Изобличитель. Кровь, золото, собака - Бушков Александр Александрович (полные книги .txt) 📗
Доктор вновь уселся и, все так же воинственно задрав седеющую бородку, демонстративно стал смотреть куда-то в угол, мимо Ахиллеса с видом несчастного узника зловещей испанской инквизиции, которого сейчас станут рвать по живому раскаленными клещами или учинять что-нибудь не менее зверское. Околоточный, наоборот, отвернувшись от окна, откровенно уставился на Ахиллеса с нешуточным любопытством. Ахиллес это перенес стоически: как гласит пословица, за погляд денег не берут.
Пристав с Пожаровым вернулись уже минуты через три – причем оба выглядели крайне удовлетворенными. За спиной пристава Митрофан Лукич ухарски подмигнул Ахиллесу и похлопал по карману шаровар, где у него обычно лежал бумажник. Но и без того сразу видно, что дело устроилось наилучшим образом.
– Понимаете ли, Всеволод Викентьевич, я бы убедительно попросил вас задержаться еще на некоторое время. Дело в том, что господин подпоручик… словом, некоторым образом принимает участие в расследовании. Подробностей, увы, привести не могу – секрет-с. Вы с нами не первый год, можно сказать, работаете в тесном соприкосновении, сами знаете, есть некоторые тонкости и специфика…
– Ну, коли вы настаиваете… – не без язвительности произнес доктор тоном человека, вынужденного сдаться превосходящим силам врага исключительно оттого, что на него с разных сторон нацелена добрая дюжина винтовок и, пожалуй что, даже пушка.
– Есть ли надобность во мне, господин подпоручик? – осведомился пристав столь учтиво, что Ахиллес подумал: нет, «катеринкой» тут явно не обошлось, поднимай выше…
– Пожалуй, нет, – столь же учтиво ответил Ахиллес. – Но вот господина околоточного я бы попросил остаться. И оставить городового у калитки.
Он и сам не знал, отчего так поступает – по какому-то наитию, действуя наугад, словно ищет что-то в темной комнате.
– Слышал, Сидорчук? – повернулся пристав к подчиненному. – Остаешься в распоряжении господина подпоручика. Кашину я сам дам распоряжение.
– Слушаюсь! – браво рявкнул Сидорчук.
Пристав совершенно по-военному прищелкнул каблуками, поклонился коротким офицерским поклоном:
– Честь имею, господа!
Должно быть, он покинул армию не так уж и давно и не отвык от прежних движений. Когда он вышел, Ахиллес повернулся к доктору:
– Как состояние хозяйки?
– Я ей дал брому, – ответил доктор, на сей раз без прежнего ерничанья. – Состояние у нее, конечно, далеко от полного спокойствия, но обмороков с отливанием водой, уверяю вас, не будет.
– Значит, во врачебной помощи она не нуждается?
– Пока что, – сказал доктор. – А когда пройдет действие лекарства – трудно сказать. Переживания не из каждодневных.
– Понятно… А поговорить с ней можно?
– Сиречь допросить? – ядовито бросил доктор.
Он снова валял дурака, но Ахиллесу было решительно наплевать. Он лихорадочно искал ту печку, от которой следовало танцевать. С совершенно неуместной в данных обстоятельствах веселостью (тут же отогнанной) он подумал, что, пожалуй, находится даже в лучшем положении, нежели Шерлок Холмс. У Шерлока Холмса никогда не громоздился за спиной толстосум, способный в мгновение ока уладить все, как только что уладил Пожаров, убрать с дороги полицейского чина. Вот только положения Ахиллеса это нисколечко не облегчает: он стоял перед загадкой, не проникнув в нее ни на шажок…
– Ну зачем вы так, доктор? – спросил он вполне миролюбиво. – Просто поговорить.
– Поговорить? Но вы же всегда допрашиваете. Всегда и всех.
– А вас что, когда-нибудь допрашивали, доктор? – спросил он с преувеличенным участием, в котором лишь глупец не опознал бы иронии.
– Имел когда-то счастье общаться с вашими… коллегами, – сухо бросил доктор.
