Плач - Сэнсом К. Дж. (читать книги полностью без сокращений txt, fb2) 📗

— Спасибо, что поговорили со мной. Сколько юристов с радостью перевели бы это дело в Канцлерский суд ради личной выгоды!

Билкнап бы точно перевел, подумал я, разве что у него бы никогда не хватило терпения сносить придирки и язвительные замечания Изабель. Он всегда предпочитал всякие сомнительные земельные сделки, где все совершалось во мраке.

Коулсвин застенчиво улыбнулся.

— Чтобы закрепить наше согласие, может быть, вы окажете мне честь отужинать со мной и моей женой. В среду?

Я заколебался. Правила запрещают барристерам противостоящих сторон обсуждать своих клиентов у них за спиной, но не запрещают вместе ужинать. Иначе что бы осталось от нашей светской жизни?

— Буду рад, — согласился я. — Хотя сейчас я веду одно не связанное с этим дело, которое отнимает много времени. Могу я позволить себе вольность согласиться, но оставить за собой возможность отказаться в последний момент?

— Несомненно.

Я вздохнул:

— По сравнению с тем делом спор о завещании миссис Коттерстоук кажется не стоящим выеденного яйца.

— Да он такой и есть.

Я печально улыбнулся:

— Да. Но, к сожалению, не для наших клиентов.

Я проводил своего коллегу до дверей и видел в окно, как его приземистая фигура удаляется к воротам. Потом мои глаза переключились на закрытые ставнями окна Билкнапа, и я глубоко вздохнул.

Глава 11

(продолжение)

Я пересек двор дома Стивена Билкнапа, вспоминая его странное поведение прошлой осенью — те неожиданные попытки примирения, которые я отверг, поскольку не мог ему доверять. Я постучал в дверь, и мне открыл привратник.

— Меня позвали навестить брата Билкнапа, — сказал я ему.

Он мрачно посмотрел на меня:

— По словам его сиделки, это, наверное, последний день, когда его можно навестить. Я провожу вас.

Мы взобрались по длинной деревянной лестнице, минуя другие конторы, пустые по случаю воскресенья. Очень немногие барристеры жили при конторе. Я не был в комнатах Стивена несколько лет и помнил только, что там неопрятно и пыльно. Ходили слухи, что он хранил там свой сундук с золотом и по ночам перебирал монеты.

Привратник постучал, и дверь открыла пожилая женщина в чистом фартуке и коротком чепце на седых волосах.

— Я сержант Мэтью Шардлейк, — представился я.

Сиделка сделала книксен.

— А я — миссис Уоррен, мастер Билкнап нанял меня сидеть с ним. Он получил вашу записку, — сказала она и продолжила тем же холодным безучастным тоном: — У него большая опухоль в желудке, и доктор говорит, что ему осталось недолго. Еще день или два.

— У него нет родных, кого можно вызвать?

— Он не хочет ни с кем общаться. Думаю, у них случился какой-то разлад много лет назад. Когда я спросила его, он ответил, что не видел свою семью со времен прежнего короля.

Я прикинул, что с тех пор прошло около сорока лет. Тогда Билкнапу не было и двадцати. Возможно, еще одна семейная свара — вроде той, которую я только что обсуждал.

Женщина посмотрела на меня с любопытством:

— Вы единственный, кого он хотел увидеть. Кроме доктора и строителя, сюда никто не приходил.

«Строителя?» — удивился я, а сиделка тем временем продолжала рассказывать:

— Если не считать священника. Сегодня утром мастера Билкнапа соборовали. — Значит, его смерть была действительно близка. — Я проведу вас к нему, — сказала миссис Уоррен, ведя меня по пыльному коридору, и вдруг понизила голос: — Он не хочет открывать ставни, не знаю почему. Предупреждаю, у него в комнате плохо пахнет.

Она сказала правду. Когда дверь в полутемную комнату открылась, мне в нос ударил запах немытого тела и нездорового гнилого дыхания. Я вошел вслед за сиделкой. Комната была обставлена бедно — сундук для одежды, пара деревянных стульев, кровать и стол, заставленный пузырьками и флаконами с лекарствами. По крайней мере, кровать была широкой и с виду комфортабельной.

Билкнап всегда был сплошь кожа да кости, но теперь его фигура под одеялом напоминала скелет; кожа на черепе так натянулась, что на лице выступали только уши и нос, а руки лежали на простыне, как белые птичьи лапы.

