Горение. Книга 1 - Семенов Юлиан Семенович (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
… Русская публика так вышколена по части благопристойного поведения в присутственных местах, что ей становится вчуже как-то неловко, и только немногие бормочут про себя французскую пословицу: «Кто извиняется, тот сам себя обвиняет».
Посмотрим, как «извиняется» наш Витте…
О промышленном кризисе Витте говорит, разумеется, в самом успокоительном тоне: «заминка», «несомненно, общих промышленных успехов не коснется и по истечении некоторого промежутка времени, вероятно (!! ), наступит новый период промышленного оживления… » А дальше господин из «Искры» замечает, что это не утешение для рабочего класса, страдающего от безработицы; их он жалеет, нас — не очень… Ничего, это стерпим, ради следующего пассажа. Сейчас… Вот: «Слова „голод“ Витте совсем избегает, уверяя в своем докладе, что „тяжелое влияние неурожая… будет смягчено щедрой помощью нуждающимся“. Эта щедрая помощь, по его же словам, равняется 70 млн. руб., тогда как недобор хлеба оценивается в 250 млн. ». И еще, последнее: «По каким статьям всего более увеличились расходы с 1901 по 1902 год! … Почти на четверть возросли расходы по двум статьям: „на содержание особ императорской фамилии“ — с 9, 8 млн. руб. до 12, 8 млн., и „на содержание отдельного корпуса жандармов“ с 3, 96 млн. до 4, 94 млн. руб. Вот ответ на вопрос: какие „нужды русского народа наиболее настоятельны!“
Николаев поднял глаза сначала на Шавецкого, потом на Дзержинского и Сладкопевцева.
— Про нас ничего не сказано, — задумчиво сказал Сладкопевцев и сразу добавил: — Про купцов, а мы ведь к мужику ближе…
— Отчего же? — не согласился Николаев. — Про купцов он тоже сказал, ибо вы вне экономического развития, которое не баррикадируют обломовским, бюрократным идиотизмом, обречены на гибель первыми. И громить вас станет не мужик, а именно фабричный рабочий, которому новый «искровский трибун» сострадает словесно, а я — делом.
— То есть? — не понял Дзержинский. — Научите нас с Новожиловым сострадать фабричному — делом.
— Мы их с Шавецким приобщаем к промышленности размаха, — ответил Николаев, — и в этом аспекте статьи «Искры» меня о-очень интересуют.
— Где вы достаете эти возмутительные листки? — поинтересовался Дзержинский.
— Юзеф, я могу дать вам посмотреть эти листки, но ответить, где и как я их достаю, увольте: предательству не учен.
… (Никто из следовавших в поезде не знал, что автором этой статьи в «Искре» был Ленин. Но угадал Николаев верно: в газете выступил новый вождь партии.) «Милостивый государь Игорь Васильевич! В связи с тем, что фотограф Московского охранного отделения Грузденский был в отъезде по причинам вполне уважительным, только сегодня ему передали фотографические карточки ссыльнопоселенцев Дзержинского и Сладкопевцева, кои совершили дерзкий побег из Якутской губернии. Фотографические карточки распечатаны Грузденским в количестве тридцати штук, показаны филерам и отправлены в железнодорожную жандармерию. Остаюсь Вашего Высокоблагородия покорным слугою подполковник фон Шварц».
11
По прошествии двух дней после того, особого с Шевяковым разговора, когда Глазов с Граббе рассчитался (к немалому для ротмистра удивлению), подполковник вел себя так, словно бы ничего между ними не было. Поэтому когда сегодня Шевяков заглянул в его кабинетик без стука, Глазов, внутренне содрогнувшись, сразу определил: началось!
И — не ошибся.
— Вот, — Шевяков достал письмо из десятка других, по форме похожих, — на ловца и зверь бежит. Все остальные-то о чем? «Хочу послужить верой и правдой делу охраны устоев Империи. Могу давать сведения о студентах, профессорах и революционерах». А это, извольте взглянуть, Глеб Витальевич, пахнет духами и написано на твердой бумаге.
