Темное солнце - Вербинина Валерия (читать книги полные TXT) 📗

— На князя, разумеется, — не подумав, брякнула Мадленка.

— Смотри на нас, — потребовал аббат Сильвестр, — мы твои судьи и мы говорим о тебе.

— Отче, — огрызнулась Мадленка, — должен же глаз отдыхать на чем-то красивом или нет? А на вас я еще успею вдоволь налюбоваться, не бойтесь.

В зале засмеялись. Ни пастырь, ни аббат не могли похвастаться красотой: первый был низенький, толстый, кривоногий и невзрачный, второй — рябой, тощий и тоже кривоногий.

— Если ты пытаешься расположить к себе его милость… — начал аббат, побагровев.

— Если бы его милость был ко мне расположен, он бы избавил меня от вашей дурости, — отозвалась Мадленка.

Так вы пришли к единому мнению или нет? — вмешался князь, чтобы предотвратить бурю. Епископ Флориан потер подбородок.

— Боюсь, нам не добиться правды в этом деле. — Он осуждающе посмотрел на Мадленку. — Многое из того, что она рассказывает, ничем не подтверждается. Как бы мне ни хотелось избежать этого, но, возможно, я вынужден буду назначить божий суд.

— Вы уверены? — Доминик нахмурился.

— Человеку свойственно ошибаться, — вмешался молодой аббат, на свою беду, — но в данном случае, я полагаю…

— Больше всего ошиблась твоя мать, это точно, — проворчала Мадленка, и, хотя она сказала эти слова совсем тихо, они все же были услышаны. Своды зала затряслись от хохота. Шляхтичи топали ногами от восторга и утирали выступившие на глазах слезы. Мадленка сначала смутилась, но очень быстро оправилась и бросила на своих судей победный взгляд.

Князь, перегнувшись через подлокотник, потребовал передать ему сказанное Мадленкой и, когда это было сделано, долго смеялся вместе со всеми. Впрочем, аббат явно не испытывал никакой радости. Шуточка, позаимствованная из фон-ансбаховского сочного лексикона, вовсе не показалась ему занятной.

— Дитя мое, — укоризненно молвил епископ, — ты не должна…

Мадленка вскочила с места, щеки ее пылали.

— Я вам не дитя! — завизжала она на весь зал, — У меня, хвала богу, другой отец! И я знаю, что это вы велели стражам топать всю ночь напролет близ моих покоев, чтобы вывести меня из себя. Как вам не совестно изобретать такие каверзы, чтобы уличить ни в чем не повинного человека! Я вас не боюсь, слышите? Я не боюсь вас! Хотите назначать божий суд — назначайте; бог, который все видит, все равно на моей стороне!

В воцарившейся тишине Мадленка села на место. Епископ нагнулся к аббату Сильвестру и шепнул ему: «insаnа еst» [4].

— А ты что, лекарь? — набросилась на него Мадленка, отлично все слышавшая. — Хорошо же ты вылечил княгиню Диковскую, жену нынешнего князя!

— Молчать! — проревел епископ, впервые выходя из себя, и жидко стукнул по столу пухлым кулаком. В свое время жена князя Доминика, которую он лечил снадобьем из толченых изумрудов, почему-то не пожелала от того выздоравливать, а наоборот, преставилась в одночасье. — Дерзкая, развратная…

— А вот и врешь! — радостно взвизгнула Мадленка. — И ничего подобного! Сам предаешься плотскому греху, как свинья, и других той же мерой меряешь! Что, давно слез со своей ключницы, ты, индюшачье отродье? А пестик свой у нее между ног не забыл, а? Смотри, не то он от старости отвалится! Ой, отче, не оберешься сраму, без пестика-то!

Все это, понятное дело, были тоже выражения незабвенного торнского комтура, редкие моменты общения с которым доставили Мадленке неописуемое удовольствие. Кстати, о том, что епископ Флориан слаб по женской части, ей сообщил также фон Ансбах, ибо не было на приграничных землях никого и ничего такого, о чем языкастый рыцарь не мог поведать чего-нибудь обидного, гадкого и в высшей степени унизительного, но при том, однако же, вполне отвечающего истинному положению вещей.

Несчастный епископ Флориан захлебывался яростью, пока вокруг него бушевали надрывающиеся от хохота поляки. Мадленка могла быть довольна: она отомстила за бессонную ночь, хотя и приобрела двух смертельных врагов вместо одного.

