Коронация, или Последний из романов - Акунин Борис (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Почувствовав мой взгляд, британец, оторвал глаза от книги и пробурчал что-то неразборчивое – трубка закачалась вверх-вниз.
– Я всё знаю, – перевела мадемуазель на русский, произнося вместо «всё» «всио». – Милохд хассказал.
Батлер снова уткнулся в книгу, давая понять, что на него можно не обращать внимания.
Что ж, значит, и в Англии у господ от дворецких секретов нет. Тем лучше.
Я коротко рассказал своим товарищам о письме, о зловещем докторе и о решении, принятом на тайном совете. Слушали меня молча. Только когда я сказал о том, что доктор Линд своих пленников живыми не возвращает, мадемуазель не сдержавшись ахнула и сжала над столом крепкие кулачки. Чтобы помочь ей справится с понятным волнением, я сделал небольшое отступление, поведав о чудесной выдержанности, проявленной Георгием Александровичем. Но отклик мадемуазель (как это, впрочем, часто бывало) меня удивил.
– У Геохгий Александхович шестехо сыновья от ее высочество и еще два от маленькой балехины. Если бы доктох Линд похищал единственная дочь его высочество – о, он вел бы себя совсем не так.
Я, признаться был эпатирован – и самим суждением (возможно, не лишенным справедливости, потому что любимицей Георгия Александровича и в самом деле являлась Ксения Георгиевна), и нетактичным упоминанием о госпоже Снежневской.
Фома Аникеевич повернул разговор и тем смягчил неловкость:
– Не можем ли мы, слуги, со своей стороны что-либо сделать?
Вот что значит истинный дворецкий – в нескольких скупых словах сразу отмел шелуху и обозначил главное. Все-таки все мы перед ним сущие карлики.
– Извините, Афанасий Степанович, что я говорю это, – с всегдашней своей учтивостью продолжил Фома Аникеевич, – однако речь идет не только о жизни Михаила Георгиевича, но и о материях еще более значительных – судьбе монархии и самое российской государственности. При всех наших внутренних потрясениях, разбродах и шатаниях, при явной слабости и неопытности государя – еще и такой удар, да на глазах у общества и всего мира. Здесь можно ожидать каких угодно последствий. Мы, слуги дома Романовых, не должны этого допустить.
Японец бухнул блюдцем о стол, и так стремительно наклонился лбом к скатерти, что я испугался – не апоплексия ли. Нет, оказалось, что это такой поклон. Склонив круглую голову к самой скатерти, азиат с чувством обратился к Фоме Аникеевичу:
– Это срова истинного самурая. Фома-сэнсэй, вы брагародный черовек.
«Самурай» – это такой японский рыцарь, я читал. Что означало слово «сэнсэй», мне было неизвестно. Надо полагать, какое-нибудь почтительное восточное обращение навроде cher maotre.
Фома Аникеевич ответил вежливым поклоном, и японец распрямился.
– Нада памагачь маему гаспадзину, – заявил он на своем диковинном, но вполне понятном русском. – Мой гаспадзин одзин модзет спасчи маренького одзи и чесчь империи.
– Я много слышал об Эрасте Петровиче, господин Маса, – сказал Фома Аникеевич. – Кажется, во времена губернаторства князя Долгорукого он совершил здесь, в Москве, немало выдающихся деяний?
Я не знал, что Фома Аникеевич осведомлен о Фандорине, но ничуть этому не удивился.
Японец же солидно произнес:
– Да, отень-отень много. Но это невадзьно. Вадзьно, сьто мой гаспадзин не будзет жичь, есри живет докутор Ринд.
Сказано было не вполне складно, но смысл я понял.
Мадемуазель спросила с совсем иным акцентом, гораздо более приятным для слуха:
– Но что он может сдьелать, ваш господин?
– Всё, – отрезал Маса. – Господзин модзет сдерачь всё. Докутор Ринд жичь не будзет.
Фома Аникеевич вздохнул, что, очевидно, означало: вашими бы устами да мед пить.
– Сударыня, господа. Я предлагаю следующее…
Сразу стало тихо, и даже мистер Фрейби оторвался от книги, с интересом глядя на Фому Аникеевича поверх очков.
