Комбатант - Бушков Александр Александрович (читаем книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
— Нисколько.
— А жизнеописание примечательное… До нынешних своих постов, чинов и звезд Аркадий Михайлович дослужился, будучи в свое время заагентуренным студентиком, близким к народовольцам. Ничего необычного, в общем, — Сергей Васильевич Зубатов, недюжинный мастер политического сыска, тоже в юности из революционеров в секретные сотрудники угодил, до полковника дослужился, Московским охранным заведовал, начальником Особого отдела Департамента полиции был, хоть и недолго. Вы его уже не застали, а мы были приятели… В том-то и фокус, что Сергей Васильевич — человек совсем иного склада, нежели Гартунг, каторжник беглый… Именно что так, я не преувеличиваю. На заре своей карьеры был Аркадий Михайлович подведен к обосновавшимся в Париже господам из «Народной воли» — когда заграничной агентурой в Париже еще Рачковский заведовал. И никак этих господ было не взять под жабры — дурила французская Фемида, как многие ее европейские сестрички, политических эмигрантов не выдавала, исключительно уголовных. Вот у Гартунга и промелькнула светлая идейка: а ежели эти самые народовольцы в Париже организуют мастерскую по выделке бомб, дабы этими бомбами злодейски покуситься на самого государя? Откровенно говоря, никогда я не был сторонником столь явных провокаций, но что поделать, не было другого способа зверюг прижать… Идею доложили самому государю, государь одобрил. И выплыл в Париже молодой политический изгнанник из России, господин Ландезен, втерся к народовольцам, на «деньги богатого дядюшки» помог им мастерскую поставить. А потом французская полиция, неведомыми путями об этом узнавшая, сделала налет, готовых к употреблению бомб захватила несколько чемоданов. Тут уж была, легко догадаться, чистейшей воды уголовщина, и Фемида французская на сей раз грозно нахмурилась, враз выдала России бомбистов. Взято было изрядное количество народовольцев, десятками считали, кто на виселицу пошел, кто на каторгу, кто в тюрьме обосновался. «Народная воля» такой удар получила, от которого никогда более оправиться не смогла, а там и тихо, естественной смертью, скончалась. Самое пикантное было — что организатор мастерской, бомбист Ландезен, первым под французским судом оказался, заочно, правда, ибо вовремя исчез и разыскан никогда не был. Однако заочным образом его к пяти годам каторги французы приговорили. А через некоторое количество лет, когда Рачковский впал в немилость у государя, на смену ему в Париже объявился вице-консул посольства российского Аркадий Михайлович Гартунг, в коем ни одна собака уже не узнала бомбиста Ландезена, каковому до сих пор в случае поимки его доблестной французской полицией пять лет каторги положено… Занятная история? Характеризует нашего героя? Так что вы уж там осторожнее, Алексей Воинович. Может я, старый дурак, понапрасну паникую, но береженого, знаете ли, Бог бережет… Ну что, пойдемте? Вот-вот вашему поезду отправление объявят…
…Сидя под ровно горящим газовым рожком, Бестужев читал пухленькую книжку карманного формата, в красном переплете, с красным же обрезом: знаменитый «Спутник туриста» под редакцией Филиппова, четвертое издание. Путеводитель именовался «Западная Европа» и был крайне популярен у российских граждан, собравшихся за границу.
