Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна
Передо мной промелькнуло русское посольство, расположившееся в бывшем дворце императора Николая Павловича (о, уголок моей далекой родины!), потом слева, на противоположной стороне — мемориал с загадочным названием «Новая вахта», посвященный победе немцев над Наполеоном (уж не воображают ли они, что разгром наполеоновских армий — заслуга именно Германии, помнится, в 1806 году Наполеон взял Берлин вообще без боя, то ли дело наше Бородино!), потом справа — старинный Оперный театр (говорят, берлинская опера не стоит серьезного внимания, особенно в сравнении с театрами Петербурга и Москвы), а слева — величественный Кафедральный собор святой Ядвиги…
Мост через реку возле собора украшали четыре скульптурные группы на высоких постаментах. Из пояснений моего гида я так и не поняла, кого же они изображают — заметила только, что в двух группах были богини с крыльями, а в двух — воины в римских шлемах…
Я уже устала крутить головой по сторонам, но минут через пять-семь мы добрались до Александерплатц — площади, названной так в честь русского императора Александра I, о чем сами берлинцы, кажется, уже благополучно забыли…
На Александерплатц лошадь свернула к ратуше и как вкопанная остановилась у фонтана «Нептунбрюннен», упорно не желая трогаться с места. Вероятно, ей очень хотелось пить, но будучи добропорядочной германской кобылой, она никак не могла себе позволить напиться из фонтана и лишь с вожделением сглатывала слюну. Извозчик тоже не в силах был ей помочь — кормить, как, вероятно, и поить животных, на улицах Берлина запрещено — орднунг мус зайн.
В нашей демократичной Москве извозчики, устраивающие лошадей на водопой у городских фонтанов, — самая распространенная уличная картинка, даже так называемые извозчичьи биржи — места, где возницы поджидают седоков, устроены именно у фонтанов — на Арбатской площади, на Театральной… На Театральной просто никогда нельзя протолкаться к фонтану, чтобы осмотреть украшающие его скульптуры работы Витали, из-за крупов жадно пьющих лошадей.
То, что запрещено правилами (чего бы эти правила ни касались), москвичи делают всегда с особенным удовольствием.
(Удивительно, но тут я подумала о соотечественниках с гордостью, непонятной сердцу добропорядочного немца. Ведь в России если кто и говорит о порядке, то только персонажи русских сатириков, и то лишь для пущего смеху. Милая немецкому сердцу фраза «Порядок нужно наблюдать!» принадлежит, сколько я помню, гоголевскому кучеру Селифану, а в устах какого-нибудь Онегина или Печорина ее и вообразить невозможно! Жаль, что нельзя развернуть межгосударственную дискуссию «Нарушение правил: грех или добродетель?» и привлечь к ней лучшие философские умы…)
В Берлине, в отличие от Москвы, мне волей-неволей пришлось осматривать украшавшие главный городской фонтан бронзовые скульптуры — и восседавшего в центре затейливой композиции поджарого мускулистого Нептуна, молодецки вскинувшего на плечо трезубец, и скромно притулившихся к его сиденью (трону? волне? огромной раковине? — непонятно, на чем он пристроился) кругленьких голых младенцев, и расположившихся у бортика полнотелых красавиц, склонивших к воде кувшины и выставивших в сторону публики толстые ноги с круглыми пятками, и гигантских рыб, поливающих все это великолепие струями воды из раскрытых ртов…
Поколесив по Берлину еще с часок, мы вернулись к моему отелю, где я сердечно распрощалась со своим гидом. Лошадь горделиво поглядывала мне вслед, словно желая сказать: «Ну что, тетка, теперь-то ты понимаешь, что значит цивилизация? То-то.»
Поинтересовавшись у портье, не было для меня писем или иных сообщений (увы, их не было — Александр Матвеевич все еще не объявился), я переоделась к обеду, спустилась в гостиничный ресторан, вяло пожевала чего-то и снова поднялась к себе в номер, решив дожидаться хоть каких-то известий.
