Imprimatur - Мональди Рита (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно txt) 📗

Зато теперь я отдался сладостным смутным воспоминаниям, атаковавшим меня, чуть только я открыл глаза: они были вызваны к жизни мыслью о Клоридии и ее томной красоте. Я был не в состоянии собрать воедино эти блаженные и такие реальные при всей их призрачности ощущения, рожденные во мне божественным ликом моей Клоридии (я уже называл ее так!), ее волнующим контральто, чувственными и нежными руками, пространными наивными рассуждениями…

Слава Богу, я был отвлечен от меланхолических грез до того, как истома окончательно одолела меня и лишила последних сил.

Справа от меня раздался стон. Я повернул голову и увидел Пеллегрино сидящим на постели – оперевшись о стену, обхватив голову руками, он раскачивался и стонал. Чрезвычайно обрадованный тем, что ему стало лучше (с самого начала болезни он впервые оторвал голову от подушки), я кинулся к нему и забросал вопросами.

Но, увы, вместо ответа он тяжело съехал на край постели, так что его подбородок уперся в грудь, оборотил на меня отсутствующий взгляд и замер, не издав более ни звука.

Встревожившись и огорчившись его необъяснимым молчанием, я бросился за Кристофано.

Тот сей же час последовал за мной и принялся лихорадочно осматривать Пеллегрино. Когда тосканец изучал его зрачки, мой хозяин пустил трескучий flatusventris [96], вслед за тем срыгнул, заворчал желудком и снова пустил ветер. Этого было вполне достаточно, чтобы понять, что с ним происходит.

– Он находится в состоянии сна, инертен, о бодрствовании речи пока не идет. Цвет лица – мертвенно-бледный. Не откликается, но я не теряю надежды, что вскоре он очнется. Гематома на голове вроде бы рассасывается, во всяком случае, она не внушает мне опасений.

Словом, Пеллегрино находился в сильном оцепенении, горячка хоть и прошла, но успокаиваться было рано.

– Но что с ним? – приступил я к Кристофано, заподозрив, что он не склонен сообщать мне всего.

– Твой хозяин страдает газами. Он темпераментен и легко впадает в горячность, к тому же сегодня немного жарко. В любом случае следует соблюдать осторожность. Придется сделать промывание желудка, как я и опасался…

Тут он добавил, что в связи с тем лечением очищающего характера, которое он вынужден ему назначить, Пеллегрино нужно оставить в комнате одного. И потому было решено, что я перенесу свою постель в соседнюю комнату, одну из тех трех, что стояли пустыми со дня смерти бывшей хозяйки г-жи Луиджии.

Пока я собирал свои пожитки, Кристофано вынул из кожаного чехла диковинное устройство с мехами величиной с мое предплечье и ввел в него длинную и веретенообразную трубку которая перпендикулярно крепилась к другой трубке, оканчивающейся небольшим отверстием. После чего несколько раз опробовал его, дабы удостовериться, что меха подают воздух в трубки и он выходит через отверстие.

Пеллегрино тупо следил за приготовлениями. Я со смешанным чувством взирал на него, радуясь тому, что он наконец открыл глаза, и опасаясь за его здоровье.

– Готово, – с довольным видом заявил Кристофано и послал меня за водой, растительным маслом и капелькой меда.

Вернувшись, я с удивлением обнаружил, что Пеллегрино уже наполовину раздет и лекарь вовсю суетится вокруг него.

– От него никакого толку. Пособи мне держать его.

Я был вынужден помочь лекарю заголить заднюю часть моего хозяина, который в штыки принял подобное начинание. В ходе дальнейшего противостояния, выражавшегося скорее в пассивности со стороны Пеллегрино, чем собственно сопротивлении, я расспросил Кристофано о том, каковы его намерения.

– Да очень просто: добиться, чтобы он выпустил лишние газы, от которых его пучит.

Данное устройство позволяло благодаря трубкам, расположенным под прямым углом друг к другу, пользоваться им самостоятельно, без посторонней помощи, щадя свою стыдливость. Однако перед нами был тот случай, когда больной был не в состоянии сам о себе позаботиться, оттого этим приходилось заниматься нам.

– А пойдет ли это ему на пользу?