Так-так-так, сказал себе Ахиллес. Если прикинуть его возраст…
Все сходится. Нельзя исключать, что наш ехидный эскулап в юности, во времена Александра Второго Освободителя, был среди той горластой студенческой братии, что буянила на улицах и в учебных корпусах – сплошь и рядом без мало-мальски серьезного повода, просто шлея под хвост попала, как мужички наши выражаются. За кого он меня в таком случае принимает – за переодетого жандарма? Не исключено. А впрочем, он мне почти что и не нужен – так, найдется пара вопросов…
– Вы можете определить время… смерти, доктор? – спросил он.
– С большой долей вероятности – меж полуночью и половиной первого, как показывает ригор мортуис… посмертное окоченение тела, – пояснил он с явным превосходством над очередным солдафоном, попавшимся на жизненном пути.
– Понятно… – повторил Ахиллес. – Я думаю, Всеволод Викентьевич, нет нужды напоминать, что все здесь прозвучавшее должно оставаться сугубо между нами…
– Будьте благонадежны-с! Не первый год взаимодействуя с конторою вашею… точнее, с полицией, успел сие уяснить. Нем, как могила.
Положительно, он меня принимает за переодетого жандарма, подумал Ахиллес. Черт, неужели в этой глуши не сыскалось нормального полицейского врача?
Повернулся к околоточному (как ему показалось, взиравшему на доктора с хорошо скрытой насмешкой):
– Теперь вы… Сидорчук… А по имени-отчеству?
Как-никак околоточный на время службы в полиции получал классный чин и приравнивался к армейскому прапорщику. Не стоило ему тыкать и называть «братец», как обращался бы к своему солдату или городовому.
– Яков Степаныч, господин подпоручик.
А он не лишен некоторой гордости, подумал Ахиллес. Не «ваше благородие», а «господин подпоручик» – как и обратился бы к нему прапорщик армейский. Вряд ли старше Кашина, наград нет, но на погонах тоже унтер-офицерские лычки. И лицо смышленое. Как вышло, что мы не виделись раньше? Год здесь живу, но ни разу не видел, а ведь околоточный надзиратель в силу обязанностей по своему околотку колесит денно и нощно, ежедневно исполняя массу всевозможных дел.
– Вас, Яков Степанович, недавно сюда перевели?
– Угадали, господин подпоручик.
– Да просто подумал, что живу тут год с лишним, Кашина видел каждый день, а вас – ни разу… Яков Степанович, господин пристав со всеми тремя женщинами говорил?
– Конечно. И с Фомой-дворником тоже.
– А… покойный так и лежит?
– Так и лежит. Пока-то дроги из мертвецкой прикатят…
– Ну что же, – сказал Ахиллес. – В таком случае – пойдемте к покойному.
Митрофан Лукич прочно уселся в неподъемном кресле и решительно сказал:
– Я уж вас тут подожду. Надобности во мне никакой, а Фролушку я уж видел и во второй раз в этаком виде лицезреть не хочу. Тяжко…
– Подождите, господа, – сказал Ахиллес, которому пришла в голову неожиданная мысль. – Митрофан Лукич, Павел Силантьевич… Вы в последнее время не усматривали в покойном какой-нибудь неожиданной подавленности? Угнетенности? Или чего-то подобного?
– А ведь усматривал! – воскликнул Пожаров. – Последнюю неделю как в воду опущенный ходил. Пробовал я расспросить, что к чему, только он отмахнулся, сказал: чудится тебе, Митроша, все. А как же чудится, когда я его сто лет знаю? Грызло его что-то, грызло…
Сидельников произнес почтительно, но твердо:
– Митрофан Лукич, уж простите великодушно… Я к вам отношусь с несказанным уважением, но не могу не отметить… Вы с Фролом Титычем имели все же общение редкое и большей частью случайное, а вот я три года, смело можно сказать, при нем находился неотлучно. От рассвета до заката, если можно так выразиться. И в настроениях его разбираюсь… разбирался прекрасно. Честью вам клянусь: не усматривал в последнее время в его поведении никакой такой подавленности или там угнетенности. Если бы его что-то, как вы изволили выразиться, «грызло», я бы непременно заметил. Но он в последнее время держался совершенно как обычно, никаких отличий.
– Вот то-то – три года, – буркнул Пожаров. – А я Фролушку с малолетства знал. С тех пор, как оба босиком бегали. Мне виднее.
– И все же…
– Господа, господа, – торопливо сказал Ахиллес, чтобы погасить в зародыше начавшуюся перепалку. – Это, право же, не самая важная сейчас тема… Пойдемте?