— Кажется, он спит, — тихо сказала добрая миссис Уоррен и склонилась над умирающим. — Да, спит. Каждый раз, когда я наклоняюсь над ним, я думаю, что сейчас увижу, что он умер, но он еще дышит. — Впервые я услышал в ее голосе нотку человеческого сочувствия.

Она легонько встряхнула Стивена за плечо. Его глаза открылись — те незабудочно-голубые глаза, которые всегда блуждали и никогда не смотрели на людей прямо. Но сегодня он посмотрел мне в глаза, а потом с усилием улыбнулся, открыв желтые зубы.

— Брат Шардлейк. — Его голос был не громче шепота. — Ага, я знал, что если пошлю тебе золото, ты придешь.

Я пододвинул к кровати один из стульев. Билкнап взглянул на сиделку и коротко сказал:

— Уйдите, Джейн.

Она сделала книксен и вышла.

— Могу я что-нибудь для тебя сделать? — спросил я.

Мой давний враг устало покачал головой:

— Нет. Я просто хотел увидеть тебя в последний раз.

— Жаль видеть тебя в таком состоянии.

— Нет, — спокойно проговорил он. — Давай говорить начистоту. Ты всегда меня ненавидел, а я — тебя.

Я не ответил. Дыхание с хрипом вырывалось у больного из груди. Потом он начал говорить шепотом, и я ощутил у себя на лице его зловонное, гнилостное дыхание:

— Что теперь будет?

— Никто из нас не может этого точно знать, брат Билкнап, — с чувством неловкости сказал я. — Мы все должны верить в Божье милосердие к нашим душам…

Глаза Стивена уставились в мои глаза.

— Нет, мы с тобой знаем лучше. Думаю, хотя бы в этом мы сходимся. Мы оба знаем, что у человека нет души — не больше, чем у кошек и собак. И потом не будет ничего. Ничего. Только темнота и тишина.

Я покачал головой:

— Я в этом не так уверен, как ты. Нельзя знать точно. Я не знаю, что такое или кто такой Бог, но возможно, он есть.

— Нет, — вздохнул Билкнап. — Надо мной совершили ритуалы, но только потому, что это было необходимо, чтобы составить завещание. — Он снова улыбнулся, и в глазах его появилась мечтательность. — Все мои деньги, все мое золото уйдет на постройку огромной мраморной гробницы в церкви в Линкольнс-Инн, позолоченной и расписанной гробницы, с изображением меня в натуральную величину в моей робе сверху. И гробница будет окаймлена золотом, чтобы все будущие поколения помнили брата Стивена Билкнапа. Я оговорил все детали с человеком, который построит ее. — Умирающий еле слышно рассмеялся. — Казначей Роуленд очень меня отговаривал, но золото одолело все доводы, как одолевает всегда.

Я не знал, что сказать. Билкнап наверняка знал, как его не любят. Был ли это последний вызов всем — построить памятник величественнее, чем у любого другого? Я с грустью подумал, что на это ушло все заработанное им за всю жизнь. Но кое-что меня озадачило.

— Ты говоришь, что уверен, будто никакой жизни после смерти нет, и все же спросил меня, что будет потом, — обратился я к нему.

Он издал горловой болезненный смех.

— Я имел в виду не что будет со мной, Мэтью Шардлейк. Я имел в виду: что будет теперь с тобой?

— Я тебя не понимаю.

— Я хотел пожить, чтобы увидеть, что будет с тобой. — Стивен вдохнул и вздрогнул от боли. — И с твоей хорошей подругой-королевой.

Я вытаращил глаза. Что он может знать об этом?

— О чем ты? — резко спросил я, наклонившись над ним.

Билкнап удовлетворенно посмотрел на меня и закрыл глаза. Теперь я рассердился, сообразив, что он хитрил до самого конца. Я встряхнул больного, но он снова впал в забытье и даже не пошевелился. Я смотрел на него какое-то время, а потом понял, что уже не могу выносить страшного смрада: меня стало подташнивать. Я подошел к окну и распахнул ставни. На кровати осталась лежать неподвижная фигура, на которую не падал солнечный свет, белая и исхудавшая.

Дверь открылась, и вошла сиделка. Она подошла к своему подопечному и проверила его дыхание, а потом с сердитым видом взглянула на меня.