Secretum - Мональди Рита (читать книги онлайн .TXT) 📗

– Ее величество Анна Австрийская, оплакиваемая мать христианнейшего короля, – говорил он таким торжественным тоном, будто представлял мне ее, живую, показывая прекрасное, полное достоинства лицо умершей правительницы с пронзительным взглядом, открытым лбом и благородной шеей, окруженной кисейным жабо. – Как я тебе уже говорил при нашем знакомстве, королева-мать, осмелюсь сказать, чрезвычайно любила мое пение, – добавил он кокетливым тоном, быстрым незаметным движением поправляя парик. – Особенно печальные арии, которые исполняются вечером.

Затем он пошел дальше, к портретам курпринцессы, графини Марескотти и покойной мадмуазель Генриетты, кузины короля. Все они были написаны с таким мастерством и настолько реалистично, что казалось, будто дамы только что сидели за трапезой в этом зале.

Наконец мы подошли к последнему портрету, который, в отличие от других, находился немного в тени, но тем не менее был хорошо виден.

Поскольку зрение является учеником желаний, а слово – разума, то мой взгляд нашел это женское лицо, а разум обнаружил в воспоминаниях быстрее, чем аббат Мелани успел назвать имя. Поэтому я уже узнал ее, когда он сказал: «Мадемуазель Мария Манчини».

Без сомнения, это была та девушка, которую мы видели в парке за живой изгородью.

– Конечно же, это плод твоего воображения, – заявил Атто, выслушав мое заявление. Между тем мы покинули зал и вышли через дверь слева. – Ты поддался впечатлению от приятной и неожиданной встречи. Такое бывает, уверяю тебя, когда я был в твоем возрасте, со мной это часто случалось.

Он отвернулся от меня.

– Но все же я не понимаю, куда исчезли девушка и ее сопровождающий, – запротестовал я.

Атто не ответил. На стенах зала висели в рамках эстампы с оптическим эффектом, изображающие античные барельефы невиданной красоты, и еще один ряд портретов, на этот раз мужских.

Ниши в стенах тут тоже были украшены надписями, касающимися жизни при дворе.

– И все же мне кажется, что это была та самая девушка! – упорно стоял я на своем, в то время как Атто, задирав голову, читал изречения. – Вы уверены, что Марии Манчини сейчас почти шестьдесят лет? Девушка, которую мы видели… ну, скажу я вам, она в точности похожа на портрет, хотя кажется очень юной.

Он внезапно перестал читать и посмотрел мне прямо в глаза.

– Ты думаешь, я мог ошибиться?

Атто отвел глаза и посмотрел на очередной портрет, чтобы дать мне пояснения. На портретах были изображены знаменитые правители Франции и Италии: Папы, поэты, художники, ученые, короли и их родственники, государственные министры.

– Его светлость покойный Папа Александр VII, его светлость покойный Папа Климент IX, шевалье Бернини, кавалер Кассиано дель Поццо, кавалер Марино, его величество покойный король Людовик XIII, его величество правящий король Людовик XIV; господин брат его величества Людовика XIV…

Судя по тому, с какой поспешностью Атто перечислял имена и быстро переходил от одного портрета к другому, мой вопрос насчет возраста Марии Манчини вывел его из себя. Все же, наверное, он был прав: я не мог видеть в парке Марию не только потому, что она еще не приехала в Рим, но и потому, что она, будучи ровесницей христианнейшего короля, такая же пожилая, как он, перешагнувший порог шестидесятилетия…

– Его преосвященство покойный кардинал Ришелье, его преосвященство покойный кардинал Мазарини, покойный премьер-министр Кольбер, покойный главный интендант Фуке… – Атто остановился. – Страдать, не показывая этого… – проговорил он тихо. Это было одно из тех изречений, которое он только что прочитал на стене зала.

– Что вы сказали?

–  Большинство придворных – это чудовища с двумя языками и двумя сердцами, – театрально процитировал он другое изречение, однако, судя по его улыбке, за этой шуткой он хотел скрыть какую-то неприятную мысль.

– Уже поздно, – объявил Атто, когда мы вышли из «Корабля», и посмотрел на фиолетовое небо.

Наша экспедиция дала не много. За исключением пары отпечатков обуви, мы не нашли никаких следов трех кардиналов, и вообще у нас было недостаточно времени, чтобы обыскать всю виллу.

– Сейчас возвращайся к своей работе на вилле. Держи язык за зубами, и чтобы никто ни о чем не догадался.

– Собственно, мне надо было бы возместить ущерб, нанесенный ворами, пока Клоридия еще не вернулась…

– Я возмещу тебе его, я заплачу в двойном размере за убыток, тогда твоя маленькая жена быстро утешится. Сегодня вечером после молитвы ты должен быть у меня. А сейчас иди! – довольно грубо отпустил он меня.

Атто нервничал. Очень нервничал.

8 июля лета Господня 1700, вечер второй

Я шел к сараю, чтобы забрать свои инструменты, и раздумывал о том, что Атто ни разу не спросил меня о Клоридии: как она себя чувствует, когда он сможет увидеть ее, что она сейчас делает и так далее. Ни единого слова не нашлось у него даже сейчас, когда он упомянул ее имя, хотя мог бы задать мне какой-нибудь вопрос о ней, пусть даже из вежливости. И это несмотря на то, что он прочитал в моих мемуарах всю невероятную историю Клоридии. Историю, которую он не смог бы представить себе много лет назад в локанде «Оруженосец». Не то чтобы они тогда общались… Наоборот, насколько я помню, они не перебросились и словом, сознательно игнорируя друг друга. Кастрат и куртизанка: конечно, не следовало ожидать, что у них возникнут дружеские отношения…

– Ты уволен! Ты работаешь ужасно плохо!

У меня чуть не остановилось сердце, когда за моей спиной внезапно раздался этот скрипучий голос. Я повернулся и увидел его в нескольких шагах от себя. Он сидел на ветке и полировал себе клюв лапой.

– Уволен, увоооолеееен! – с удовольствием повторил Цезарь Август. Он любил заговаривать со мной, когда я мог позволить себе коротенький перерыв. Наверное, эту нерадостную фразу он подхватил в какой-то мастерской во время одной из своих вылазок в город.

– А ты что делаешь там наверху? – ответил я, рассерженный тем, что он испугал меня. – Почему не возвращаешься в свою клетку?

Он промолчал, будто не считая нужным отвечать, и покачал головой, что было признаком его плохого самочувствия. Это был один из дней, когда у Цезаря Августа портилось настроение и тогда он становился невыносимым, что в межсезонье случалось весьма часто. Он должен был перебеситься, дав волю своему недовольству, и в конце концов он всегда устраивал какие-то неприятности.