Наконец князь кое-как восстановил тишину, и епископ объявил, что на сегодня с него довольно оскорблений; что же до расследования, то оно возобновится в ближайший понедельник.

Мадленка воспользовалась отсрочкой, чтобы, во-первых, с наслаждением выспаться, а вечером от нечего делать заглянула к Анджелике. Вскоре, однако, к литвинке зашел Август на правах гостя, и Мадленка, которой было не по себе в его присутствии, поднялась, чтобы уйти. Август, однако, удержал ее.

— Сидите, панна Соболевская; я здесь не для того, чтобы вам мешать.

«А чтоб ты провалился в тартарары со своей вежливостью!» — подумала Мадленка. Она была особенно зла на Августа за то, что он сломал ей нос. На месте перелома возникла неровная горбинка, и каждый раз, глядясь в зеркало, Мадленка испытывала чувство глухого протеста.

Ей показалось, однако, что в последнее время Август стал относиться к ней лучше. Он уже не так пылал ненавистью и, казалось, готов был поверить в ее невиновность, но у Мадленки не было никакой охоты убеждать его в совершенно очевидных вещах. Август пообещал, что стража будет отныне вести себя тихо и что со всеми жалобами она может обращаться непосредственно к нему. Последние его слова прозвучали как просьба, и Мадленка взглянула на него с искренним изумлением.

«Экий он вдруг сделался шелковый да смирный, подозрительно даже. Но если он хочет, чтобы я себя оговорила — ждать ему до лягушкина поста».

В воскресенье Мадленка побывала в церкви и, когда вернулась к себе, обнаружила в своих покоях незнакомого человека в лохмотьях. Стражи стояли за дверью; Мадленка открыла было рот, чтобы кликнуть их, но человек с мольбой приложил к губам палец.

— Ради бога, не губите! Меня послал к вам его милость господин Филибер де Ланже.

Сердце Мадленки наполнилось радостью и взмыло ввысь. Посланец прибавил:

— У меня к вам письмо от него.

Мадленка глянула на скрепленное сургучом послание, которое ей протягивали. Нет, тут что-то было не то. Филибер де Ланже не умел писать; всю свою жизнь он провел на войне и даже читал с грехом пополам, складывая буквы. Вот Боэмунд, тот точно мог написать ей, хоть по-латыни, хоть по-польски, хоть по-немецки. Однако постойте: зачем писать, когда безопаснее всего передать на словах? Ведь письмо — это как-никак улика, и серьезная.

— Он знает, что с вами случилось, — торопливо продолжал посланец, — он думает, что…

Ясное дело, Филибер все знал, потому что своими глазами видел, как ее увозили. К чему все эти ненужные разъяснения?

— Да неужели? — сказала Мадленка и завопила во всю мочь: — Стража! Ко мне!

Дверь распахнулась, вбежали солдаты.

— Этот человек, — заявила Мадленка, тыча пальцем в неизвестного, поникшего головой, — утверждает, что у него для меня какое-то письмо от крестоносцев. Задержите его и заставьте под пыткой сказать правду о том, кто его прислал. Я же не желаю больше его видеть.

Она величественно отвернулась и отошла к окну.

«Езус, Мария! А что, если Филибер и впрямь прислал мне письмо? Продиктовал писцу, тому же Киприану, например. О господи, что я наделала!»

Весь день и всю ночь Мадленка провела в немыслимых терзаниях; однако первое, что она увидела, войдя в понедельник в зал суда, был тот самый неизвестный, одетый в монашеское платье и сидевший возле паскудника-аббата. Заметив ее, неизвестный, казалось, немного смутился.

— Это он! — заверещала Мадленка. — Тот, который приходил ко мне!

— Успокойся, Магдалена, — молвил епископ Флориан с легкой улыбкой, — он не от крестоносцев. Мы вынуждены были послать его к тебе, чтобы узнать, была ли ты с нами до конца откровенна или нет. Теперь мы знаем, что ты говорила правду. Надеюсь, ты не в обиде на нас, ведь так? Если ты не солгала нам, тебе нечего бояться.

Однако подлости подобного рода были выше понимания Мадленки. Она села на свое место и до конца заседания не поднимала глаз, мысленно вознося богу самые жаркие молитвы за то, что Филибер не умел писать и что она об этом знала.