Исаев-Штирлиц. Книга 2. Пароль не нужен - Семенов Юлиан (электронные книги бесплатно TXT, FB2) 📗
Железнодорожная станция Чита-II
Вокзал пуст. На жарком, раскаленном перроне замер строй почетного караула, чуть в стороне, под металлическим, давно не крашенным козырьком, – оркестр Читинского гарнизона. Возле облупившейся ресторанной вывески – группа военачальников, представители парламентских групп Народного собрания ДВР, партийные работники: большевики, эсеры и меньшевики. Кадеты и народные социалисты стоят особняком, оживленно переговариваются, смеются: лица холеные, очки поблескивают золотом, белые канотье выписаны из Парижа, штиблеты по последней американской моде – тупорылы, пиджачки коротенькие, тоже на американский манер.
Вокзальное начальство, упрежденное, что прибывает новый военный министр и главком, загнало пассажиров в залы ожидания и все двери заперло – на контролеров надежды нет: народ до зрелищ жадный, сомнет. Все вокзальные стеклянные двери расплющены прижатыми носами любопытных.
– Говорят, начальник-то, – шепчут в зале ожидания, – свирепый, порядок приехал навести, растрясет буржуев тутошних.
– Мели, Емеля! Он сам из немцев, а немец – первый буржуй на земле.
– Какой немец! Прикусись. Жид. Жид он.
– Евреи против капитала свирепые. Сейчас гривой своей затрясет кучерявой – чтоб конфисковать немедля!
– Коль, он мне под юбку залазит!
– Ишь, ишь кадеты стеклами сверкают. Министры-капиталисты! Как при адмирале сидели в начальниках, так и теперь остались. Эх, Расея, нет на тебя плетки!
– Погоди, доведут – подымемся, с заду искры полетят.
– Слышь, папаш, а чего это эсеры все, как есть, нестриженые и с перхотью на спине?
– Это у них от идейности. Идейный – он завсегда нестриженый. А перхоть – так то ж мозг зашелушивается изнутри…
– Коль, он мне под юбку залазит!
– Эвон паровоз, паровоз!
Кадеты переговариваются:
– Говорят, весьма способный военный.
– Перестаньте. Откуда? Очередной крикун.
– Гражданин Протопопов, посмотрите, как любопытно, – большевики молчат, будто воды в рот набрали.
– Меньшевиков боятся.
– Не верю. Ни во что не верю. Придут сюда желтые, весьма скоро заявятся. Армия может им противостоять, а ее, увы, нет. Есть сброд.
– Американцы тянут с визами…
– Чего вы от них хотите? Союзники – одно слово.
Эсеры прежде всего озадачены вопросом:
– Кто будет его приветствовать?
– Естественно, от большевистской фракции.
– Я спрашивал: те говорят, что приветствие будет от имени коалиционного правительства.
– Какая, к черту, коалиция? Пауки в банке. Коалиция в России противоестественна: каждый в Бонапарты метит.
– Двадцатый век – последний век этой цивилизации. И конец миру придет из России, истерзанной изнутри.
– Меньше афоризмов, Владислав Прокопьевич. Афоризмы надоели, мы с ними проиграли все, что могли проиграть.
– Граждане, поезд…
Состав министра обороны и главкома медленно приближается к платформе. Заместители министра, военные руководители, начальник гарнизона медленно двигаются к тому месту, которое отмечено на перроне мелом: здесь должен остановиться салон нового министра. Следом за воинскими руководителями четко вышагивает начальник почетного караула: шашка посредине туловища, тело сотрясается от шагов, вдалбливаемых в жаркий асфальт, брови сосредоточенно нахмурены, глаза поедают спины заместителей министров.
Капельмейстер, взятый напрокат из оперного театра, неуклюже морщится в военном кителе, то и дело обмахивается платочком, подрагивает рукой, поднятой в уровень с головой: ударить марш встречи надо секунда в секунду, чтоб все как в прежнее мирное время, когда губернатор появлялся в ложе.
