Сибирская амазонка - Мельникова Ирина Александровна (книга жизни .txt) 📗
Алексей сделал шаг, затем другой. Ратник продолжал отбиваться от собаки и не слышал, что творится за его спиной. Но Алексея выдал Соболек. Заметив его, он прекратил лаять и наскакивать на ратника, а бросился навстречу Алексею, повизгивая от восторга. Пес понял, что его враг никуда не денется, и спешил показать Алексею свое расположение.
Но это чуть не стоило Полякову жизни. Ратник вдруг извернулся и метнул в него копье. Сыщик едва успел пригнуться, и оно, просвистев в паре вершков от его головы, вонзилось в пень за спиной. Алексей упал на колени, но успел схватить ратника за руку, которая уже потянула с плеча лук... Повалив его на бок, Алексей завел ему руки за спину и связал их брючным ремнем. Ратник закричал от боли. И Алексей вспомнил про капкан. Он с силой разжал железные лапы и освободил ногу пленника. Из разорванного сапога хлынула кровь.
– А чтоб тебя! – выругался Алексей и осекся, подняв глаза на ратника.
Черный капюшон с красной каймой слетел с его головы. Огромные карие глаза, казалось, дымились от ярости. Перед ним был не мужчина, а женщина. И он тотчас узнал ее.
– Евпраксия! – пробормотал Алексей, потрясенный увиденным. – Ты откуда взялась?
– Изыди, сатана! – Она перекрестилась и плюнула ему в лицо, но он опять увернулся, и плевок достался Соболю, который крутился рядом.
– Чего ругаешься, – сказал примиряюще Алексей и потянул сапог с ее ноги.
Евпраксия, прошептав что-то явно не боголепное, выдернула ногу из его рук и прошипела:
– Изыди, аспид! Не твово ума это дело!
– Дурочка, – произнес мягко Алексей, – успокойся, ничего я тебе не сделаю. Просто посмотрю рану, перевяжу...
– Не трожь, – пробормотала она сквозь зубы, – без тебя, малакайник, обойдусь!
– Дура, – рассердился Алексей, – чего брыкаешься? Кровью изойти хочешь? Смотри, побелела вся!
– Отойди, – теперь уже не приказала, а попросила Евпраксия, – сама сапог сыму и рану осмотрю, только руки развяжи. – И пообещала: – Я тебя не трону.
– Что ж, и на этом спасибо, – улыбнулся Алексей как можно доброжелательнее. Несмотря на то, что эта девчонка едва не отправила его под кресты, он ничего к ней, кроме любопытства и удивления, не испытывал. Развязав руки, он помог ей сесть, но отобрал при этом лук со стрелами и тесак. Евпраксия не протестовала, лишь следила за ним исподлобья да однажды усмехнулась, когда заметила, с каким неподдельным изумлением Алексей разглядывает ее нож, острый как бритва, изготовленный из превосходного булата. Он был явно старинной работы, а клеймо изображало волчицу. И, кажется, совсем недавно Алексей где-то его видел... Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, и тут заметил взгляд Евпраксии.
– Да-а, занятная штучка! – протянул он удивленно и, приблизив нож к глазам, попытался прочитать слова, выбитые над головой волчицы. Но буквы оказались слишком мелкими, чтобы разобрать надпись невооруженным глазом, а лупы у него, конечно же, не было. Алексей, по давней, еще детской привычке, прихватил ее с собой из Североеланска, но она осталась в багаже в доме атамана. Ее подарил ему отец, надеясь, что младший сын тоже пойдет по его стопам, займется минералогией. Однако геолога из Алексея не получилось, а лупа пригодилась по другим, криминальным делам, где без нее тоже часто не обойтись.
Сейчас ее под рукой не оказалось, и Алексей занялся тем, что внимательно осмотрел ножны. Они были изготовлены из двух полосок дерева, обтянутых оленьей кожей и скрепленных серебряными полосками. Серебряным было и наконечие ножен. Присмотревшись, Алексей заметил на нем гравировку – та же голова волчицы и вензель из двух букв старинного русского алфавита – «ук» и «слово». Выходит, он не ошибся. Нож все же был изготовлен в России, а не в Германии, как он подумал вначале. Но все же как он попал к Евпраксии, если Алексей видел его или нечто подобное раньше? Он не преминул спросить об этом пленную, но та лишь дернула бровью и ничего не ответила.
Алексей повесил тесак себе на пояс и подошел к ней. Девушка сидела на траве. Вытянув раненую ногу и опираясь ладонями о землю, она попыталась приподняться. Но попытка не удалась, и она почти упала, однако Алексей вовремя поддержал ее, и на этот раз она не оттолкнула его руку.