– Наши господа, к сожалению, в неважных отношениях между собой. Это может помешать делу. Давайте договоримся, что хоть мы, слуги, будем заодно. Станем предупреждать друг друга и уберегать его величество и их высочества от ошибок. Насколько это в наших силах.
Так и было сказано – просто и мудро.
Тут в лакейскую просунул голову мой помощник Сомов и, приложив руку к груди, извинился:
– Афанасий Степанович, господа, прошу прощения, но мадемуазель Деклик просят к ее высочеству.
И тут же с поклоном удалился.
– Ах да, месье Зьюкин, – оборотилась ко мне гувернантка. – Бедньяжка Ксения ничего не знает. Что я могу ей сказать?
– Не следует говорить ее императорскому высочеству про угрозы Линда, – сурово сказал я, несколько покоробленный фамильярностью в отношении Ксении Георгиевны. – Просто скажите ее императорскому высочеству, что похитители требуют выкуп и что выкуп будет заплачен.
По-моему, она вышла должным образом пристыженная.
Уже через минуту я пожалел об отсутствии мадемуазель, потому что мистер Фрейби вдруг разверз уста и произнес какое-то короткое слово.
– Что вы изволили сказать? – переспросил Фома Аникеевич.
– Он сказар «сьпион», – перевел Маса, который, оказывается, понимал по-английски.
– В каком смысле «шпион»? – не сообразил я.
Британец с надеждой посмотрел на Фому Аникеевича, и тот вдруг озабоченно нахмурился.
– Господин Фрейби совершенно прав. Здесь не обошлось без шпиона. Похитители были слишком хорошо осведомлены о ваших вчерашних перемещениях. Не хочу вас расстраивать, Афанасий Степанович, но очень вероятно, в вашем штате – лазутчик доктора Линда. Вы можете поручиться за свою прислугу?
Я почувствовал, что бледнею.
– Вовсе нет. За петербуржских я ручаюсь. Все кроме Липпса – того, что нам прислуживает – из старых и проверенных. Но у меня здесь еще временный штат из девяти человек, да приходящие. Местных я не знаю совсем, ими распоряжается Сомов.
– Значит, требуется сугубая осторожность, – веско произнес Лука Емельянович.
А Фома Аникеевич сказал англичанину:
– Благодарю вас, мистер Фрейби, за дельное замечание.
Тот непонимающе пожал плечами, и я вспомнил, что у меня в кармане имеется дареный лексикон.
«Благодарить» по-английски было «тэнк». «Вас» еще проще – «ю».
Я так и сказал:
– Тэнк ю, мистер Фрейби.
Он кивнул и снова уткнулся в своего Trollope (я посмотрел в библиотеке – это такой английский романист).
Мы еще некоторое время обсуждали между собой способы, при помощи которых сможем конфиденциальным образом сноситься друг с другом, а потом совещание было прервано – снова в дверь просунулся Сомов, и по выражению его лица я понял: случилось что-то особенное.
Извинившись, вышел в коридор.
– Вот, – почему-то шепотом произнес Сомов, протягивая мне какой-то белый конверт. – Нашли. Швейцар подобрал. Откуда взялось, неизвестно.
Я взял конверт и прочел написанные карандашом печатные буквы:
Лишь невероятным усилием воли я сохранил внешнюю невозмутимость.
– Где нашли?
– На крыльце, перед самыми дверьми. Швейцар вышел посмотреть, не кончился ли дождик, а оно лежит.
Значит, могли подбросить и снаружи, подумал я. Перелезли через ограду и подкинули, очень просто. От этого стало легче. Но совсем чуть-чуть.
Открывать конверт я, конечно, не стал, хотя он был не заклеен – скорее понес в бельэтаж. Если бы Сомов не смотрел мне вслед, то и побежал бы.
У дверей малой гостиной, прежде чем войти, остановился и прислушался. Я делаю так всегда, и вовсе не для того, чтобы подслушивать, а чтобы не помешать своим стуком чему-нибудь важному или интимному.
Изнутри донесся густой, сердитый голос Кирилла Александровича:
– Ники, ну нельзя же быть таким болваном! Во время аудиенции Ли-Хун-Чжану про концессии ничего говорить не нужно! Ни в коем случае! Ты все испортишь!
Я поневоле покачал головой, подумав, что долго так продолжаться не может. Государь вовсе не так безволен, как кажется их высочествам. И злопамятен.
