Камни вместо сердец - Сэнсом К. Дж. (читать полную версию книги .TXT) 📗

Строил их в ряды по десять человек вояка средних лет, на квадратном, обрамленном короткой черной бородкой лице которого застыло суровое и неодобрительное выражение. Он блистал великолепием мундира лондонской городской милиции: белым дублетом с рукавами, в прорезях которых алела подкладка, и круглым полированным шлемом.

Ярдах в двухстах от них располагались мишени – покрытые дерном насыпные холмики шести футов высотой. Здесь подлежащие призыву ратники должны были практиковаться каждое воскресенье. Прищурившись, я разглядел соломенное пугало, облаченное в лохмотья, в помятом шлеме и с намалеванной на животе французской лилией. Итак, здесь происходил очередной смотр, новая группа горожан проверялась на стрелковое мастерство, чтобы отобрать тех, кого можно послать в собиравшиеся на побережья войска или на королевский флот. Приятно было сознавать, что в свои сорок лет и при горбе я не подлежал призыву в войска!

За неторопливыми действиями лучников наблюдал со спины отличной серой кобылы полный и невысокий мужчина. Голову его лошади, покрытой попоной лондонского Сити, прикрывал металлический налобник с отверстиями для глаз, превращавший ее в некое подобие черепа. Туловище всадника обхватывал полудоспех, прикрывавший его тело и руки полированной сталью, а ветерок теребил павлинье перо на широком черном берете. Я узнал Эдмунда Карвера, одного из старших городских олдерменов: два года назад мне случилось выиграть его дело в суде. В панцире он выглядел неуклюжим и время от времени неловко менял позу. Это был вполне приличный торговец из Бархатной и Шелковой гильдии, интересовавшийся, главным образом, качеством своей еды. Возле него находились еще двое солдат в мундирах городской милиции. Один из них держал в руках длинную медную трубу, а второй – алебарду. Возле них находился писец в черном дублете: на шее его висел переносной пюпитр со стопкой бумаг.

Державший алебарду солдат положил свое оружие и подобрал с земли полдюжины кожаных колчанов. Пробежав перед первой из шеренг рекрутов, он просыпал на землю рядок стрел. Командовавший смотром все еще мерил стоявших перед ним людей острым оценивающим взглядом. Нетрудно было понять, что передо мной профессиональный офицер, из тех, которых я видел четыре года назад во время Великого шествия короля в Йорк. Должно быть, этот человек работал теперь с городской милицией – корпусом добровольцев, учрежденным в Лондоне несколько лет назад, и учил их солдатскому делу в конце недели.

Наконец он обратился к своим людям громким и звучным голосом:

– Англии нужны бойцы, способные послужить ей в час величайшей опасности! Французы готовы вторгнуться на нашу землю, готовы обрушить огонь и смерть на наших детей и женщин. Но мы не забыли Азенкур! [6]

Он сделал драматическую паузу, и под одобряющий ропот рекрутов Карвер воскликнул:

– Так точно!

Офицер продолжил:

– После Азенкура мы знаем, что один англичанин стоит трех французов, и потому вышлем им навстречу наших легендарных стрелков! Те, кого изберут сегодня, получат мундир и три пенса в день! – Голос его сделался более жестким. – А теперь мы посмотрим, кто из вас, ребята, учился стрельбе каждую неделю, как того требует закон. Те, кто не делал этого, – он сделал многозначительную паузу, – могут оказаться в копейщиках, чтобы встретиться с французами лицом к лицу! Так что не надейтесь, что плохая стрельба избавит вас от попадания на войну.

Он вновь оглядел строй неловко переминавшихся с ноги на ногу и явно взволнованных рекрутов с тяжелым и гневным выражением на окаймленном темной бородой лице.

– А теперь, – снова заговорил он, – по следующему гласу трубы каждый из вас со всей возможной быстротой выпустит шесть стрел, начиная с того, кто стоит слева в первом ряду. Специально для вас мы приготовили чучело, так что можете представлять себе, что видите пред собой французишку, явившегося, чтобы изнасиловать ваших мамаш, у кого они есть!

Я окинул взглядом собравшуюся толпу. Ее образовывали взволнованные мальчишки и люди постарше и победней, среди которых были и несколько встревоженных женщин, должно быть, жен или возлюбленных кого-то из рекрутов.