— Дайте, — хмуро сказал Глазов и пробежал текст: «Ввиду крайне тяжкого материального положения, в коем я оказалась, хотела бы увидаться с чинами охранного отделения Варшавы для беседы о моем возможном сотрудничестве. Я хорошо знакома с Розой Люксембург, Тышкой и Адольфом Барским в Главном Правлении социал-демократии Польши и Литвы, а в Варшаве мне были известны Ганецкий, Уншлихт (до его ареста), Винценты Матушевский, Каспшак и Дзержинский, когда он еще не был арестован. За услуги я хочу получать не менее ста рублей в месяц. Если это мое условие не будет принято, прошу не беспокоить себя ни звонком, ни письменным ответом. Елена Гуровская, Варшава, отель „Лион“, тел. 64-91».
— Каково? — спросил Шевяков. — Для вас работа, Глеб Витальевич. А я потом с радостью оформлю это.
— Пусть ваши люди подберут все по Матушевскому с Ганецким и по Дзержинскjму, — сказал Глазов, продолжая свою игру.
— Уже. Дзержинский-то сейчас в бегах, но я тут его братьев выявил, все они под филерским наблюдением. У его сестрицы, у Альдоны, родился младенец, — кухарка там по моей части. Дзержинский, как записано в его формулярчике, имеет страсть к детям: агентура уверяет — заглянет всенепременно.
— Но его сестра живет в своем имении, в Варшаве не появляется.
— Так он, глядишь, к ней в имение-то и наведается. А мы — тут как тут.
— На что ориентировать Гуровскую?
— Как на что?! На сотрудничество, так сказать!
— Это я понимаю, — поморщился Глазов. — Меня интересует сфера будущей деятельности.
— Сферу я определю. Когда вы будете убеждены, что человек она верный, я определю сферу.
— Что у вас по Гуровской собрано?
Шевяков протянул Глазову несколько листочков бумаги: друзья, родственники, знакомые.
Глазов, бегло просмотрев листочки, поднял трубку телефона, назвал барышне номер «64-91», кроша длинную папироску в ожидании ответа.
— Да.
Голос был ломкий, ждущий, красивый.
— Вы писали нам, — сказал Глазов. — Вот я и звоню. Добрый вечер, госпожа Гуровская.
— Добрый вечер. С кем имею честь?
— За вами подослать пролетку? — не отвечая на ее вопрос, предложил Глазов. — Или вы сами? Мы от вас недалеко.
— Я знаю. Пролетку подсылать не надо.
— Вуальку только наденьте, пожалуйста, чтоб лишних глаз не было, хорошо?
— Какую вуальку? — голос на том конце провода дрогнул, выдал характер, который подчиняться не любит.
— Желательно темную. Мой помощник вас встретит у входа через десять минут.
Положив трубку на рычаг, Глазов попросил Шевякова:
— Начальному общению просил бы не мешать, Владимир Иванович, я предпочитаю работать соло.
— Хорошо, — чуть помедлив, ответил подполковник, — у каждого, как говорится, свой стиль. Ни пуха ни пера.
— Спасибо.
— А «к черту»?
— Не знаю, как у вас по части юмора, Владимир Иванович, а то б послал…
… Ротмистр усадил Гуровскую в кресло, предложил чаю с лимоном и осведомился:
— По отчеству как позволите вас называть?
— Казимировна. Елена Казимировна.
— Меня зовут Глеб Витальевич. Рад знакомству и благодарю за письмо. Но сразу хочу сказать вам, Елена Казимировна, о ста рублях не может быть и речи. Бога ради, не сердитесь и постарайтесь меня выслушать непредвзято. Мы сто рублей редко кому платим. Да что же тут секретиться, я — чуть больше ста получаю, а ведь к этим деньгам шел семь лет. Конечно же, окажи вы государю и охране какие-то особые услуги — мы можем обратиться с хлопотами в Санкт-Петербург, в Департамент полиции.
— О какой сумме может идти речь?
— Прежде чем я отвечу вам, сблаговолите объяснить, на какие цели вам надобны деньги?
— Надоело в нищете жить.
— Не верю.
— Почему?
— Да просто-напросто потому, что вы говорите неправду.
— Я говорю правду.
— Если вы говорите мне правду, возможны два исхода, Елена Казимировна. Первый: мы установим, что вас к нам подослали «товарищи», но сие — вряд ли, слишком вы открыто лжете. Второй: вы ничего не знаете о революционерах и пришли нас шантажировать, ибо в той среде, которую вы изъявляете желание освещать, очень быстро обнаружат человека, которому, по вашим словам, «надоела нищета», и перестанут такому человеку верить. Зачем вы тогда нам? Ради какой корысти? Итак, я повторяю свой вопрос…