Паровоз остановился. Дверь вагона министра распахнулась, и оттуда медленно вылез бритый наголо человек в зеленом английском френче – без орденов и знаков отличия. Оркестр рванул марш торжественной встречи. Начальник гарнизона стал выкрикивать слова приветствия. Блюхер, не дослушав его, отвернулся. Из распахнутой двери жена и адъютант протянули ему махонький гробик. Блюхер принял гроб на руки и пошел сквозь толпу встречающих к выходу. Оркестр оборвал приветственный марш, веселый и громкий, только когда Блюхер был совсем рядом. Шел министр с трехмесячной дочкой Зоенькой, умершей за два часа до приезда в Читу, шел под марш торжественной встречи, мимо строя почетного караула и примолкнувших представителей парламентских фракций.
Когда Блюхер в Москве пробовал отпроситься у предреввоенсовета на неделю хотя бы, пока дочка выздоровеет, тот стал суров и озабочен и много говорил о том, что революция – это жертвенность и стоицизм.
А Зоенька умерла – зашлась кашлем, сухонькая стала, синенькая. Первенец, агукать начала, в глазоньках смысл появился – и нет ее.
…На следующий день Блюхер приехал в ставку к семи утра. Первым, кого он принял, был замначоперод – из бывших офицеров: сухой стареющий человек с длинной шеей, заросшей седым пухом.
– Введите меня в обстановку, – сказал Блюхер, – вы – грамотный военный, обсудим все без трескотни и фраз.
– Вот мой рапорт, – сказал замначоперод и протянул Блюхеру листок бумаги.
– Рапорт после. Сначала давайте-ка займемся делом.
– Гражданин министр, я прошу вас ознакомиться с моим рапортом.
Блюхер взял лист бумаги. Там было всего две строки: «Министру Блюхеру. Прошу уволить меня из рядов армии ДВР. Евзерихин, заместитель начальника оперативного отдела штаба НРА».
– Не знал, что в штабе работает трус.
– У меня солдатские «Георгии» и золотое оружие от Фрунзе.
– В таком случае объяснитесь.
– Я не хочу быть лжецом, гражданин министр.
– Вы лозунгами-то не говорите. Вы по-человечески.
– Я не хочу быть лжецом. Мне совестно получать паек. Армии нет. Грамотных офицеров нет. Партизанские отряды заражены анархизмом, приказов не слушают! Мы держимся чудом, поймите! Если белые ударят – мы покатимся до Москвы! Когда я пытаюсь пригласить в штаб грамотных военных, меня упрекают, что я протаскиваю гада-интеллигента! Я не могу так больше! Не могу.
Замначоперод стал весь красный, а длинная шея его посинела, и от этого белый пушок стал особенно беззащитным и нежным. Блюхер испытал острый приступ жалости к этому незнакомому человеку.
– Сядьте, – сказал он, – я понимаю вас. Простите за труса. Вы займетесь переговорами с кадровыми офицерами. Я – партизанами. Где наиболее трудный участок?
– В Лесном, – тихо ответил замначоперод, – там анархисты сильны.
Блюхер подошел к громадной – во всю стену – оперативной карте.
– Где? – спросил он тихо. – Покажите, пожалуйста.
Замначоперод ткнул длинным узким пальцем в кружок.
– Здесь. Вашего заместителя оттуда на тачке вывезли, под свист. У них там второй день кутерьма.
Дальневосточная республика. Село Лесное
Партизанский сход шумит, выбирает нового командира. Прежнего белобандиты третьего дня в лесу угрохали. Как пошел на заимку к пасечнику поговорить про сено для конского запаса, так и не вернулся вовсе. Только голову нашли. На шест воткнута, язык вывалился – синий, длинный, будто озорует командир, глаза напрочь выколоты, а чуб аккуратно на две половинки расчесан. В подбородок вбит старый гвоздь, а на нем бумага в линеечку, и слова на ней: «Смерть коммунии».
– Пущай командиром Кульков станет! – предлагает молоденький безбородый паренек, весь в пулеметных лентах, галифе у него красного цвета, с неимоверным кандибобером, маузер болтается чуть не у голенища, ремень оттянут пятью лимонками, глаза шалые, озорные, но детские еще совсем глаза.
– Молод, – отвечают ему, – зеленый он, не уходился!
– Рано Кулькову в командирах выкобенивать!
– Дерьмо! Еще та титька не выросла, которую ты опосля сосал, когда Кульков подымал людей в атаку!
Шумят люди, ругаются, а как же иначе?! Командир – он и есть командир, его надо со всех сторон обсмотреть, чтобы потом в боевой кампании конфузу не вышло!
