Турецкий гамбит - Акунин Борис (онлайн книга без TXT) 📗

Положение у нее было довольно странное. В штабе ее, судя по всему, считали Соболевской любовницей. Поскольку отношение к Белому Генералу было восторженно-всепрощающее, никто Варю не осуждал. Напротив, частица Соболевского сияния как бы распространялась и на нее. Пожалуй, многие офицеры даже возмутились бы, узнав, что она смеет отказывать преславному Ахиллесу во взаимности и хранит верность какому-то жалкому шифровальщику.

С Петей, по правде говоря, складывалось не очень. Нет, он не ревновал, сцен не устраивал. Однако после несостоявшегося самоубийства Варе с ним стало трудно. Во-первых, она его почти не видела – Петя «смывал вину» трудом, поскольку смыть вину кровью в шифровальном отделе было невозможно. Дежурил по две смены подряд, спал там же, на складной койке, в клуб к журналистам не ходил, участия в пирушках не принимал. И Рождество, и сочельник пришлось отмечать без него. При виде Вари его лицо загоралось тихой, ласковой радостью. А говорил с ней, словно с иконой Владимирской Богоматери: и светлая она, и единственная надежда, и без нее он совсем пропал бы.

Жалко его было безумно. И в то же время все чаще подступал неприятный вопрос: можно ли выходить замуж из жалости? Получалось, что нельзя. Но еще немыслимей было бы сказать: «Знаешь, Петенька, я передумала и твоей женой не стану». Это все равно что подранка добить. В общем, куда ни кинь, все клин.

В кочевавшем с места на место пресс-клубе по-прежнему собиралась многочисленная компания, но уже не такая шумная, как в незабвенные зуровские времена. В карты играли умеренно, по-маленькой. Шахматные партии с исчезновением Маклафлина вовсе прекратились. Об ирландце журналисты не поминали, во всяком случае при русских, однако двое остальных британских корреспондентов были подвергнуты демонстративному бойкоту и бывать в клубе перестали.

Случались, конечно, и попойки, и скандалы. Дважды чуть не дошло до кровопролития, и оба раза, как на грех, из-за Вари.

Сначала, еще в Казанлыке, один заезжий адъютантик, не вполне разобравшийся в Варином статусе, неудачно пошутил: назвал ее «герцогиней Мальборо», явно намекая на то, что «герцог Мальборо» – Соболев. Д'Эвре потребовал от наглеца извинений, тот спьяну заартачился, и пошли стреляться. Вари тогда в шатре не было, а то она, конечно, прекратила бы этот дурацкий конфликт. Но ничего, обошлось: адъютантик промазал, д'Эвре ответным выстрелом сбил ему с головы фуражку, после чего обидчик протрезвел и признал свою неправоту.

В другой раз к барьеру вызвали уже самого француза, и опять за шутку – но на сей раз, на взгляд Вари, довольно смешную. Это было уже после того, как ее повсюду стал сопровождать юный Гриднев. Д'Эвре опрометчиво заметил вслух, что «мадемуазель Барбара» теперь похожа на Анну Иоанновну с арапчонком, после чего прапорщик, не устрашившись грозной репутации корреспондента, потребовал от него немедленной сатисфакции. Поскольку сцена произошла в Варином присутствии, до пальбы не дошло. Гридневу она велела помалкивать, а д'Эвре – взять свои слова обратно. Корреспондент тут же покаялся, признав, что сравнение неудачно и monsieur sous-lieutenant [19] скорее напоминает Геркулеса, захватившего керинейскую лань. На том и помирились.

Временами Варе казалось, что д'Эвре бросает на нее взоры, которые можно растолковать только в одном смысле, однако внешне француз держался сущим Баярдом. Как и другие журналисты, он по нескольку дней пропадал на передовой, и виделись они теперь реже, чем под Плевной. Но однажды произошел у них наедине некий разговор, который Варя впоследствии восстановила по памяти и слово в слово записала в дневнике (после отъезда Эраста Петровича почему-то потянуло писать дневник – должно быть, от безделья).

Сидели в придорожной корчме, на горном перевале. Грелись у огня, пили горячее вино, и журналиста немножко развезло с мороза.

