Ситуация на Балканах - Юзефович Леонид Абрамович (читать книги без сокращений txt) 📗
Заметив сигнал, капитан велел прибавить ходу, сам Дино Челли пришел эфиопу на помощь. Напуганный рассказами матери об ужасах царского деспотизма, он боялся угодить в Сибирь за учиненную в трактире драку и обещал капитану всю ответственность перед отцом взять на себя. Мать говорила, что ссыльных в Сибири отдают на растерзание белым медведям.
В это время Певцов, пытаясь придвинуть к двери каюты массивный стол, намертво привинченный к полу, отчетливо представил еще один вариант собственной судьбы: итальянцы высадят его на необитаемом острове.
Сигнал остался без ответа, после чего комендант приказал дать предупреждающий выстрел. Пальнули холостым, но и это не возымело действия. Комендант, старый моряк, плававший еще под флагом Нахимова, чертыхался и последними словами костерил жандармов, неизвестно зачем, по его мнению, существующих на свете; дежурный офицер с опасливым удовольствием слушал эти крамольные речи. Снова зарядили и снова выстрелили, и опять ни малейшего результата. Чертов итальянец по-прежнему шел на всех парах. Между тем в шуваловской депеше предписывалось употребить для задержания все наличные средства вплоть до обстрела, и комендант, которому смертельно не хотелось палить по торговому пароходу, скрепя сердце распорядился готовить к бою батарею малого калибра.
Тем временем брандвахтенное судно «Кинбурн», призванное отмечать и записывать в журнал все корабли на траверзе Санкт-Петербурга, пустилось в погоню за наглым итальянцем – не откликнувшись на запрос, тот шел с воровато спущенным флагом, но его выдали три полосы на трубе: красная, белая и зеленая.
Один снаряд упал за кормой, другой – возле правого борта, брызги хлестнули в капитанскую каюту; третий – далеко впереди по курсу, еще два плеснули где-то в стороне. Крепостную артиллерию поддержала носовая пушечка «Кинбурна».
Услышав канонаду, Певцов трезво оценил ситуацию: вот-вот загремят якорные клюзы, пора готовиться к разговору с Шуваловым. Но он ошибся и на этот раз. «Триумф Венеры», сотрясаясь всем корпусом, продолжал двигаться на запад. Минут через пятнадцать «Кинбурн» стал отставать, однако его капитан не решался развернуть судно и дать по беглецу бортовой залп: как-то неловко пускать ко дну безоружного коммерсанта. А из носовой пушечки целиться трудно – шли бортом к волне. Впрочем, с бастионов тоже стреляли осторожно, больше стремясь напугать, а когда в секторе обстрела появилась датская паровая шхуна «Секира Эйрика», и вовсе вынуждены были прекратить огонь, чтобы случайно не потопить невинную датчанку.
Еще через четверть часа «Триумф Венеры» вошел в полосу тумана. Певцов кусал кулаки, итальянцы на палубе обнимались и прыгали от радости.
Пупыря увели, Сыч торжественно унес его баул, у Ивана Дмитриевича остался револьвер с вензелем фон Аренсберга на рукояти – таким же, как на похищенной камердинером серебряной мыльнице, и тетрадка с кулинарными рецептами; сначала она ошеломила, после вызвала отвращение. Голова трещала как с похмелья, во рту было сухо и горько, он читал про кулебяку с грибами, про пироги, громко бурчало в пустых кишках. «Вот сволочь!» – Иван Дмитриевич кинул тетрадку в камин. Хотелось домой, к жене, к сыну Ванечке, к самовару. Но сперва нужно поймать человека, знавшего про сонетку; того маленького, тощего, бритого, который покупал свечи у дьячка Савосина. С него-то все и началось, Иван Дмитриевич знал о нем давно, с той самой минуты, когда свистал под окнами, подгоняя Сыча. И давно можно было изловить этого человека, если бы не Певцов с Шуваловым. Помощнички! А Пупырь о своем напарнике ни слова не сказал, потому что в убийстве австрийского атташе признаваться не желал, утверждал, будто револьвер сторговал на Апраксиной рынке, ключик-змейку нашел на улице, а золотые французские монеты числом восемь штук отобрал прошлой ночью у какого-то пьяного чиновника.
Последний раз оглядев гостиную – поле его битвы площадью в семь квадратных саженей, – Иван Дмитриевич направился к выходу, когда из коридора ворвался в комнату взъерошенный Константинов.
– Иван Дмитрич! – объявил он. – Итальянцы ротмистра увезли!
– Как так увезли? Куда?
– В Италию, Иван Дмитрич! Он на пароход один пошел, они его в каюте закрыли и увезли. И монетки мои с ним.
