Блуд на крови. Книга вторая - Лавров Валентин Викторович (полные книги .TXT) 📗
— Семен Францыч, сегодня у нас знаменитая стерлядь, в шампанском вареная. Жульены из птичьего ассорти желаете? Устрицы на льду све-жие, с острова французского Олерон доставленные — дюжина двадцать рублей. Галантин тетеревиный. Суп черепаховый. Тетерьки с грибами. Заливное из уток. Жаркое с каплунами-с. Артишоки. Да-с, чуть не запамятовали: нынче нежные куропатки на канопе. Прикажите с салатом «оливье» подать?
— Несите все самое вкусное! — лениво позевывает Малевский.
— Нас, Семен Францыч, мать бегом родила. Чихнуть, извините, не успеете, как мы вам на столе полный антураж изобразим.
— Тем временем на эстраде появился верткий господин в яркой плисовой рубахе, таких же шароварах и с гармоньей в руках. Он тряхнул смолянистыми кудрями, склонил по-птичьи голову набок, устремил куда-то вдаль мечтательный взор, рванул меха и высоким голосом затянул:
За— аче-ем я мальчик уро-одился? За-аче-ем тебя я полюбил? Ведь мне назначено судьбою идти в сибирские края…
К удовольствию Анюты, на столе как по волшебству появились блюда, бутылки с разноцветными наклейками. Но в то же время ей очень нравилась песня, которую выводил гармонист со слезою в голосе:
Анюта пила шампанское, на душе у нее просветлело, она с радостью думала: «Какое счастье, что я встретила такого человека! Это не какой-то магазинный приказчик — директор!»
Малевский произносил забавные тосты: «За вечнозеленую любовь!», «За пиршество чувств!». Потом он стал восхищаться:
— Какое изумительное имя — Анна! Вы, сударыня, будете моей наградой — звездой, лентой и орденом одновременно. Кстати, сейчас юбилей: ровно 140 лет назад, как вы помните, король Гольдштейн-Готторопский Карл-Фридрих учредил в память Анны Петровны, дочери Петра Великого, орден Святой Анны.
Анюта хлопала глазами и молчала.
— Выпьем за счастливую встречу с Анной, которая мне нынче дороже всех наград!
Они выпили, Малевский нежно поцеловал ее в плечо и ласково повторял, шептал в ухо:
— Вы моя золотая на красной муаровой ленте с четырьмя бриллиантами Анна! Вы — идеал мой!
…Потом он подсаживал ее в коляску. Она неясно, словно в тумане, видела мелькавшие мимо фонари и свет в окошках. В ювелирном Анюта выбрала себе золотые сережки в тут же повесила в уши.
Приехали к богатому дому на Никольском проспекте — с широкой мраморной лестницей и швейцаром в ливреи. Вновь пили шампанское в роскошной квартире Малевского. У нее сильно кружилась голова.
Очнулась она среди ночи. В громадные окна смотрели крупные звезды. Анюта лежала на широкой кровати. В подсвечнике догорала оплавленная свеча. В ее неверном мерцающем свете на стене танцевали легкие тени. Рядом с Анютой, слегка похрапывая, лежал, обнажив волосатую грудь, Малевский.
Жизнь перевернула свою очередную страницу…
НЕМНОГО О ФИЛОСОФИИ
В ту ночь, немного поплакав, Анюта вновь уснула — крепким ненарушаемым сноведениями сном. Проснулась она от солнечного луча, заглядывавшего в окно. Малевского не было. На столике лежала записка: «Не уходи. Жди меня. Приеду обедать. Что надо, тебе поможет горничная Лиза. Целую, твой Семен».
Горничная вскоре пришла к Анюте, показала расположение необходимых комнат. Завтракали они на кухне втроем — к ним присоединился тонкий, горбоносый, с висящими усами, похожий на кузнечика лакей Герасим.
Ели серебряными приборами с богатого сервиза. Прислуживала кухарка. Анюте все это стало казаться удивительным сном — такой роскоши она никогда не видела.
…После завтрака Анюта рассматривала цветы в горшочках, стоявшие на широких подоконниках. Горничная Лиза, миловидная, вся утянутая в талии девица лет двадцати трех, приказала Анюте вытирать пыль с листьев трех пальм, стоявших в громадных кадушках в гостиной.