Неприятное чувство тревоги царапало сердце своими коготками — все ли благополучно с Легонтовым, сумел ли он добраться до Берлина с похищенными документами? А вдруг его арестовали по дороге и он уже в какой-нибудь немецкой тюрьме? В Моабите, например, — говорят, жуткое местечко… Нет, нет, и думать об этом не хочу. Александр Матвеевич, миленький, ну появитесь же скорей! Ведь не для того же я прибыла в Берлин, чтобы покататься по городу и узнать, как я выгляжу в глазах немецких лошадей…
В своем чисто убранном номере я ощущала себя, как в клетке — побродив из угла в угол, посидев на всех стульях, креслах и диванах по очереди, полежав на постели, я уже не знала, чем бы еще заняться.
Когда я лишаюсь возможности действовать, меня переполняет неизрасходованная энергия. А это может фатально сказаться на нервах. Нет, все-таки придется отправиться в город, иначе, дожидаясь вестей от Легонтова, я сойду с ума, и проку в нашей шпионской авантюре от меня не будет.
Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, я решила посетить Винтергартен — знаменитое увеселительное заведение, где проходили пышные ревю — европейская новинка, еще не полностью воспроизведенная на московских сценах.
На мое счастье, билеты на вечернее представление в кассе Винтергартена были, и вскоре я уже сидела в огромном зале под искусственными звездами, усеивавшими потолок, и потягивала айсшоколаде — приятный шоколадный напиток в огромном стакане, увенчанном шапкой взбитых сливок, под которую уходила изящная соломинка.
Программа была сборной — фокусник, жонглер, монументальная певица-сопрано в платье со щедрой россыпью стразов, клоун на роликовых коньках, семейство акробатов на велосипедах и гастролирующая труппа американских гёрлс, «широко известная на двух континентах» (не уверена, можно ли именовать эту труппу балетной) — полуголые девицы в перьях и блестках, умеющие с поразительной синхронностью задирать одинаково длинные ноги, затянутые в розовый шелк.
Эта чудесная синхронность движений вызвала в моей памяти видение гвардейского полка на военном параде, но девушки были, по понятным причинам, намного грациознее гвардейцев. Ни одна голова и ни один носок балетной туфельки не высовывались из общей линии, а возбуждение в зале достигло той стадии, которая грозила перерасти в истерию. Кажется, посреди опьяненной зрелищем толпы только я одна осталась бесстрастным, не захваченным эмоциями наблюдателем, способным взирать на происходящее с легкой усмешкой.
— Вундершён! Прекрасно, — говорили между тем друг другу восторженные зрители, преимущественно респектабельные господа с женами. — Какое богатое ревю…
Музыки, блесток, перьев, шелков, разноцветных камушков стеклянного происхождения и цветных прожекторов было очень много, а если учесть, что все это стоит денег, то ревю, без сомнения, можно и вправду считать богатым.
Но, насколько мне известны законы рампы, за спиной у каждого из этих актеров, выходящих на поклоны, чтобы насладиться своим триумфом, годы скитаний по грязным маленьким городишкам, дешевые номера в дрянных гостиницах, изнуряющие ежедневные представления и вечный страх, что завтра появится другой исполнитель с более интересным номером и займет его место в программе. А триумф в Винтерпаласе может оказаться таким недолгим…
Вернувшись в отель, я с надеждой кинулась к стойке портье. Ни писем, ни телеграмм, ни каких-либо иных сообщений для меня по-прежнему не было.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Берлинская цветовая гамма. — Международная телеграмма из Петербурга. — Экскурсия в Вертгейм. — Охотничий шницель. — Состояние легкой эйфории. — Шпионаж — это всего лишь игра с крупными ставками. — Грядущее свидание у фонтана с Нептуном.
На следующий день я проснулась на рассвете. Вставать было еще рано, но и снова уснуть не удалось — отвлекали тревожные мысли. От нечего делать я подошла к окну и долго смотрела на город.
Утро выдалось ясным, безветренным, и на фоне розовеющего неба серая панорама города, окрашенная восходящим солнцем в сиреневые тона, была четкой, словно бы набросанной густыми мазками на холсте.