– Ах, мадемуазель Барбара, если бы я был не я, – горько усмехнулся д'Эвре, не ведая, что почти дословно повторяет обожаемого Варей Пьера Безухова. – Если бы я был в ином положении, с иным характером, с иной судьбой… – Он посмотрел на нее так, что сердце у Вари в груди запрыгало, как через скакалку. – Я бы непременно посоперничал с блистательным Мишелем. Как, был бы у меня против него хоть один шанс?

– Конечно, был бы, – честно ответила Варя и спохватилась – это прозвучало как приглашение к флирту. – Я хочу сказать, что у вас, Шарль, было бы шансов не меньше и не больше, чем у Михаила Дмитриевича. То есть никаких. Почти.

А «почти» все-таки прибавила. О ненавистное, неистребимое, женское!

Поскольку д'Эвре казался расслабленным, как никогда, Варя задала вопрос, давно ее интересовавший:

– Шарль, а есть ли у вас семья?

– Вас, конечно, на самом деле интересует, есть ли у меня жена? – улыбнулся журналист.

Варя смутилась:

– Ну, не только. Родители, братья, сестры…

Собственно, зачем лицемерить, одернула себя она. Совершенно нормальный вопрос. И решительно добавила:

– Про жену, конечно, тоже хотелось бы знать. Вот Соболев не скрывает, что женат.

– Увы, мадемуазель Барбара. Ни жены, ни невесты. Нет и никогда не было. Не тот образ жизни. Интрижки, разумеется, случались – говорю вам об этом без стеснения, потому что, вы женщина современная и лишены глупой жеманности. (Варя польщенно улыбнулась). А семья… Только отец, которого я горячо люблю и по которому очень скучаю. Он сейчас во Франции. Когда-нибудь расскажу вам о нем. После войны, ладно? Это целая история.

Итак, выходило, что все-таки неравнодушен, но соперничать с Соболевым не желает. Верно, из гордости.

Однако это обстоятельство не мешало французу поддерживать с Мишелем дружеские отношения. Чаще всего д'Эвре пропадал именно в отряде у Белого Генерала, благо тот постоянно находился в самом авангарде наступающей армии, и корреспондентам там было чем поживиться. В полдень 8 января Соболев прислал за Варей трофейную карету с казачьим конвоем – пригласил пожаловать в только что занятый Адрианополь. На мягком кожаном сиденье лежала охапка оранжерейных роз. Собирая эту растительность в букет, Митя Гриднев изорвал шипами новенькие перчатки и очень расстроился. По дороге Варя его утешала, из озорства пообещала отдать свои (у прапорщика были маленькие, девичьи руки). Митя насупил белесые брови, обиженно шмыгнул носом и с полчаса дулся, моргая длинными, пушистыми ресницами. Пожалуй, ресницы – вот единственное, с чем заморышу повезло, думала Варя. Такие же, как у Эраста Петровича, только светлые. Далее мысли естественным образом переключились на неведомо где скитающегося Фандорина. Скорей бы уж приезжал! С ним… Спокойней? Интересней? Так сразу и не определишь, но определенно с ним лучше.

Доехали, когда уже смеркалось. Город притих, на улицах ни души, лишь звонко цокали копытами конные разъезды, да грохотала подтягивавшаяся по шоссе артиллерия.

Временный штаб находился в здании вокзала. Еще издали Варя услышала бравурную музыку – духовой оркестр играл «Славься». Все окна в новом, европейского типа здании светились, на привокзальной площади горели костры, деловито дымились трубы походных кухонь. Больше всего Варю поразило то, что у платформы стоял самый что ни на есть обычный пассажирский поезд: аккуратные вагончики, паровоз мирно попыхивает – словно и нет никакой войны.

В зале ожидания, разумеется, праздновали. Вокруг наскоро сдвинутых разномастных столов с нехитрой снедью, но значительным количеством бутылок пировали офицеры. Когда Варя с Гридневым вошли, все как раз грянули «ура», подняв кружки и обернувшись к столу, за которым сидел командир. Знаменитый белый китель генерала резко контрастировал с черными армейскими и серыми казачьими мундирами. Кроме самого Соболева за почетным столом сидели старшие военачальники (из них Варя знала только Перепелкина) и д'Эвре. Лица у всех были веселые, раскрасневшиеся – кажется, праздновали уже давно.

– Варвара Андреевна! – закричал Ахиллес, вскакивая. – Счастлив, что сочли возможным! «Ура», господа, в честь единственной дамы!