Анюта работу эту выполняла долго — видать, от непривычки, боясь повредить сухо шуршавшие листья. Потом она полила цветы и села за рояль. Откинув тяжелую крышку, робко, боясь побеспокоить прислугу одним пальцем извлекла звуки.
За этим занятием и застал ее приехавший обедать Малевский.
Он был выходцем из старинной дворянской фамилии, жившей с незапамятных времен в Кракове. В нем текла кровь польских, немецких и русских предков. Малевский находился в каком-то родстве со знаменитым гетманом Куницким, который в конце XVII века громил турок в Молдавии, выжигал посады в Белгородчине и около Тягина (Бендер). Но за оставление войска во время сражения, казацкой радой был обезглавлен. Может от воинственных предков, Малевский был бесшабашно храбр, любил порой гулять по ночным окраинам Петерберга в поисках опасностей. Однажды повторил гусарский подвиг, когда уселся на краю подоконника своего высокого этажа и до дна осушил громадный кубок с вином.
Окружающих он чаровал своей любезностью, безудержной щедростью, веселостью. Никто никогда не видел его унывающим. «Жизнь для меня — это сплошной праздник, — любил повторять Малевский. — Как жаль, что человек не живет хотя бы лет пятьсот!»
У него была острая память и блестящие способности к наукам. Ему оставалось учиться чуть больше года в Николаевской военной инженерной академии, как там произошли какие-то студенческие волнения. Хотя Малевский не имел к этим беспорядкам ни малейшего отношения, он в знак протеста против исключения нескольких зачинщиков из академии тоже ее покинул. Это произошло в 1862 году, Малевскому был 21 год.
Образование он продолжил в Технологическом институте, полный курс которого окончил за четыре года. Затем по своей воле отправился
на Кавказ. Здесь показал удивительное усердие и работоспособность во время работ на Поти-Тифлисской железной дороге, а затем и Киево— Брестской. Вернувшись спустя несколько лет в Петербург, сразу был поставлен директорствовать на Сампсоньевский завод. Позже, во время суда свидетели скажут о Малевском: «Везде он успевал, всякая работа кипела в его руках… Деятельность его на заводе была изумительна: он являлся на завод в семь утра, покидал лишь поздно вечером. Прибыль завода при Малевском резко возросла, жалование рабочих и служащих увеличилась. Все его любили, недоброжелателей у него не было».
И еще: «Малевский любил общество женщин, причем исключительно „легкого поведения“. В пирушках с ними он словно находил источник отдохновения. Он никогда не искал сердечного чувства, не требовал ни верности, ни постоянства». Такой была его жизненная философия.
…Увидав за роялем Анюту, он весело расхохотался:
— Ты играешь, кажется, прелюды Листа? Браво! Хорошо сделала, что дождалась меня.
Обедали они вдвоем. Выпив бокал хорошего легкого вина, Малевский торопливо увлек Анюту в спальню:
— Как я опаздываю, дружок, если бы ты знала! Через двадцать минут он вскочил в коляску, поджидавшую у подъезда, и покатил на завод.
ВЕЧЕРНИЙ ЧАЙ
Три дня Анюта провела в доме Малевского. На обед он больше не приезжал, зато вечернее время они делили вместе. Лаская ее молодое, полное жизненных соков и энергии тело, страстно отдававшееся любви, он с улыбкой говорил:
— Благодаря тебе, дружок, я открыл в себе нечто новое.
Она вопросительно поднимала пушистые ресницы:
— И что же это?
— Я был уверен, что уже не способен на такие жаркие чувства. Но встретил тебя и потерял голову.
Она начинала игриво хохотать, явно счастливая его признанием:
— Такую голову терять нельзя — от этого Империя пострадает.
— Да нет, я серьезно! Но, дружок, я все обдумал. Уважая твою честь, я не могу оставлять тебя в доме — твое положение было бы двусмысленное. Я тебе сниму квартиру. И мы часто будем видеться.
Глаза Анюты стали наполняться слезами:
— И что потом?
— Потом? — удивился Малевский. — Я и сам не знаю — что будет потом. Жизнь сама все образует. Я дал зарок до сорока лет не удручать себя узами Гименея. Я хочу свободы. Так что еще, по крайней мере, лет пять мне предстоит пребывать в печальном одиночестве.