Удивившись моему вопросу, лекарь ответил, что клистир (таково было название устройства) может принести только пользу и никогда вред. По мнению Реди, он выводит телесные мокроты очень щадящим образом, способствуя испражнению на низ, не ослабляя внутренних органов и не старя их, как это бывает, когда лекарство вводится через рот.

Наполняя меха промывательным раствором, Кристофано не переставал нахваливать действие прочих процедур, также осуществляемых с помощью клистира, как-то: вызывающих жажду болеутоляющих, глистовыводящих, ветрогонных, заживляющих, очистительных и даже вяжущих. Лечебных же составов было великое множество: цветочные, лиственные, фруктовые, травяные и еще настои на бараньих рогах, кишках животных, вплоть до того, что в дело мог быть пущен и отвар из старого петуха, скончавшегося естественной смертью.

– Надо же, – выдавил я из себя, пытаясь не выказать гадливости.

– Кстати, – добавил он, закончив очередной экскурс в медицину, – в ближайшие дни выздоравливающему предписан особый режим питания, основу которого составляют бульоны, молочные жидкие кушанья и супы, дабы он оправился от истощения. Посему назначаю ему сегодня полчашки шоколада, вареную курятину и вымоченное в вине медовое печенье. Завтра – чашка кофе, суп из бурачника и шесть пар петушиных яиц.

Подкачав промывательной жидкости, Кристофано наконец оставил Пеллегрино с оголенным задом на мое попечение, наказав дождаться результатов лечения, сам же предусмотрительно вышел. Все произошло так скоро и с таким невиданным размахом, что я наконец уразумел, отчего мне было велено перебраться с пожитками в соседнюю комнату.

Позже я спустился в кухню, чтобы соорудить легкий, но питательный завтрак, подсказанный мне эскулапом: полба, сваренная во вкуснейшем миндальном молоке с сахаром и корицей, похлебка из барбариса на основе отвара из постной рыбы со сливочным маслом, травами и взбитыми яйцами, к которой полагались ломтики хлеба, нарезанные в виде кубиков и посыпанные корицей. Разнося обед по комнатам, я попросил Дульчибени, Бреноцци, Девизе и Стилоне Приазо назначить время, когда им будет удобно принять меня и получить из моих рук лечение, назначенное им Кристофано. Они отчего-то с раздражением выхватывали у меня из рук пищу, принюхивались к ней, и все, словно сговорившись, просили оставить их в покое. Мне пришло в голосу, а не связаны ли их лень и дурное расположение духа с моей неопытностью в поварском деле. А вдруг и впрямь аромат корицы не слишком-то облагораживал приготовленные мной блюда? Я положил обильнее сдабривать их в дальнейшем заморской приправой.

От Кристофано я узнал, что меня требует к себе отец Робледа, ему-де понадобилась питьевая вода. Наполнив графин, я отправился к нему.

– Входи, мой милый, – с неожиданной учтивостью пригласил он меня.

Вдоволь напившись, он предложил мне сесть. Немало удивившись тому приему, который был мне оказан, я поинтересовался, здоровится ли ему и как он провел ночь.

– О, столько усилий, мой милый, столько усилий, – лаконично ответил он, отчего я еще пуще насторожился.

– Понятно, – недоверчиво протянул я.

Робледа был необыкновенно бледен, веки у него набухли, под глазами залегли мешки. Он явно провел эту ночь без сна. Но о каких усилиях шла речь?

– Вчера мы с тобой беседовали кое о чем, – приступил он наконец к делу, – но прошу тебя не придавать большого значения моим речам, возможно, излишне свободным. Пасторская миссия частенько приневоливает нас прибегать к несвойственным нам изначально риторическим фигурам, к чрезмерной концептуальной выхолощенности, неупорядоченному синтаксису, дабы облегчить юным умам доступ к новым и более плодоносным пластам. К тому же юношество не всегда готово воспринять эти благотворные поощрения ума и сердца. Да и положение, в коем все мы оказались, невольно способствует неверному истолкованию мыслей другого человека и не совсем удачному формулированию собственных. Я только прошу тебя, мой милый, об одном: забыть о нашем разговоре, а в особенности о том, что было сказано о Его Святейшестве, драгоценном папе Иннокентии XI. И еще – и это самое главное – я бы очень тебя просил не передавать моих ничтожных и мимолетных умозаключений другим постояльцам. То физическое разделение, которое мы вынуждены соблюдать, чревато неверным истолкованием, ну ты понимаешь…