Таня Иванихина сказала как-то, искренне веря в свои слова: «Я слышала, есть еще и заграничные командировки? Это, наверное, очень весело и спокойно: рестораны, дамы, свидания с агентами при поднятых воротниках…»
Он так и ответил: ну конечно же, заграничные командировки — вещь веселая и спокойная, к чему было объяснять ей истинное положение дел…
Вот и читал теперь о знаменитых достопримечательностях Вены — на которые у него, разумеется, так и не нашлось времени. Собор Святого Стефана он видел пару раз, но исключительно проезжая мимо него вдали, в очередной раз торопясь на очередное важное событие. Оказывается, в одной из внутренних часовен собора находится саркофаг императора Фридриха Третьего, умершего в 1493 г. — замечательной работы, из красного и белого мрамора. И орган собора — один из лучших в Европе. В Историко-художественном музее хранится главнейшая часть императорских сокровищ и регалий. Галерея Лихтенштейна — одно из богатейших частных собраний живописи в свете, более восьмисот картин старых мастеров: Рубенс, Ван Дейк, старые голландцы и итальянцы, а также фарфор и майолики. На холме Глориэтта в садах Шенбрунна устроен красивый величественный портик, от которого открывается великолепный вид на Вену — как и с колокольни Святого Стефана…
Он читал механически, ради скоротания дорожной скуки. Ничуть не жалел, что не осмотрел подробно ни одной достопримечательности и не любовался подолгу великолепными видами дунайской столицы. Не было у него такой привычки — изучать достопримечательности и любоваться видами…
Стук в дверь ничуть не походил на деликатные усилия вышколенного проводника — грубовато стучали, с непринужденностью российского полицейского урядника. Направляясь к двери, Бестужев, в общем, беспокойства не испытывал: по собственным наблюдениям мог ручаться, что в поезд не уселся ни один из его по-настоящему серьезных неприятелей-конкурентов. А тайную полицию ожидать было бы глупо: не стали бы они выжидать, когда «Ориент-экспресс» удалится от Вены на час пути, а потом уж ломиться в дверь. Правда, на всякий случай он сунул браунинг в задний карман — и готов был к любым неожиданностям, как по службе и полагалось.
Никаких неожиданностей, тем более опасностей, за дверью не обнаружилось. В коридоре, устланном красной ковровой дорожкой, возвышался, чуточку покачиваясь не в такт легоньким покачиваниям состава, профессор Бахметов собственной персоной. Он был в домашней тужурке с атласными стегаными лацканами, волосы и солидная черная борода немного растрепаны, а главное — в коридоре витал устойчивый аромат хорошего коньяка, употребленного, судя по виду светила науки, совсем недавно и в изрядном количестве. «Ну что же, совершенно по-русски», — подумал Бестужев без малейшего раздражения.
— Я видел, как вы садились в поезд, — сказал Бахметов с широкой пьяноватой улыбкой.
Сейчас он мало походил на ученого с европейским именем — скорее уж напоминал Бестужеву лихих и забубённых шантарских купцов-золотопромышленников. Впрочем, насколько он помнил из прочитанных ради любопытства бумаг, Бахметов как раз и происходил из старых ярославских купцов, потомственное дворянство он получил всего несколько лет назад с Владимиром второй степени…
— Господин ротмистр, Алексей Воинович! — задушевно сказал профессор. — А как вы смотрите на предмет совместно выпить хорошего коньячку? Ехать нам долго, хотя и на экспрессе, такая скука, время все равно будет проведено бездарно… А? Или… — на его лице изобразилось замешательство. — Я слышал, есть какая-то инструкция, по которой жандармам разрешается пить исключительно в компании друг друга, дабы не выдать ненароком государственных тайн…
Бестужев присмотрелся — нет, ученый муж не шутил, он был совершенно серьезен…
— Ну разумеется, — сказал он беззаботно. — А еще нам разрешается жениться только на тех барышнях, чьи родственники служили в полиции или по жандармерии не менее четырех поколений, и служба непременно должна быть беспорочной, что удостоверяется соответствующими бумагами…
— Шутить изволите?
— Ну разумеется, — сказал Бестужев… — Вы же первый начали, Никифор Иванович, мне и пришлось шутку поддержать…
— Значит, неправда?
— Сказочка.
— А мне говорили солидные, заслуживающие доверия люди… Экая незадача, ну что предстал… Так как?
— А несите, пожалуй что, ваш коньяк, — сказал Бестужев. — Два русских путешественника в заграничном экспрессе просто обязаны выпить… Вы, кстати, ничего не боитесь? Я слышал, у интеллигенции заведено писать оскорбительные слова на воротах пьющих с жандармами представителей ученого сообщества…
— Вздор! — сказал Бахметов. — Хотя, конечно, радикальных элементов хватает… Сейчас принесу.
Он очень быстро появился, неся откупоренную, но непочатую бутылку коньяка, небольшой кожаный футлярчик цилиндрической формы и газетный сверток. Свалил все это на полированный столик из красного дерева, и столик иноземного производства моментально приобрел какой-то очень русский вид.