Солдат поднес трубу к губам и протрубил. Первый из стрелков, крепкий и симпатичный молодой парень в кожаной куртке, уверенно шагнул вперед со своим боевым луком. Подняв стрелу, он наложил ее на тетиву. А затем быстрым и плавным движением откинулся назад, распрямился и по высокой дуге послал стрелу через отделявшее его от мишени пространство. Она вонзилась в лилию на животе пугала с такой силой, что соломенная мишень дернулась, словно живой человек. Не более чем за минуту он выпустил еще пять стрел, и все они попали в манекен. Дети отозвались неровным ободрительным ропотом. Улыбнувшись, парень повел широкими плечами.

– Неплохо! – неохотно буркнул офицер. – Ступай, пусть твое имя запишут!

Новобранец подошел к писцу, помахав луком толпе.

Следующим был долговязый молодец в белой рубахе, едва ли достигший двадцати лет. Лук у него был из вяза, и во взгляде его была заметна тревога. Я не заметил на его руках ни нарукавника, ни наперстка. Офицер мрачным взором проводил движение его руки, откинувшей с глаз копну нечесаных светлых волос. Парень пригнулся, поднял стрелу, приложил ее к тетиве, а затем с явным усилием напряг лук и выстрелил. Стрела вонзилась в землю едва ли не на полпути к цели. Движение лишило мальчишку равновесия, и он едва не упал, подпрыгнув в последний момент на одной ноге, рассмешив этим детей.

Вторая стрела ушла в сторону, вонзившись в вал, a юноша вскрикнул от боли и схватился за руку. Между пальцев потекла кровь. Офицер бросил на него суровый взгляд:

– Значит, не практиковался, так? Даже стрелу пустить толком не можешь. Так что пойдешь в копейщики, вот как! Такому высокому парню, как ты, самое место в рукопашной.

На лице молодого человека появилось испуганное выражение.

– Давай дальше! – рявкнул офицер. – У тебя есть еще четыре стрелы. И оставь в покое свою руку. Вон народ собрался, надо же его повеселить!

Я отвернулся. Некогда и мне пришлось претерпеть унижение перед лицом толпы, и с тех пор подобные зрелища не доставляли мне удовольствия.

Когда я вернулся в Гейтхаус-корт, цветочницы уже не было. Я отправился в свои палаты, где во внешней приемной мой молодой писец Скелли переписывал какие-то распоряжения. Он близко пригнулся к столу, внимательно рассматривая документ сквозь очки.

– На полях Линкольнс-инн сегодня смотр стрелков, – заметил я.

Писец посмотрел на меня и невозмутимым тоном ответил:

– Я слышал, что городскому ополчению приказано выставить тысячу человек на южное побережье. Вы и вправду считаете, сэр, что французы могут начать вторжение?

– Не знаю, Скелли, – ответил я с успокаивающей улыбкой. – Но тебя не призовут. Ты женат, и у тебя трое детей, а кроме того, без очков ты ничего не видишь.

– На это я и сам надеюсь и об этом молюсь, сэр.

– Я в этом не сомневаюсь, – заверил я его. Впрочем, в чем можно быть уверенным в наши дни? – Барак еще не вернулся из Вестминстера? – сменил я тему, глянув на пустой стол помощника, которого послал в Суд по ходатайствам передать некоторые показания.

– Нет, сэр.

Я нахмурился:

– Надеюсь, что с Тамасин ничего не случилось.

Скелли улыбнулся:

– Я уверен, что все дело в лодке на реке, сэр. Вы же знаете, как трудно теперь с этими перевозчиками.

– Возможно. Скажи Бараку, чтобы он зашел ко мне сразу же, как только вернется. А я должен заняться своими бумагами.

Я вернулся в свой кабинет, ничуть не сомневаясь в том, что писец считает меня слишком нервным. Но Джек Барак и его жена Тамасин были моими близкими друзьями. Тамасин была на седьмом месяце беременности, а первый ее ребенок родился мертвым. Со вздохом я рухнул в кресло и взял в руки лист с претензией, которую читал прежде. Взгляд мой снова коснулся письма, остававшегося на углу стола. Я заставил себя отвернуться, однако мысли мои скоро вернулись к смотру стрелков… Я представил себе вторжение и этих молодых людей – истерзанных и погибших в бою.