Компромат на кардинала - Арсеньева Елена (первая книга .TXT) 📗

Глава 35

БОТО-ФОГО С ПРОДВИЖЕНИЕМ

Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года

– У нас была уникальная семья. Редко кто может назвать своих предков чуть дальше деда с бабкой, правда? Прадеды теряются в таком мраке… Сейчас, когда время как на ладони и уже можно не стыдиться своего происхождения, люди еще что-то пытаются раскопать, что-то выяснить о своих корнях, чего раньше не было. Однако у нас в этом смысле все всегда было по-другому. Вот скажи: что люди спасают в первую очередь при пожаре, например?

– Детей. Документы, деньги. Жизнь свою, – пожала плечами Тоня, которую все еще трясло от воспоминаний.

– Конечно. А в наших семьях, у Ромадиных, наверное, случись что, первым делом все – и дети, и взрослые – ринулись бы спасать дневник.

– Дневник? Чей? – угрюмо спросила Тоня.

Настроение испортилось безвозвратно, а хуже всего было то, что Федор на ее рассказ никак вроде бы не отреагировал: только вздохнул напряженно, разомкнул стиснутые руки и начал вдруг рассказывать про свою семью. Может быть, его покоробило Тонино бездушие? Может быть, зря она так откровенничала с ним насчет случившегося в Нанте? История постыдная, и вот вам результат. Но если так… если так, может, нужно забыть все, что он говорил раньше? Она перестала хоть что-то понимать в происходящем.

– Дневник моего предка и, видимо, твоего, Федора Ромадина, написанный в 1779–1780 годах.

– Ничего себе, – слабо усмехнулась Тоня. – Как он только мог сохраниться за двести с лишком лет?

– А он и не сохранился. Я только могу догадываться, что когда-то Федор писал в таком толстом альбоме с золотым обрезом, в кожаной обложке. Судя по некоторым его словам, страницы были испещрены рисунками: Федор был художником. Конечно, дневник не мог сохраниться. Ближайшие потомки Федора Ильича могли видеть его в оригинале, ну а потом, году примерно в 1850-м, в их доме случился пожар, и семейная реликвия изрядно обгорела. С великим трудом один из Ромадиных восстановил текст, переписав его в тетрадь. Но бумага ветшает. И с тех пор дневник еще раза три или четыре переписывали. Тот, что хранится теперь у меня, это копия 1916 года. Очень красивая такая книжечка в коленкоровом переплете, страницы желтые, фиолетовые чернила выцвели до того, что стали серыми… Конечно, я сделал свою копию, и не одну. У меня вообще порой возникает такая странная потребность: переписывать дневник Федора.

– Тебя в его честь назвали?

– Не только меня. Это родовое имя для старшего сына, у нас и Федоров Федоровичей было множество, и Федоров с другими отчествами: в том случае, если дочь Ромадиных выходила за кого-то другого. Я вот Федор Николаевич, будем знакомы. До конца XIX века наследование шло по прямой линии, по мужской, а потом как-то все больше дочери рождались, но они оставляли свою фамилию. Вот и мама моя была Ромадина, и я тоже. До революции все потомки Ромадиных знали друг друга четко, может быть, это была одна из самых дружных семей в России. Всякие двоюродные, троюродные общались очень близко. Но потом всех разметало по самым дальним концам России, я даже сказать не могу, сколько их и где они сейчас.

– Наверное, у вас какой-то дворянский род, если так блюдутся семейные традиции?