– Хоть бы меня кто увез, – помолчав, устало сказал Иван Дмитриевич, – в Италию.
Он отдал Константинову обещанную премию – золотой наполеондор, принесенный Сычом, и велел идти домой. Вместе вышли на улицу и у крыльца разошлись в разные стороны. Было еще по-утреннему тихо, светло, с моря долетал слабый звук отдаленной артиллерийской канонады. «Пушки с пристани палят, – подумал Иван Дмитриевич, – кораблю пристать велят…» Ни малейшей вины он не чувствовал. Что ж, и Певцову, значит, пришла пора пострадать за отечество, как поручику, Боеву, самому Ивану Дмитриевичу. «Агнцы одесную…»
«Само собой, – думал он, – убийство иностранного дипломата – случай из ряда вон, можно и должно предположить всякое, причины естественно искать и в ситуаций на Балканах, все правильно. Беда вот в чем: и Певцов, и Шувалов, и Хотек считают жизнь всего лишь игрой, где убийство – только очередной ход; а раз так, они могут выиграть или проиграть, но понять не могут. Эти люди даже замок Цилль полагают чем-то вроде запасной коробки для снятых с доски фигур».
Неподалеку от Знаменского собора, за трактиром «Три великана», Иван Дмитриевич свернул в грязную, вонючую подворотню, и перед ним открылся двор в обрамлении подтаявших к весне поленниц, стиснутых кирпичными, не оштукатуренными с изнанки стенами доходных домов. Посередине двора, между сараями, нужниками, мусорными ларями и кучами разного хлама, торчал двухэтажный флигелек из почернелых бревен, оползающий набок и подпертый наискось приставленными к срубу длинными слегами: здесь жил человек, от которого зависели судьбы Европы. В сенях разило помоями, застарелый кошачий дух шибал из каждой щели. На лестнице сидела девочка лет пяти с болезненно-белым, словно мукой натертым, личиком, в лохмотьях, баюкала завернутое в тряпье полешко; Иван Дмитриевич протянул ей пятачок, она выхватила монетку, вскочила и исчезла бесшумно, как кошка. Ступени прогнили, подниматься по ним можно было только вдоль стены. Точно следуя указаниям княжеского кучера, Иван Дмитриевич взошел на второй этаж, толкнул обитую рогожей низкую дверь и очутился в крохотной комнатешке со скошенным потолком. Возле порога валялись измазанные глиной сапоги, их владелец в одежде лежал на койке – тощий человечек с заросшим рыжеватой щетиной узким питерским лицом. Он спал. Иван Дмитриевич увидел стол из некрашеных досок, стул с сиденьем из мочала, жестяной рукомойник в углу. Под ним – ведро. На столе – пустая косушка, куча луковой шелухи.
Иван Дмитриевич подошел к спящему, потряс его за плечо:
– Эй, Федор! Подымайсь!
Бывший княжеский лакей Федор, выгнанный за пьянство, нехотя продрал заплывшие глаза:
– Чего надо?
– Вставай, – сказал Иван Дмитриевич. – Я из полиции.
Молча, как-то не очень и удивившись, Федор сел на койке, потянулся, зевнул и пошлепал босыми ступнями по полу – за сапогами. Обул их прямо на голые ноги, без портянок, затем нашел под луковой шелухой на столе корочку хлебца и сунул в карман. Сняв с гвоздя рукомойник, напился из него, выплюнул попавшего с водой в рот вялого, давным-давно, видимо, утонувшего таракана:
– Тьфу… Кирасир, твою мать!
– Кто?
– Тараканы – это тяжелая кавалерия, – объяснил Федор со спокойствием, все сильнее изумлявшим и возмущавшим Ивана Дмитриевича. – А клопы – легкая… Князь-то прежде в кирасирах служил. Утром встанет, говорит: «Меня, – говорит, – Теодор, на биваке уланы атаковали!» Понимай, что клопы. А тараканов саблей рубил. Раз у него приятели гостевали, он с ими поспорил, что бегущего таракана с маху саблей располовинит. Я с кухни принес одного, пустил. И что думаете? Чисто пополам. – Рассказывая, Федор вытащил из-за кровати мятую поярковую шляпу, начал выправлять ее о колено. – Разрубил и в раж вошел. «Теодор, – кричит, – неси другого, я ему усы отсеку!» И отсек. А таракан жив остался. Сто рублей ему приятели-то проспорили. Да-а, лихой барин! Но прижимистый. Осенью с парадного дверной молоток сперли, так самому генерал-губернатору жалобу подавал. А ведь грош цена этому молотку. Мне за него кружку пива налили, и все.
