паненка. Волос ты зря завила, свой тебе лучше.
— Доброе утро, Савелий Кириллович, — ответила Даша. — Не жгу я волос, вчера под дождь попала.
— Стар, не вижу ничего, — Савелий подмигнул Даше молодым ясным глазом и прошел с Лехой в коридор.
Ребятишек опознавать привели, поняла Даша, сомневается Корней, потому и за стариком послал, и Леху рядом держит.
Глава пятая
Проверка
Номер Савелию Кирилловичу отвели такой же, как и беглецам, — две комнаты и ванная. Старик обошел апартаменты, остался недоволен: шику много.
— Человек должен себя в строгости держать, — сказал он, неодобрительно глянул на стоявшего у двери швейцара, который в куртке с галунами, как прислуге и положено, в нумер не лез, ждал, что гость прикажет.
Даша принесла валеночки, подшитые, с обрезанными верхами: известно было, что Савелий Кириллович ногами мучается, даже летом валеночки уважает.
— Уластили старика, — Савелий прошелся в валеночках по ковру. — Однако и покушать бы не мешало.
Савелий Кириллович, видимо, забыл о своем совете — держать человека в строгости — и кушал стерлядку с удовольствием. Швейцара он отпустил, а Леху и Дашу оставил при себе. Девушку к столу посадил, чтобы ухаживала за стариком. Лехе поднес стакан водки, но за стол не пригласил.
Каждый себя любит, уважает, думала Даша, наблюдая с почтительным видом за трапезой Савелия Кирилловича. Она с поклоном наполнила граненую рюмку, подложила старику икорки. Он глянул в красный угол, перекрестился, выпив, выдохнул громко, отправил в рот солидный кусок стерляди, жевал размеренно и неторопливо, смотрел прямо перед собой.
“Да на кой мне нужны Корней и этот мухомор-кровопийца! — думала Даша. — Крестится, жует, будто молится, а потом по его слову зарежут парня. Все они не живут, а в непонятную игру играют, говорят одно, делают другое. А я? Я как думаю, так и говорю?”
— Очнись, красавица, — Савелий Кириллович указал на пустую рюмку. — Никакого почтения, одно птичье легкомыслие.
Выпив вторую, старик вытер пот, расстегнул ворот холщовой рубахи и с минуту сидел, не двигаясь, ждал, когда проберет.
— Чайку, Савелий Кириллович, покушаете? — спросила Даша. — К чаю сушки, мед, пряники прикажете?
— Остынь, Дарья. Чай опосля дела, он суетни не любит, его пить сурьезно надо, — старик говорил с расстановочкой, нравоучительно, тянул время, готовясь к тяжелому разговору. Давно он между Корнеем и Савелием назревал, и желали они оба душу отвести, и страшились. — Ты в полюбовницах у него? — старик кивнул на дверь, уверенный, что Корней их слушает, продолжал: — Мне ни к чему, ваше дело. Так что старый Савелий понадобился? В чем нужда?
Даша давно ждала вопроса, облегченно вздохнув, рванулась к дверям, старик жестом остановил.
— Не беспокой, может, делом занят, — старик все у Лехи-маленького выпытал, но любил, как говорится, притемнить. — Мне еще ввечеру воробышек на ухо чирикнул, что прибыли к вам два молодых гостя: один черненький, другой беленький. Так? Разобраться с ними следует, наших они кровей или только фасон держут? А может, и похуже того?
Старик начал подниматься, ожидая, что Даша руку подаст, но ей комедия надоела, и она с места не двинулась. Леха в два шага пересек гостиную, поставил Савелия Кирилловича на ноги, Леха большим умом не отличался, однако понял: заложил его старик, в этом доме в щебечущих птах не верят.
— Тихо ты! — взвизгнул старик, поднятый на воздух могучей рукой. — Не шали. Зашибешь — ребятишки не простят, — он оттолкнул охранника. — Показывай, Паненка, своих женихов. Тебе который из них больше личит?
Они перешли в соседний номер, Даша приложила палец к губам, старик усмехнулся: знаю, мол, не учи. Отлепив кусок обоев, Даша вынула из стенки кирпич, указала старику на приготовленное загодя кресло. Усаживаясь, он собрался было по привычке охнуть, но вовремя сдержался.
Николай Сынок стоял на голове и говорил:
— Ты, кореш, спишь плохо. Может, влюбился в нашу надзирательницу?
Хан смотрел на Сынка удивленно, затем крутанул пальцем у виска, вскочил с кровати и стал ее аккуратно застилать. Заправив на манер солдатской койки, уложил подушку фигурно, взглянул, отстранившись, остался доволен.
Сынок продолжал стоять на голове и, обиженный недостаточным к своей исключительной персоне вниманием, вновь заговорил:
— Мне эту гимнастику индус Фатима показал. Факир. Слыхал?
Хан отрицательно покачал головой и ушел в ванную. Сынок отжался и пошел на руках следом.
— Ты ночью не спал. Язык доедал? Затащил неизвестно куда и еще не разговаривает.
— Встань на ноги, — Хан пальцем чистил зубы, умываясь, потер ладонью щеку, поморщился. — Надо у Даши бритву попросить и зубные щетки.
Сынок встал на ноги, вышел в спальню, оглядел свою мятую постель рядом с аккуратной койкой и спросила
— Ты случаем не кадет? — и рассмеялся, потому что на блатном языке “кадет” означает — молодой неопытный сыщик.
— Я генерал, — Хан начал примеривать принесенную Дашей одежду...
Сынок в гостиной обошел вокруг стола, попытался открыть дверь, впрочем, сделал это без особой надежды на успех.
— Не вопрос, замочек для блезиру, — Хан, уже одетый, вошел в гостиную, взялся за белую крашеную решетку на окне и дернул так, что посыпалась штукатурка. — В момент выдерну, — он отряхнул ладони, повернулся на каблуках, демонстрируя новый костюм. — Ну как?
— Фраер обыкновенный, — подвел итог Сынок. — Вчера от сохи, привезли по железке в мешке, на ногах следы от онучей остались.
— Так, да? Тогда неплохо. Самый лучший вид, когда на приезжего смахиваешь.
Сынок, как был, в одних трусах, прыгнул на диван, сел, обхватил голые коленки.
— Сядь, Степа Хан, давай покалякаем. Кто ты такой? Куда привел? Как дальше жить думаешь?
Хан посмотрел из-под черных бровей сердито, хотел огрызнуться, передумал и сел в шикарное кресло.
— Можно и серьезно поговорить, — рассудительно произнес он. — Только зачем? Нам с тобой делить нечего.
Николай Сынок пытался улыбочку изобразить, смотрел нехорошо, все меньше и меньше ему нравился случайный знакомый. И случайный ли? Как говорится, бог не фраер, ему подсказчик не требуется.
— Чего молчишь? — спросил Хан. — Я твоего имени не называл, с собой идти не уговаривал. Ты сам ко мне прилип, расстанемся красиво.
— Как?
— Ты в дверь, я в окно. Хочешь, наоборот.