– Давай помогу, – опять предложил он Евпраксии, но та, закусив губу, отрицательно покачала головой. На лбу и над верхней губой у нее проступили капельки пота, щеки побледнели, а глаза ввалились. Ей было больно, очень больно, но она не сдавалась.
Наконец, после второй неудачной попытки подняться она поколебалась мгновение и, отведя взгляд в сторону, быстро проговорила:
– Мха нарви, оленьего. В сапог затолкаю, кровь остановится...
Алексей принялся рвать ягель, наблюдая краем глаза, как Евпраксия морщится и слегка постанывает, пытаясь стянуть сапог с раненой ноги. Наконец ей это удалось.
Сжимая в руке пучок ягеля, Алексей подошел к ней, но Евпраксия тотчас набросила на окровавленную ступню край балахона и сердито сверкнула глазами:
– Отойди! И не смотри, то господу неугодно!
– Как знаешь, – произнес он подчеркнуто равнодушно и устроился на камне за спиной Евпраксии. Та даже не повернула головы.
Он не мог видеть, что Евпраксия проделывала с ногой. Кажется, проверила, не повреждены ли кости, затем оторвала от нижней юбки кусок холста и крикнула через плечо:
– Мох подай!
Алексей подчинился, положил мох рядом с ней, но хитрая бестия все ж успела укрыть ногу под балахоном, и опять он не увидел, насколько серьезны раны... И лишь залитые кровью страшные шипы лап валявшегося рядом капкана подтверждали его опасения, что они были слишком серьезны. Хорошо, если не перебило кость...
Он спросил об этом Евпраксию, но она лишь дернула сердито плечом и ничего не ответила. Судя по движению рук, она приложила мох к ране, а потом обмотала ступню куском холста. Затем остатками мха протерла сапог изнутри и попыталась натянуть его на раненую ногу. Но попытка не удалась. Евпраксия то ли пробормотала, то ли простонала что-то и опять занялась повязкой. Однако и после этого не сумела надеть сапог. И только тогда оглянулась на Алексея. Взгляд ее не был умоляющим. Он был жестким и высокомерным.
– Подай посох, – произнесла она сквозь зубы.
И лишь теперь он заметил посох, который скрывался в траве на расстоянии чуть дальше протянутой руки от Евпраксии.
– Посох? – протянул Алексей удивленно. – Ишь чего захотела! Я тебе его подам, а ты мне после им под ребра! Видел я, как ты им орудуешь!
Евпраксия оперлась ладонями о землю, приподнялась, попыталась здоровой ногой дотянуться до посоха, но напрасно. Алексей успел схватить его первым и вернулся на свое прежнее место. Евпраксия гневно сверкнула глазами и прошипела:
– Чтоб тебе гореть в геенне огненной, греховодник! Подай посох, а то пожалеешь!
– Сначала скажи, как здесь очутилась?
Алексей положил посох на колени и усмехнулся, наблюдая, как Евпраксия пытается подняться. На раненую ногу она старалась не наступать, помогала себе руками. Наконец с горем пополам поднялась, ухватилась руками за хилую сосенку и огляделась по сторонам, отыскивая следующую точку опоры. Алексея она намеренно не замечала.
– Ну, молчи, молчи! – Он отложил клюку в сторону и подошел к ней ближе. – Отчего без помощников оказалась? Или решила в одиночку нас выслеживать? Ну и продолжай, а я к заимке пойду, посмотрю, куда Иван с ребятами подевались.
Он свистнул Соболька, подхватил посох и, не оглядываясь, направился к заимке. Евпраксия проводила его взглядом, вытерла ладонью пот со лба и, не отпуская сосенку, сделала шаг здоровой ногой, затем другой, подволакивая раненую ногу. Но, чтобы переступить дальше, требовалось отпустить деревце, оно и так согнулось дугой и само просилось из ее рук.
Евпраксия смерила взглядом расстояние до следующего дерева, оно было совсем рядом, десяток шагов, не больше. Еще час назад она бы их и не заметила. Теперь она преодолела их, но с большим трудом, все время цепляясь раненой ногой за сучья и путаясь здоровой в траве. Пот бежал у нее по лицу, слабость кружила голову, и тошнота подступала к горлу. Все-таки она потеряла много крови, к тому же всю ночь просидела голодная в схоронке, выслеживая чужаков. Они посмели пробраться в святая святых ратников, на землю, которую они уже около века считали своей вотчиной. Сюда никто чужой не смел проникнуть. А они посмели, и за это их нужно было наказать...