– Да как тебе сказать… Федор был побочным сыном Ильи Петровича Ромадина, жившего в своем имении в селе Красивое. Сейчас и названия такого нет. Громадное барское имение после смерти Ильи Петровича было распродано по частям, деревня окончательно захирела после Гражданской войны. Народ кто вымер, кто в город подался. Ну, ты представляешь, какое тогда было время. Предков моих это не затронуло: они давно обосновались в Нижнем и совсем не бедствовали: почему-то в основном в роду нашем люди были везучие на финансовые операции, хоть не раздували баснословные состояния, но жили устойчиво. Такой крепкий средний класс. Да, так вот о Федоре Ильиче – самом первом. Его матерью была крестьянка по имени Агриппина – девушка сказочной красоты. Видимо, не простая девушка – ее считали ведьмой. Илья Петрович Агриппину сильно любил, но жениться не решился. После ее смерти он взял Федора в барский дом и воспитал его как сына, как молодого графа, и все были уверены: вот будущий наследник всего ромадинского состояния. Он знал иностранные языки, был очень начитан, учился рисовать. Среди его воспитателей был такой Сальваторе Андреевич Морелли – итальянец, родившийся в России. Он-то и сопровождал Федора в его путешествии по Италии. Однако зов крови и религии оказался в нем очень силен, сильнее старой дружбы и пожизненной привязанности. Можно сказать, что всеми своими последующими несчастьями Федор был обязан именно ему. Обиднее всего, что сделал это Сальваторе Андреевич не со зла – он просто исповедался не тому человеку. Вернее, именно тому, кому не следовало бы… Про итальянские приключения Федора я тебе рассказывать лучше не буду – сама прочтешь дневник. Скажу о том, что было по возвращении. Это сохранялось в нашей семье в виде таких преданий, которые знал каждый. Они передавались из поколения в поколение еще бережнее, чем дневник, что-то в них со временем искажалось, какие-то подробности терялись, но суть, безусловно, сохранилась. Словом, Федор приехал в Россию не один, а с молодой женой, вернее, с женщиной, которую он выдавал за свою жену. Звали ее Антонелла.

Тоня даже вздрогнула от нежности, прозвучавшей в его голосе.

– Да-да, страсть к этому имени у нас родовая, – усмехнулся Федор. – И все пошло с моего далекого предка. Полюбил он Антонеллу с первого взгляда, готов был ради нее на какие угодно жертвы. Увез он ее из Италии потому, что жизни ее угрожала опасность: вернее, жизни ребенка, которым она была беременна.

– Но отец…

– Отцом его был не Федор, а один молодой итальянец по имени Серджио Порте. Его Антонелла и любила точно с такой же страстью, какую питал к ней Федор.

Тоня невольно вздрогнула. «Серджио – значит Сергей. Если бы наш Сережа поехал в Италию, его там именно так и называли бы – Серджио. Бог ты мой, да что ж такое есть в этом дурацком мальчишке, что он все время из моих мыслей выскакивает, как чертик из табакерки, в самую неподходящую минуту? Даже сейчас, когда рядом со мной человек, к которому меня тянет со страшной силой, который мне фактически в любви признался, жизнь мою спас… Вот он, Федор. Вот реальность. А ты пошел прочь из моей головы, Казанова несчастный!»

На всякий случай она чувствительно вонзила ногти в ладонь. Казанова победно сверкнул очами и исчез. Тоня снова смогла слышать, что говорит Федор:

– Дело у них шло к свадьбе, но однажды Серджио нашли в постели заколотым. Федор попытался расследовать убийство и узнал такое… Короче, такое, чего знать было нельзя. Об этом ты тоже в дневнике прочтешь. Уезжая из Италии, он спасал и свою жизнь тоже, но главное – жизнь Антонеллы и ребенка. Только поэтому она согласилась уехать с ним, но женой его звалась чисто формально, потому что считала себя супругой Серджио и на земле, и на небесах. Сальваторе Андреевич помог им устроить дело с венчанием по католическому обряду. Федору пришлось пойти на это, чтобы иметь законные основания увезти из Италии свою жену. Священник, венчавший их, не знал, что Федор – православный, что он не переменил веру. Но об этом знал Сальваторе Андреевич. Ради своего любимого воспитанника он взял грех на душу, но не смог долго выдержать это и признался в свершенном на исповеди. А еще он открыл священнику то, о чем ему рассказал перед отъездом Федор: каким образом он намерен отомстить за гибель друга.

– Отомстить – уехав? – не поняла Тоня.

– Именно так. Иначе Федору не удалось бы осуществить свой замысел. А замысел этот был – написать картину… Именно его картина «Святейшие забавы» 52 выставлена с сегодняшнего дня в центральном зале нашего Дома культуры.

– И картина сохранилась?!